Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году
– И полно, mon cher! что за важность! Ты видишь, я целехонек.
– Вижу, мой друг! Но, признаюсь, удивляюсь и желал бы знать, как ты уцелел?
– Ты еще более удивишься, когда узнаешь, что я, будучи в Москве, вызывал на дуэль капитана французских жандармов.
– Неужели?..
– Представь себе: он вздумал меня расспрашивать; я пустился ему лгать что есть мочи, и этот грубиян осмелился сказать мне в глаза, что я говорю неправду…
– Ах он невежа!..
– Разумеется, я вспыхнул, закидал его французскими фразами…
– И он не догадался, что ты русской?
– А почему бы он догадался?
– Да помилуй! Не может же быть, чтоб ты так хорошо говорил по-французски, как настоящий француз?
– Не может быть? Да знаете ли, сударь, как я был воспитан в доме своей тетушки? Знаете ли, кто с пятилетнего возраста был моим гувернером? Известна ли вам знаменитая фамилия аббата Григри, который плохо знал правописание, но зато говорил самым чистым парижским языком? Знаете ли, что я на десятом году не умел еще писать по-русски? Знаете ли, что весь Петербург дивился моему французскому выговору и все знакомые поздравляли тетушку с племянником, который как две капли воды походил на француза? Как теперь помню, добрая старушка всякой раз крестилась и говорила со слезами: «Слава богу! я знала наперед, что в Сашеньке будет путь!» Чему ж после этого удивляться, что меня приняли за француза?
– Хорошо, мой друг, согласен: по выговору не можно было догадаться, что ты русской; но нельзя же, чтоб не было в твоей манере и ухватках…
– В моей манере? Постой, братец, я сейчас представлю тебе лихого французского кавалериста, который только что вырвался из Пале-Рояля. Посмотрим, заметишь ли во мне хоть что-нибудь русское? Зарецкой развалился небрежно на седле, подбоченился и надел а la tapageur[90] свою французскую фуражку. В продолжение сих приготовлений к роле, которую он готовился играть, из-за куста выглянули две весьма некрасивые рожи: одна с рыжей бородою, а другая, по-видимому, обритая недели две тому назад и обезображенная огромным рубцом. Небольшой черный галстук, единственный остаток от прежнего наряда, доказывал, что это лицо принадлежало какому-нибудь отставному солдату. Наши путешественники, не замечая этой засады, продолжали ехать потихоньку.
– Ну что? – спросил Зарецкой, отпустив несколько парижских фраз, – заметен ли во мне русской, который прикидывается французом? Посмотри на эту небрежную посадку, на этот самодовольный вид – а? что, братец?.. Vive I' Empereur et la joie! Chantons![91] – Зарецкой пришпорил свою лошадь и, заставив ее сделать две или три лансады[92], запел:
Enlant cheri des dames,J'etais en tout pays,Tres bien avec les femmes,Et mal avec les maris![93]
Вдруг раздался выстрел, и человек десять вооруженных крестьян высыпало на дорогу. Прежде чем Зарецкой успел опомниться и рассмотреть, кто на них нападает, второй выстрел ранил лошадь, на которой ехал Рославлев; она закусила удила и понесла вдоль дороги. Зарецкой пустился вслед за ним; но в несколько минут потерял его совершенно из вида. Ослабевший от болезни Рославлев не мог долго управлять своей лошадью: выскакав на поляну, на которой сходились три дороги, она помчала его по одной из них, ведущей в самую глубину леса. Несколько раз принимался он снова ее удерживать, но все напрасно; наконец, проскакав еще версты две, она повалилась на землю. Рославлев, видя, что лошадь его издыхает, решился идти пешком по дороге, которая по всем приметам должна была скоро вывести его на жилое место.
Едва он успел сделать несколько шагов, как ему послышались в близком расстоянии смешанные голоса; сначала он не мог ничего разобрать и не знал, должен ли спрятаться или идти навстречу людям, которые, громко разговаривая меж собою, шли по одной с ним дороге. Вдруг ясно выговоренный немецкой швернот[94] раздался от него в двух шагах, и кто-то повелительным голосом закричал: «Allons, sacristie! en avant!»[95] Рославлев кинулся в сторону, но было уже поздно: из-за кустов показалась целая толпа неприятельских мародеров.
– Гальт![96] – закричал высокой баварской кирасир, прицелясь в него своим карабином.
Человек двадцать солдат разных полков и наций окружили Рославлева.
– Господа! чего вы от меня хотите? – сказал Рославлев по-французски, – я бедный прохожий…
– Бедный? – заревел на дурном французском языке баварец, – а вот мы тотчас это увидим.
