Лев Клиот - Судьба и воля
Трамплин.
Клифф ушел из компании. Тихо собрал вещи, сотрудникам сообщил, что собрался в отпуск, и так, без проводов, которые заслужил более, чем кто-либо, вышел из офиса, постоял у входа, словно отрывая себя от ауры, царившей в ближнем к месту его почти сорокалетней работы пространстве.
А Залесский прямо из Парижа связался с бизнес-брокером и дал ему задание подготовить «Ривьеру» к продаже. Процесс длился шесть месяцев, при том, что клиент определился сразу, как только стало известно о продаже компании. Аудит прошел без сюрпризов, и утром одного из дождливых ноябрьских дней Борис в последний раз открывал ключом офис, в котором прошла большая часть его жизни. Он постоял перед тяжелой дверью с латунной табличкой «RIVIERA COLLECTION».
Вставить ключ в замочную скважину, простое привычное действие. Но ведь это в последний раз!
Он с удивлением наблюдал за собой, думал, что волнение будет каким-то особенным, ночью даже приснилось, будто эта замочная скважина стала вдруг очень большой, и ключ болтался в ней, не находя опоры. А теперь, когда он приготовился это сделать, в душе ничего не шевельнулось, одна только мысль показалась забавной: каждый поворот ключа стоил ему ежедневно около полумиллиона долларов.
В тот день в Париже началась и другая история. Джекки позвонила в «Плазу» и сказала, что она с ним разводится. Он специально остановился в отеле, а не у Жоззет. Он ждал звонка, знал, что это будет скандал, и не хотел говорить по телефону в присутствии своей подруги. Джекки оказалась предсказуемой, непредсказуемым для нее оказался он.
– Ты произнесла эти слова! Ты заварила этот суп, и ты теперь будешь его есть.
Джекки сто раз пожалела о том, что совершила в запале. Но все ее попытки превратить этот эпизод в проходной, обычную ссору, не придающую каким-то словам такую серьезность последствий, разбивались о его непреклонность. Он окончательно испортил отношения с Джинни, на стороне матери был и Джейсон, но хуже всего к этой ситуации отнесся Мишель. Он прямо высказался по этому поводу, обвинив отца в запредельном эгоизме, в пренебрежении семьей и просто в неприличном поведении, не соответствовавшем их положению, возрасту и общепринятым представлениям о порядочности.
Залесский все понимал, был со всеми согласен, но ничего с собой не мог поделать. Жил в состоянии перманентного стресса. Все поручил адвокатам, платил любые деньги при условии, что они будут обращаться к нему только в самых необходимых случаях. Он не оспорил ни одного требования Джекки, когда дело дошло до раздела имущества. В какой-то момент зафрахтовал большую парусную яхту и ушел на три долгих месяца в сторону Аргентины. Общение с капитаном и двумя его помощниками, людьми суровыми и немногословными, не было обременительным. Большую часть времени он проводил в одиночестве, глядя на океан, размышляя о вечном и постепенно приходя к какому-то новому состоянию душевного успокоения.
Некоторое время на этой яхте он оставался и после того, как она пришвартовалась у пристани в Miamarina в Бэйсайде Майами.
Борис увидел, как засветился дисплей «Нокии», раньше, чем прозвенел звонок. Код Калифорнии, голос Клиффа. Залесский с трудом справился с волнением. Бранновер звонил впервые после такого катастрофически нелепого расставания.
– Как ты?
Этот короткий вопрос, этот хрипловатый баритон, отозвались в душе Залесского пением райских птиц.
– Клифф, ты мне нужен.
В ответ односложное:
– Координаты?
Я в Майами в Бэйсайд, болтаюсь третий месяц на яхте.
Они провели вместе несколько дней. Ночевали на яхте, днем выходили в море, ловили рыбу, купались и говорили. Сидя в шезлонгах, на выбеленной солнцем и морской солью тиковой палубе, они много говорили, вспоминая, восхищаясь, осуждая, удивляясь тому пути, который прошли вместе.
Вечером, если удавалось поймать что-то достойное для приготовления в прибрежном рыбном ресторане, шли туда. Немного виски, сигара, и уже тогда – о самом главном.
– Скажи, мой уход повлиял на твое решение продать «Ривиеру»?
– Как один из факторов – да. Но не только. Все, что случилось…
Борис пытался сформулировать то, о чем непрерывно думал все эти месяцы отшельничества. То, что уже сложилось в его сознании, с трудом укладывалось в прокрустово ложе обычных слов. Картина теряла краски и объем, становилась плоской и банальной. Пугало то, что в итоге это так и будет воспринято. Конечно, все глубже и сложнее, но он не знал, как это объяснить своим родным, живущим в ином пространстве своих каждодневных забот.
