Михаил Попов - Тьма египетская
В столицу тянулись всё более озабоченные послания начальника гарнизона, но неизбежно тонули в волнах золотого прилива, что катил вниз по течению Нила и закипал в полную силу перед кладовыми царской казны. Шахкей не пропустил опасный момент возникновения собственной фиванской армии, но не смог ничего с этим поделать. И подобных моментов было много. Он прекрасно знал способ, которым можно пресечь возрастание этой заразы, которая рано или поздно поплывёт вниз по реке, отравляя ном за номом, но предложить этот способ своему царю не решался. По его мнению, надо было немедленно, без предъявления каких бы то ни было претензий, сжечь Фивы дотла и вырезать все полки Яхмоса до единого человека. Но этот единственно разумный способ в Аварисе сочли бы абсолютно безумным. Зачем штурмовать город, который и так готов платить сколько требуют?!
Тем не менее даже в такой безвыходной для себя ситуации старый служака решил, что необходимо что-то предпринять. Если нельзя просто так напасть на добросовестного данника, надо его сделать недобросовестным. Надо увеличивать претензии к нему до уровня непомерных, надо разъярить его, надо заставить его взбунтоваться. Это трудная задача в ситуации, когда формально придраться не к чему. Данник может пожаловаться господину на его сборщика дани, и голова такого ретивого сборщика слетит так же быстро, как голова пасту ха, что порет без повода лучшую корову дойного стада. По этому Шахкей обрадовался, когда у него появился повод для претензий.
С огромным нетерпением ждал он возвращения верховного жреца из его непонятной новогодней поездки (можно ли бросать свою паству в такой момент!) и как только услыхал, что ладья Амона пристала к берегу, послал людей сообщить, что желал бы говорить с верховным жрецом.
Поведение Аменемхета начало бесить начальника гарнизона с самого момента прибытия. Он — после такого отсутствия — направился не в храм, но на строительство своей помпезной гробницы, где провёл половину дня. Раздражение начальника гарнизона превратилось просто в ярость, когда ему сообщили, что разговор Аменемхета с ним откладывается, потому что верховный жрец якобы должен по возвращении провести большое благодарственное, по случаю удачного возвращения из дальнего похода, богослужение. Ничем не может заниматься верховный жрец, пока не припадёт к стопам своего божества. В этом объяснении бывалый азиат увидел наглую отговорку. Если верховный жрец так уж богобоязнен и привержен соблюдению своих храмовых ритуалов, то почему же он отставил их на полдня? Чтобы полюбоваться, как идёт работа, которая идёт уже десять лет?!
Шахкей решил отложить вспышку своего гнева, дабы произвести её не перед ничтожными служителями, высланными для извещения, но перед лицом самого поддельного святоши.
— Когда же верховный жрец освободится от отправления своих возвышенных обязанностей?
— Только завтра утром.
И вот утро наступило. Шагая вокруг бассейна, Шахкей следил за рыбами и был почти спокоен. Неизбежность разговора скрашивала ожидание его. Богослужение ещё шло. Басовитое гимнопение выползало из-под громадного тела храмины, и казалось, что чудовищная постройка плавает в густом голосовом растворе. Чем-то эта подземная могучая молитва напоминала начальнику гарнизона всю картину нынешней жизни порученного его наблюдениям края.
Надо сказать, что азиат был прав, подозревая верховного жреца в притворстве. Многолюдное богослужение шло без его участия, а сам Аменемхет находился в этот момент в самом центре круговерти сугубо мирских дел.
В специальной зале была собрана целая свора писцов, и им Аменемхет продиктовал послание, обращённое к верховным жрецам всех фиванских храмов. Всем им предлагалось неотлагательно собраться для важнейшего и тайного разговора. Через самое малое время упакованные в глиняные тубусы папирусы Аменемхета с максимально возможной скоростью разлетались во все стороны от храмовых стен.
Уже зная, что Шахкей бродит кругами, как хищник вокруг садового бассейна, верховный жрец проследовал в «Дом жизни» и долго беседовал там с отцом Уасером, старшим наставником сего важнейшего заведения. Потом долго осматривал вместе с ним мальчиков, доставляемых к нему прямо из класса, где было как раз время утренних поучений. Осмотрено было до полусотни учеников. Из них верховный жрец, руководствуясь неизвестным принципом, отобрал четверых, с которыми остался наедине, отослав даже старшего наставника. Что он им говорил, даже отчаянно подслушивавший учитель не смог разобрать, но отметил — лица мальчиков выражали полнейшее душевное потрясение. Из «Дома жизни» они были тут же удалены под присмотром двух особых жрецов, и ни в этот день, ни в следующий Уасеру их видеть больше не пришлось.
