Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Они пугливо закивали, хотя скорее всего слов его не поняли.
— Если вы убежите, мне не сносить головы. А что стоит человек без головы?
Они снова закивали.
— Давайте пейте!
И опять они закивали, но пить пока не осмеливались.
— Да пейте же! — Тенгери опустился на колени на лежавший у ручья плоский камень и приник к воде, как баран.
Теперь китайцы его поняли и тоже попадали на колени, а один даже свалился в ручей, обдав всех брызгами.
— Эй, ты что? Уплыть вздумал, а? Вылезай, говорю тебе, да поживее!
Китаец поднял руки, жалобно залепетал что-то и покорно выполз на берег.
Напившись досыта, они наполнили водой свои долбленые тыквы-кувшины.
— Готовы? Пошли теперь обратно! — сказал Тенгери.
У китайцев был теперь другой вид. Их лица разгладились, глаза ожили, в них появилось даже какое-то тепло. Вдруг все они полезли в карманы и вытащили из них какие-то вещицы, которые Тенгери прежде видеть не доводилось. Это были листки, испещренные странными значками. Не зная им цены, он все же сунул их себе за пазуху и повел китайцев дальше, встретив по дороге Тумора, другого воина из своего десятка, тоже с четырьмя китайцами. Тенгери эта встреча обрадовала. Особенно то, что тот тоже решился отвести пленных к ручью.
— Что это такое, не знаешь? — Тенгери показал ему таинственные листки.
Тумор покачал головой. Ветер разворошил его черную гриву; он открыл было рот, словно желая сказать что-то, но не знал, что именно. Он покачал головой — вот и все.
— Они подарили мне это с таким видом, будто это золото или серебро, но ведь это не серебро и не золото, Тумор, да и красоты в них никакой нет, в этих листках.
— Да, красоты в них нет. Выброси их, Тенгери. Если они нагнутся за листками, значит, это все же ценная вещь — и ты их у китайцев опять отнимешь. Оставят на земле — ты ничего не потерял!
— К чему бы им дарить мне вещи, никакой цены не имеющие, Тумор?
— Спроси Бата! — И Тумор пошел своей дорогой, а Тенгери счел, что его совет недурен.
Десятник ответил ему:
— Да, этим добром у них набиты все карманы. Тут вот какое дело: за один листок ты получишь в империи Хин, ну, предположим, полбарана, за два — целого и так далее. За десять листков — верблюда, а за…
— Не может этого быть! Верблюда меняют не меньше чем на шесть баранов.
— Не в империи Хин. Там хватит и десяти таких листков. Они все равно что золото!
— Как ты сказал? Все равно что золото? Да разве они на золото похожи?
— Это деньги, Тенгери, а деньги все равно что золото. Эти бумажные листки они называют деньгами. Только не слишком-то радуйся, можешь их спокойно выбросить, у нас ты за них не получишь даже полуобглоданную кость. А в империи Хин они тебе не понадобятся. Там мы возьмем себе, что пожелаем, без этих листков, понимаешь?
— А кто их делает?
— Ремесленники китайского императора, Тенгери.
— Вот как? Тогда императору достаточно приказать наделать побольше такого добра, и он получит, что пожелает!
— Император получит все что угодно и без этих листков! — ухмыльнулся Бат.
Той ночью Тенгери долго не мог заснуть, странные листки все еще лежали у него за пазухой, и когда он прикасался к ним, они потрескивали. Мысли об их ценности не шли у него из головы. «У меня десять таких листков. Выходит, я могу заиметь — если, конечно, поверить Бату — пять баранов или одного верблюда. Я, правда, не вижу ни моего верблюда, ни пяти баранов — пока не вижу; но мне достаточно будет обменять в империи Хин эти маленькие замечательные листки, эти деньги, и я получу в обмен на них животных». Нет, сон никак не шел. Какое это удивительное чувство — ощущать себя хозяином верблюда, которого ты еще даже не видел, потому что он сидит у тебя за пазухой. А когда он потом все-таки заснул, ему приснились китайские ремесленники, изготавливавшие эти бумажные деньги и раздававшие их на улицах Йенпина людям. Во сне же Тенгери услышал и голос одного седобородого монгола, который сказал: «О да, юноша, империя Хин — это страна сказок и чудес».
Ранним утром тысяча Тенгери снова выступила в поход и поскакала навстречу солнцу. Красное, как огненная лилия, поднималось оно из травы и так медленно карабкалось по высоким острым стеблям, словно оно всю ночь провело в степи и еще не выспалось. Всадники тоже не выспались и ехали с опущенными, как и у их лошадей, головами. Слышались только тарахтение и скрип колес повозок да жалобные крики чибисов, сопровождавших тысячу почти от самого лагеря.