– Вы все бедны! – запищал итальянской вольтижер[97], схватив за ворот Рославлева. – Знаем мы вас, господа русские – malledeto![98]
– Тише, товарищи! – сказал повелительным голосом французской гренадер, – не обижайте его: он говорит по-французски.
– Так что ж? – возразил другой французской полупьяный солдат в уланском мундире, сверх которого была надета изорванная фризовая шинель. – Может быть, этот негодяй эмигрант.
– В самом деле? – перервал важным голосом гренадер. – Прочь все! Посторонитесь! Я допрошу его.
– Рег dio sacrato![99] Что это? – вскричал итальянец, – на этом еретике крест.
– Так он не француз? – сказал с презрением солдат в фризовой шинели.
– Да еще и золотой! – продолжал итальянец, сорвав с шеи Рославлева крест, повешенный на тонком шнурке.
– Оставишь ли ты его в покое? Sacre italien![100] – вскричал гренадер, оттолкнув прочь итальянца.
– Не бойтесь ничего и отвечайте на мои вопросы: кто вы?
– Московский мещанин.
– Вы русской?
– Да!
– Отчего вы говорите по-французски?
– Я учился.
– Хорошо! это доказывает, что вы уважаете нашу великую нацию… Тише, господа! прошу его не трогать! Не можете ли вы нам сказать, есть ли вооруженные люди в ближайшей деревне?
– Не знаю.
– Не знаешь? Доннер-веттер![101] – заревел баварец. – Как тебе не знать? Говори!
– Я шел все лесом и ни в одной деревне не был.
– Он лжет! – закричал итальянец. – Прикладом его, согро de dio![102] так он заговорит.
– Тише, господа! – перервал гренадер. – Этот варвар уважает нашу нацию, и я никому не дам его обидеть.
– В самом деле? – сказал баварец. – А если я хочу его обижать?
– Не советую.
– Право? Да что ж ты этак поговариваешь?.. Уж не думаешь ли ты, что баварской кирасир не стоит французского гренадера?
– Как? черт возьми! Ты смеешь равняться с французским солдатом?.. Се miserable allemand![103] Да знаешь ли ты?..
– Я знаю, что должен повиноваться моему капитану, но если всякой французской солдат…
– Да знаешь ли ты, животное, что такое французской гренадер? Знаешь ли ты, что между тобой и твоим капитаном более расстояния, чем между мной и баварским королем?
– Что, что?
– Да! такой болван, как ты, никогда не будет капитаном; а каждый французской гренадер может быть вашим государем.
– Хоц таузент!..[104] Да это как?
– А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном – правда, он отнял два знамя и три пушки у неприятеля; но разве я не могу взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там – при первом производстве – и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
– Правда, правда – il a raison![105] – закричали все французские солдаты.
– Ну, немецкая харя! – продолжал гренадер, – понял ли ты теперь, что значит французской солдат.
Баварец, закиданный словами и совершенно сбитый с толку, не отвечал ни слова.
– Господа! – сказал гренадер, – не надобно терять времени – до Москвы еще далеко; ступайте вперед, а мне нужно кой о чем расспросить по секрету этого русского. Allons, morbleu avancez donc![106]
Вся толпа двинулась вперед по дороге, а гренадер, подойдя к Рославлеву, сказал вполголоса:
– Не бойтесь!.. Француз всегда великодушен… но вы знаете права войны… Есть ли у вас деньги?
– Я охотно отдам все, что у меня есть.
– Не беспокойтесь! – продолжал гренадер, обшаривая кругом Рославлева, – я возьму сам… Книжник!.. ну, так и есть, ассигнации! Терпеть не могу этих клочков бумаги: они имеют только цену у вас, а мы берем здесь все даром… Ага! кошелек!.. серебро… прекрасно!.. золото!! C'est charmant! Прощайте!
– Лавалер!.. Ну что ж ты? – сказал французской улан, идя, навстречу к гренадеру. – Ты один знаешь здешние места – куда нам идти?
– Все прямо.
– Да там две дороги.
– Не, может быть.
– Когда я тебе говорю, что две…
– Да это оттого, что у тебя двоится в глазах.
– Неправда. Вот, например, я вижу, что на этом русском только, одна, а не две шинели, и для того не возьму ее, а поменяюсь. Мой плащ вовсе не греет… Эге! да это, кажется, шуба?.. Скидай ее, товарищ!
Рославлев повиновался; улан сбросил с себя фризовую шинель и надел его сибирку.