После этого Аменемхет направился не на встречу с начальником гарнизона, но в потайной покой, где выслушивал подробный доклад Са-Ра о том, что удалось разузнать о положении во дворце Яхмоса. Разузнать удалось мало, вернее — ничего. Молодой воитель был опаслив, всех охранников набирал только из людей, выросших в своих родовых поместьях, не терпел при себе ни врачевателей, ни фокусников, ни предсказателей, ни карликов. Даже массажистом при нём служил муж его старой кормилицы, преданный господину фанатически. Так что спустя сутки после появления слуха о том, что Яхмос попал в лапы львиной стаи, нельзя было сказать, сколько в этом слухе подлинной крови, а сколько пустого воздуха.
Зато колдун Хека рассказал много. Как он смешал снадобья, как нагрел, какими дозами и в какой последовательности поил потного правителя Камоса. Его пришлось даже прерывать и подталкивать к концу доклада — как он себя чувствует?
Оказывается, перебрался уже из постели в кресло и попросил молока с мёдом.
— Пускай он остаётся в кресле, не надо, чтобы ему захотелось на прогулку или в женскую постель.
Колдун закатил глаза, показывая, что ни в коем случае он не сделает ничего такого, что было бы неугодно его святейшеству.
Доклад отца-казначея, начальника храмовой стражи, он выслушал ещё до посещения школы. Теперь не было никаких препятствий для встречи с начальником гарнизона. Приняв парадное облачение — пятнистые шкуры, золотую тиару, сверкающие камнями жезлы — верховный жрец Аменемхет вышел к садовому бассейну, храня на лице отрешённое выражение, как будто только что беседовал с божеством.
36
Мегиле дом не понравился. В первую очередь своим расположением. От основной территории храма он был отделён высокой, как бы крепостной стеной, по верху которой расхаживали стражники из числа храмовых послушников. Вооружены они были лишь короткими дубинками, но их всегда было несколько, и все крепкие мужчины. Они часто останавливались и подолгу глазели вниз, во двор дома. И потому, что им было интересно, и потому, что было велено быть внимательными. Легко было догадаться, что этим путём из подаренного жилища не сбежать.
От прочих городских построек, окружённый своей малой стеною, дом умершего писца был отделён довольно широкой, полукруглой площадью, покрытой белым песком, на которой не росло ни пальмы, ни акации. За площадью стояли обычные дома состоятельных горожан, всегда предпочитающих селиться поближе к храму, и несколько маленьких мастерских, шорная, гончарная. Нечего было и говорить, что в каждой из них и днём и ночью дежурило минимум по два шпиона. Выйдя за ворота и прогулявшись вдоль стены своего сада, Мегила, хоть и краем глаза, но хорошенько всё рассмотрел.
Внешне «царский брат» ничем и ничуть не выразил своего неудовольствия. Смешно было бы рассчитывать, что такого гостя, как он, оставят без чрезвычайного внимания. Могли бы и в каменный мешок запихнуть в каком-нибудь подвале под святилищем.
Но этот осмотр позиции он смог произвести лишь после того, как разобрался со слугами. При пустом доме, оказывается, проживали два старика — Шери, что значит «маленький», и Тамит, что значит «кошка». Имена совершенно соответствовали облику. Шери был маленький, Тамит тоже маленький, только ещё и с кошачьими движениями. Вся их жизнь была связана с этим жилищем, они знали каждое дерево здешнего сада в лицо и не представляли себе, как можно обитать в каком-то другом месте, кроме этого дома. Они помнили каждого из трёх хозяев, последовательно владевших домом с момента его постройки сорок лет назад. Более всего они уважали господина Тафрена, управителя храмовых прачечных, но и последний хозяин, учёный писец, тоже в их мнении стоял достаточно высоко. Оба старика считали себя в некоторой степени служителями Амона и были до чрезвычайности горды даже такой слабокасательной принадлежностью к храму.
Своего четвёртого хозяина они встретили с почтением, но и будучи преисполненными чувства определённого внутреннего достоинства, которое сообщалось им сознанием важности их служения. Одетые в лучшие свои одежды, улыбаясь беззубыми ртами, они торжественным шагом вышли навстречу Мегиле и ослу, перевозившему его поклажу. Они хотели было тут же продемонстрировать свою служебную выправку, но Мегила не допустил их к своему мешку, сам снял его с осла и снёс в дом. При этом он рявкнул, чтобы они не смели соваться внутрь жилища.
