Наталия Вико - Тело черное, белое, красное
– Простите, милейший, но я еще не все сказала! Еще не все… – крикнула вдогонку.
– Да? – неторопливо возвращаясь и доставая из кармана блокнотик, лениво спросил он. – Тогда говорите.
Ирина смерила официанта изумленным взглядом. Его наглость вызывала восхищение.
– Хочу уточнить, видите ли, образование у меня маленькое… – она для наглядности показала кончиками пальцев размер своего образования, -…и не дает возможности понять слово "резонанс" в контексте нашего разговора.
Круглолицый, понимающе качнув головой, попытался наморщить лоснящийся лоб.
– В…тексте нашего разговора, – начал он поучительно, – выражение "резонанс" означает, что, когда человек болеет, то ему от всяких там причин может стать еще хуже…
– Я поняла! – сделав счастливое лицо, воскликнула Ирина. – Вы хотели сказать слово "кризис".
Круглолиций сурово насупил брови.
– Это у вас там, по заграницам, кризисы. А у нас – резонансы! Еще чего заказывать будете? – строго спросил он, давая понять, что не испытывает желания продолжать разговор.
– Нет. Спасибо… Вино не забудьте принести побыстрее!
Официант, пожав плечами, неспешно удалился, что-то бурча себе под нос. "Будет тебе сегодня резонанс!" – провожая круглолицего взглядом, подумала она, сама удивившись своей уверенности…
…Ирина пригубила вино, принесенное круглолицым, всем видом показывавшим, что причина одолжения, которое он, так и быть, делает глуповатой дамочке, – всего лишь необъяснимое стечение обстоятельств: ошибка судьбы, странным образом усадившей ее на место за столом, по праву принадлежащее именно ему.
Едва успела она сделать несколько глотков, как в дверях появился мордастый мужчина, распространивший вокруг себя волну уверенной хозяйской власти и сразу заполнивший все пространство. Ей даже показалось, что в ресторане стало тесно, а угодливо бросившиеся навстречу метрдотель и оба официанта по мере приближения к гостю съеживались и как будто даже уменьшались в размерах. "Мальцев!" – скорее догадалась, чем узнала Ирина матроса из Бологого. "Неужели один пришел?" Из-за плеча вошедшего выглянула лопоухая рыжая голова с веснушчатым скуластым лицом и настороженно бегающими глазками, мгновенно оглядевшими весь зал и безошибочно остановившимися на привлекательной корреспондентке.
"Привел…" – с радостью подумала она, почувствовав легкий озноб, пробежавший по телу.
– Ваши гости, мадам! – проговорил метрдотель, торопливо забегая вперед и отодвигая стулья. Мальцев, при виде Ирины расплывшийся в улыбке и раскинувший руки, и семенящий за ним Тушкевич, приблизились. Она краем глаза заметила, как взволнованный метрдотель подавал знаки официантам, чтобы немедленно протерли стулья для важных гостей.
– Здравствуйте, товарищи! – приветливо улыбаясь, с легким акцентом проговорила Ирина, приподнимаясь со своего места… – Зинаида Блюмендорф.
– Товарищ Зинаида! – неровное, со следами оспин лицо Мальцева светилось восторгом, глаза блестели. – Ну, я рад! – протянул он руку Ирине.
"Есть якорь на руке!" – отметила она. Отпали последние сомнения.
– Весьма даже очень рад! – басил бывший матрос, не выпуская ее ладонь. – Ай, промашка вышла! – он повернул голову к Тушкевичу. – Нутром я чуял, не надо мне было тебя, Санек, с собой брать! – он зычно рассмеялся.
– Так я могу уйти, Петр Петрович, как прикажете, – приглаживая редкие волосы на голове, угодливо предложил Тушкевич.
– Да брось ты, Санек, шучу я. Не понял, что ли? – снова рассмеялся Мальцев. Ну, присядем, что ли? – проговорил он, грузно опускаясь на стул, деревянное сиденье которого буквально за мгновение до того было отполировано расторопной рукой официанта. – Ты нас, Зинаида, не ругай, что припозднились чуток. Дела делали. Мы – люди государственной важности. Мы в профсоюзах на стыке стоим между партией нашей и беспартийными трудящимися. Трудовые кадры куем и воспитываем. – Ирина понимающе кивнула.