– Клифф, ты человек верующий, даже немного каббалист. Я знаю, ты увлекался. Я толком ничего такого по-настоящему религиозного не соблюдал. Но я – сочувствующий и даже интересовался основами этого учения. Очень, кстати, интересно, и особенно впечатляет, когда есть с чем сравнить из собственной жизни. Вот я и пытаюсь найти слова, чтобы объяснить все это.
Он совершил руками движение, охватывающее пространство вокруг них.
Клифф попытался пошутить, испугавшись излишнего пафоса:
– «Все это»! Это всего лишь ресторан, или ты замахнешься на всю вселенную?
Борис улыбнулся:
– Нет, нагнетать не буду. Просто схему нарисую.
Схема! Смешно звучит. Он добавил в опустевшие стаканы золотистого шотландского, пригубил и продолжил:
– Судьба ведь предопределена для нас, простых ребят, не озаренных высшим небесным светом, так, кажется, в каббале записано. Вот я родился в большой счастливой семье, в тихом красивом месте. Вырос там и должен был идти по дороге, которая была достаточно предсказуемой, понятной. Но произошла катастрофа, уничтожившая мой мир. Дорога та исчезла, испарилась, и передо мной разверзлась пропасть. Судьба перестала быть моей, она превратилась в тысячи осколков, летящих в пустоте, и я не знал, в какую сторону двигаться, как эту головокружительную пустоту преодолеть.
– Помнишь, однажды в Майами, когда ты опоздал на встречу с Wal-Mart, я в тот вечер порезал руку. Мне привиделось «нечто» в том зале отеля «Key Biscayne», и я раздавил в руке бокал. Я тогда почувствовал такое откровение, словно мне приоткрыли завесу бытия, будто я проживаю не свою жизнь, будто я настоящий остался там, в сорок первом, на своей дороге, а все что потом, – мираж.
– В этом мираже с тобой прожили тысячи людей, ты повлиял на их судьбы, ты дал своим детям жизнь, вполне себе материальную, все это невозможно получить из миража.
Клифф рубанул рукой, словно отсекая потустороннее.
– Давай вернемся на старую добрую землю, в реальность, от которой все равно никуда не деться. Скажи лучше, как ты живешь без дела? Не могу тебя представить отдельно от «Ривиеры».
– Знаешь, в этом смысле я счастлив. Как-то утром стою в душе и ловлю себя на мысли о том, что никуда не тороплюсь, наслаждаюсь этим ощущением, этими струями, из-под которых не хочется уходить. Не боюсь пропустить телефонный звонок, какую-то информацию, проблему, которую, пока ты в деле, ждешь каждую минуту. Я не опаздываю ни на какую встречу, и без меня никто не примет неверного решения. Другая жизнь! Сколько ее там осталось. Единственное, что меня по-настоящему волнует, – семья. Клифф, ты мне должен помочь исправить, насколько это возможно, ту ситуацию, в которую я загнал себя и моих ребят, ну и Джекки, конечно. Поговори с Мишелем, он главный в этом лабиринте, через него я смогу выйти из ужасного состояния наших взаимоотношений. Пусть он позвонит, я сам не в силах набрать его телефон первым.
– Залесский, ты как себе это представляешь? Ты надеешься, что можно поручить кому-то…
Борис перебил его:
– Просто скажи, что я хочу его видеть, что я очень расстроен, ну, что-то такое. Мне нужно понять, насколько все плохо и, если он тебя пошлет, тогда другое дело, и ты за это не отвечаешь, к тебе никаких претензий. Господи, Клифф! Просто позвони ему и скажи несколько фраз.
– Может быть, мне все-таки повидаться с ним, и при личной встрече?..
– Нет, больше ждать не могу. Ты же меня знаешь: когда какое-то решение созрело, меня просто на части рвет от нетерпения. Я переменился больше снаружи, чем изнутри, и старикашка я еще вполне бодрый. Уверен на 90 процентов, что мои ребята так же по мне скучают, но Джекки… они ее жалеют, так что монстр в нашем тандеме я. Но если удастся найти способ вернуть меня в человеческий облик, довольны будут все.
– А что Жоззет?
– Она напугана. Перезваниваемся, пока находился в Жуане, приезжала, но надолго не останавливалась.
– В общем, натворил ты дел, и как-то это не вовремя, что ли…
– Ты имеешь в виду, что мне скоро подыхать, и я, вместо того, чтобы чинно восседать в кресле-качалке у камина, с пледом в клеточку на подагрических коленках, под занавес кинулся во все тяжкие?
– Ну, что-то вроде этого.
Клифф поднял подбородок, изобразив профиль героя, готового к сражению.
– Не тужься, на Наполеона не тянешь, тут тебе со мной не тягаться. Я и сейчас на него похож, если представить, что он, пережив стресс от невозможности еще раз завладеть Европой, дожил до моих лет на своей «Святой Елене».