Когда они начали уже отбрасывать тени и ночная прохлада улетучилась из их тел, Тенгери поведал ехавшему рядом Тумору о своих снах.
А впереди них ехал десятник, и, когда Тенгери в своем рассказе дошел до того места из сна, где китайские ремесленники раздают на улицах бумажные деньги, которые изготавливают при императорском дворе, Бат обернулся к ним и, рассмеявшись, сказал:
— Ну и дурацкие же сны тебе снятся, Тенгери! Неужели ты думаешь, что император китайцев, сын желтой пятнистой волчицы, заставляет делать дорогие бумажные деньги, чтобы ни за что ни про что раздавать их простым людям на улицах? Будь оно так, разве не купил бы себе каждый китаец столько верблюдов, баранов, овец, буйволов, ослов, повозок, шелка, риса, золота, серебра, жемчуга, сапог и фарфора, сколько пожелает? Ничего этого в империи Хин нет. Ты должен сделать что-нибудь нужное, полезное, ценное — и тогда ты получишь дорогие листки. Допустим, ты мастеришь повозку. Тот, кому она нужна, дает тебе за нее эти бумажные деньги. С этими листками ты пойдешь, например, к соседу, который ткет шелк, и купишь себе его. Если ты смастерил много повозок, сможешь купить много шелка, а если он наткал много шелка, он купит себе много риса и чая. Но запомни раз и навсегда, — он повысил голос и откинулся в седле настолько, что ехал сейчас как бы между Тенгери и Тумором, — больше всего дорогих листков остается в руках жадных купцов. Они вороваты, как сороки, и тащат к себе все, что блестит, сверкает и переливается. Да, все в свое гнездо! Скупят у ткачей шелка, ну, предположим, целых сто штук за, за… — старый десятник в задумчивости погладил свою седую бороду, — ну, примерно за тысячу листков…
— Тысячу таких листков, как у меня?
— Да, Тенгери, за тысячу! Или, может быть, за десять тысяч…
— Десять тысяч?
— Десять тысяч!
— Ты преувеличиваешь, Бат!
— Нет! Ну, ладно, положим, за тысячу. Купят за тысячу листков сто штук и потом — слушайте меня внимательно! — поедут по деревням и маленьким городкам. И будут отрезать от штуки столько, сколько людям нужно, будут продавать по кускам и кусочкам, а когда распродадут все, у них в кармане будет не тысяча, а пять тысяч листков.
— Если бы я умел ткать шелк, я сам бы его и продавал, — сказал Тумор.
— Болван! Ну ездил бы ты по деревням, а кто бы за тебя ткал? Кому, как не купцам, знать, что из этого толку не будет! И еще они знают, что ткачи спят и видят, чтобы к ним кто-нибудь пришел и забрал весь товар сразу. Но все равно: купцы и торговцы — недостойные люди, и наш хан их ненавидит, потому что они обманывают людей. Нужно нам, допустим, железо, чтобы наши кузнецы выковали много мечей, топоров и наконечников для стрел, тут как раз эти купцы и торговцы и назначают цену — сколько дубленых шкур и мехов им за это подавай. А эти дубленые шкуры и дорогие меха они продают в империи Хин по такой цене, что могут купить вдвое больше железа, чем обменяли у нас. Да-да, торговцы и бумажные деньги — это несчастье для городского народа. Так говорит наш хан. — И Бат снова поехал вперед.
— Десять тысяч листков, — еще раз повторил Тенгери. — Десять тысяч! Ровно столько, сколько воинов в личной охране хана.
На другое утро зарядил дождь, но потом опять выглянуло солнце, и Тенгери подумал, что этот день будет похож на вчерашний и все предыдущие: никакого боя, никакого врага, никаких побед. Ему вспомнились слова Бата: «Знал бы ты, какой это позор — быть среди последних». Но вот по рядам воинов, словно огонь по сухой траве, пробежало одно-единственное слово: «Гонцы!» И действительно, далеко впереди, в степи, поднялись желтые облачка пыли. Эти облачка поднимались над травой, росли и раздувались, пока из этого желтого плена не вырвались две черные точки — и сразу исчезли в низине. Стоило им появиться снова, как стал слышен и звон колокольцев. Тысяча остановилась, один из гонцов соскочил с лошади, а второй полетел дальше — в главный лагерь, к Чингисхану.
— Враг обрушился на наш обескровленный левый фланг у городка Дзу-Ху, мы несем тяжелые потери, — доложил стрелогонец тысячнику. — Если ему удастся разбить нас в этом месте, он обойдет нас, бросится на восток и ударит по нашим главным силам с тыла — они сейчас сражаются под Великой стеной. Вперед, в бой, погибнем или победим вместе! Все за хана!