Недоуменно оглядев пустой стол, Мальцев, стукнув по нему ладонью, повернул голову к стоящим неподалеку официантам и недовольно пробасил, выбрав одного из них:
– Слышь, ты, мордастый! Чего пнем стоишь, инициативу не проявляешь? Не видишь, голодные мы, с работы?
– Петр Петрович! – вмешалась Ирина. – Да я уж заказала все на свой вкус, как обещала, – даже водку.
– Ну, а я что говорю? Долго еще ждать-то будем? Селедочку с лучком не забудь! – пророкотал он вслед официантам, трусцой устремившимся в сторону кухни.
Только сейчас, оказавшись за одним столом с Мальцевым и Тушкевичем, Ирина поняла, для чего ей было нужно высиживать сегодня на собрании, слушая однообразные речи советских товарищей. Пока ее гости опустошали графинчик с водкой и поедали закуску, она непринужденно рассказывала им о проблемах борьбы американского трудового народа, в том числе и чернокожего, за освобождение во всемирном масштабе и насущной необходимости правдивого освещения в газетах жизни трудящихся в первом государстве победившего пролетариата.
Через полчаса Мальцев удовлетворенно откинулся на спинку стула, снисходительно поглядывая на Тушкевича, который все еще никак не мог справиться с последним кусочком селедки, пытаясь извлечь из него тоненькие косточки. Ирина, все это время говорившая, удивилась, как легко, при помощи услышанных сегодня на собрании слов, штампуются округлые бесконечные фразы, похожие на таинственные заклинания, которые, проникая внутрь, окутывают мозг дурманящей пеленой, завораживают, подобно равномерно покачивающейся дудочке заклинателя змей, незаметно разрушая способность размышлять и анализировать.
– Вот ты, Зинаида, говоришь, герои, герои… – Мальцев будто вовсе и не слышал, о чем говорила Ирина. Достав папиросу, он легонько постучал ее концом по пачке, шумно продул и с удовольствием закурил. – А ведь нас, таких героев, – Мальцев закашлялся дымом, а потом вдруг, поднеся ко рту руку с татуировкой, звучно чихнул, – вся страна!
Ирина, доставая блокнот и ручку, не смогла сдержать улыбки, заметив, как круглолицый официант, испуганно косясь на важного гостя, со всех ног бросился к горшку с фикусом и выволок его прочь из зала.
– Петр Петрович, если не возражаете, я буду кое-что записывать для памяти.
– Возражений не имею, – важно согласился он.
– Вы с товарищами своими боевыми когда и где познакомились? – приготовилась записывать Ирина.
Мальцев, усмехнувшись, повернул голову к Тушкевичу.
– Санек, ты чуток помоложе будешь, память у тебя свежее: мы когда в первый раз познакомились?
– Тушкевич, справившись, наконец, с селедкой, торопливо проглотил последний кусочек и, напряженно соображая, закатил глаза к потолку.
– Чего, Петр Петрович, кажись, с осени семнадцатого, да?
– Молодец, Санек, помнишь! – похвалил его Мальцев. – С него самого. Мы, Зинаида, при помощи городовых познакомились.
Ирина удивленно вскинула глаза. Тушкевич, захихикав, радостно закивал и, оглянувшись по сторонам, пояснил:
– Мы тогда с товарищем Серегиным…
– Ну, это тот, который в Париже, – прервав его, пояснил Мальцев.
– …по поручению солдатского комитета помогали сознательному населению по адресочкам ходить и бывших городовых по квартиркам отыскивать. Инициатива такая пролетарская была. Они – бывшие прислужники царизма и буржуазного Временного правительства – попрятались все, вот мы их из их собственных норок-то, в которые они забились, и доставали. – Он замолк, поглаживая себя по волосам. – Да-а… Было дело… Мы их и из шкафчиков, и из-под диванчиков… Как крыс… Женки их да дети за ноги нас хватали, не трожь, мол, папку, а мы говорим – для кого папка, а для кого – прислужник царского режима. Одного такого поймали вечерком и в комитет повели, а как раз на этой самой улице, Петр Петрович, – указал он рукой в сторону Мальцева, – вместе с другими революционными матросами, которые сразу на сторону революции перешли, у костра грелся. Говорит нам, куда ведете-то, все одно: одна ему мера высшей революционной защиты – расстрел то есть, чего зря время терять да патроны тратить? – он с восхищением посмотрел на бывшего матроса. Ирина, внутри которой все сжалось от предчувствия, опустив глаза, открыла портсигар и достала папироску. Заметив неодобрительный взгляд Мальцева, разговорившийся было Тушкевич осекся, пробормотав еле слышно: – Большой костер у них был…
За столом воцарилось молчание. Мальцев, покашляв, поискал глазами официанта.
– Эй, братец, ты чего опять столбом– то стоишь? Подь сюда. Водки еще неси. И огурчики. И селедочку с лучком и картошечкой повтори! Эх, селедочка, – оживился он, – с лучком да с маслицем! Ничего нет лучше – да под водочку! – Ирина заставила себя улыбнуться.
– Да-а…– глубокомысленно протянул Мальцев, – всякое в нашей жизни бывало. Вот, к примеру, если сказать, Эфелева башня, – указал он на картинку на стене. Ирина удивленно посмотрела на него. – Ну, все говорят: "Эфелева башня, Эфелева башня!" – пояснил он. А вот у нас с Саньком случай был. Помнишь? – вдруг залившись смехом, обратился он к приунывшему было Тушкевичу, который, преданно глядя на него, начал похихикивать. – Значится, ехали мы, Зинаида, в гражданскую уже, на поезде в южном направлении. Поручение важное имели по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом в Одессе. В поезде народу – тьма. Не продохнуть. И тут одной старушке, видно из бывших, приспичило – по большой нужде. Живот, не к столу будь сказано, прихватило. Пропустите, говорит, до туалету. Умора! Какое там до туалету, когда в проходах люди друг на дружке сидят! – Выдержав паузу, он посмотрел на Ирину взглядом, обещающем невероятное веселье. Тушкевич, ожидая продолжения рассказа, чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения. – Ну, мы ей, так сказать, – оживленно продолжил Мальцев, – говорим, мол, люди мы ваше положение понимающие, но ничем помочь, так сказать, не можем, хотя и предвидим неприятные последствия. Старушка та сидит, вся скукожилась, платочком лицо отирает, ну, чуть не плачет. Видно шибко ее подперло. Я ей тогда предлагаю -надо ж помочь человеку, правильно? – ты, говорю, давай – в окно. Мы тебя, так сказать, высунем, да и придержим. Она сначала – ну ни в какую – точно, из бывших! – повторил он, – а потом, видать, совсем скрутило – согласие дала. Мы в окно ее этим местом высунули и… ну, в общем, сработало. Обратно ее передаем с рук на руки, веселимся, понятное дело, ничего, мол, не горюй, со всяким может приключиться, так она на место села, голову обхватила и, взамен того, чтоб облегчению радоваться – в слезы. "Это ж надо такое – со мной! Со мной, которая Эйфелеву башню видела!" Ну, я и говорю – ты-то Эфелеву башню видела, а мы по твоей милости – задницу твою глядели. И не известно, кому больше интересу было! – Он хмыкнул. – Ну, братва, понятно, за животы схватилась от такого развеселья. Да… А она так сразу плакать перестала, глазами зыркнула и затихла, вроде как задеревенела. – Он помолчал. – Померла бабка в дороге-то. Вроде как заснула. – Мальцев покрутил головой, высматривая официанта, который задерживался с водкой и закуской. – Вот вам и Эйфелева башня! – засмеялся он, ища одобрение на лице Ирины, которая, затушив папироску, отвернулась, сделав вид, что рассматривает так вовремя появившихся на небольшой полукруглой сцене высокого печального мужчину с гитарой и темноволосую женщину в черном платье и накинутой на плечи яркой цыганской шали.
