Молчание Шахерезады - Суман Дефне
Но и этот смешок оказался чем-то совсем невинным и неважным – по сравнению с тем, что его ожидало, когда он догнал шляпу и вернулся к пруду: Эдит сидела, зарывшись носками туфель в лепестки миндальных деревьев, и крутила меж пальцев, обтянутых белыми перчатками, кольцо, а затем положила его назад в шкатулочку, украшенную золотыми цветами, и протянула ее Авинашу.
Молодой шпион, жизнь которого состояла из сплошной череды успехов, никогда прежде не знавал горечь поражения. Поэтому он не сразу понял, что именно только что произошло. В тот день даже море, казалось, хотело поддержать его и блестело на солнце лазурной гладью. В канун Пасхи все улицы принарядились, точно невесты, скатерти в домах и заведениях были накрахмалены, входы в лавки – украшены воздушными шариками, а на дверях таверн висели светильники с разноцветными лампами. Надев кольцо на палец Эдит, он собирался отвезти ее на прогулку по Кордону и даже нанял прекрасный фаэтон с полированным деревом и откидной крышей. И вот теперь, когда все вдруг пошло не по плану, он стоял, вскинув брови, совершенно ошеломленный.
Эдит же улыбалась, и в глазах ее искрились смешинки. Напрасно Авинаш искал в ее тонких чертах лица хоть намек на стыд или сожаление – все, что он увидел, это крапинки света от пробивающихся сквозь дырочки в соломенной шляпе лучей. Только теперь он сообразил положить шкатулочку в карман пиджака и смог заставить свои ноги пойти к черным железным воротам прочь из сада. Фаэтон ждал новообрученных на углу улицы, блестя на солнце полированной подножкой и сделанными вручную фонарями. Даже не поздоровавшись с извозчиком, он сел на кожаное с заклепками сиденье и велел ехать.
Наверняка Эдит отказала ему из-за того, что он индус. Не француз. И не англичанин. Вообще никто. Белая женщина просто поигралась с темнокожим мужчиной удовольствия ради. Должно быть, она берегла себя для кого-то другого – одного из тех снобов из высшего общества, с которыми она танцует на балах в клубе «Спортинг». А иначе как еще объяснить ту самодовольную улыбку, что он давеча видел на ее лице, и всякое отсутствие чувства вины?
Все те сомнения, что и прежде мучили молодого шпиона, проявились теперь с полной силой, и раны от этих сомнений закровоточили, разбереженные. Не представляющий ни значимости, ни ценности, человек второго, нет, третьего сорта. И то, что он выпускник Оксфорда и работает на англичан, ничего не меняет. Да, он именно такой. Мать каждый раз писала о том, что в Бомбее его уже ждет невеста и, как только он приедет туда, они сразу же поженятся; в ответных письмах Авинаш рассыпался в словах любви и уважения, но при этом темы женитьбы упорно избегал. Он не сомневался, что этот вопрос решится сам собой, когда он сообщит матери об их с Эдит свадьбе. Сначала родители наверняка разозлятся, но в конце концов мысль о том, что в невестках у них француженка, придется и им по душе. Все-таки сынок их был не придерживающимся традиций индусом, а человеком современным, получившим образование в Европе. Родители его поймут.
Теперь же все изменилось, Авинаш проиграл. Сидя в фаэтоне, со стуком ехавшем по мостовой Кордона, он запустил руку в карман пиджака и вынул украшенную золотыми цветами шкатулочку. Мастер Мануэль потратил на нее не меньше времени, чем на кольцо, даже приделал четыре крохотные ножки. До чего утонченная, до чего изящная! Она символизировала собой красоту, внимание и заботу – то есть саму любовь. Но Эдит этого никогда не понять! При первой же возможности следует отправиться в Бомбей, надеть это кольцо на палец той девушки, которую нашла для него мать, и привезти ее вместе с собой в Смирну. А Эдит и эти снобы-европейцы пусть идут к черту. Он отстроит себе особняк не хуже, чем у турецких генералов-пашей, и переберется в Корделио. И будет у него и свой собственный причал, и своя яхта, и личный пляж, где детки смогут плавать вволю, как рыбки.
Да, каждый все-таки ищет пару по себе.
Дедушка его, окажись на его месте, наверняка провел бы следующие дни в обители дервишей в глубоких раздумьях и размышлениях, однако Авинаш предпочел пойти в кофейню Хасана и, разглядывая кружащиеся в воде сливы и черешни, приглушить свою боль дымом кальяна. Травы, которые Хасан забивал в свои кальяны, как и приготовленный им кофе, оказывали поистине исцеляющее воздействие. Зажав трубку в ладони, Авинаш сидел на диване рядом со спящей кошкой Памук, и душой его овладевала легкость, а умом – ясность; все те мелочи, из-за которых тревожится, как говорил дедушка, его «слабый разум», испарялись, и он не мог уже даже поверить, что тем утром проснулся с таким тяжелым сердцем. Так вот, значит, как чувствует себя человек, когда освобождается от необходимости думать. Легким, радостным, беззаботным. Но стоило только дурману развеяться, и на сердце снова ложился камень, все такой же тяжелый, как и прежде.
Одним майским вечером, когда в небе над городом светил круглый желтый шар луны, он познакомился в кофейне с компанией офицеров-младотурок; он и сам не понял, как так вышло, но сначала они все вместе отправились в заведение Клонаридиса, затем переместились к Кремеру, а потом оказались на известной улочке, сплошь забитой пивнушками и кабаками, и заглянули в таверну к Аристиди; а после этой пьяной пирушки ноги сами привели его на улицу Васили. Когда он распрощался со своими приятелями, все, о чем он думал, – просто прогуляться по Кордону, освежить голову. А после он сел бы в фаэтон и поехал на свой постоялый двор в квартале Намазгях, расстелил бы на полу соломенный матрас и уснул.
Уже приближалась полночь, но трамвай на Кордоне еще ходил, а перед заведениями толпилась молодежь. Прогуливались родители с детьми, жуя халву и орехи, купленные у уличных торговцев, но Авинаш их почти не замечал, зато его глаза выхватывали влюбленные парочки. Набережная, которую в народе называли ке, от порта и до самой Пунты была заполнена влюбленными. Даже каменные валуны, отливавшие под лунным светом серебром, были заняты моряками, погибавшими в нежных руках огненных русалок, или богами, сведенными с ума феями-пери с горы Ниф. Край юбки, мелькнувший среди набегавших волн, огонек сигареты, вспыхнувший в темноте, приглушенный смех…
Он дошел до деревянной пристани и остановился, не зная, что ему делать дальше. Вокруг бань Эден днем всегда было не протолкнуться, сейчас же там не было ни души. Закусочная на другой стороне улицы еще не закрылась, но там тоже никто не сидел. Чуть дальше на волнах легонько раскачивались лодки, днем возившие пассажиров к Айя-Триаде и теперь уже пришвартованные к пристани на ночь. За ними виднелась яхта, тоже уже сложившая парус и бросившая якорь. Он развернулся и пошел к вокзалу, чтобы найти экипаж, хотя на самом деле в том не было никакой нужды.
Лишь увидев вдалеке дом Эдит, он осознал, что оказался на улице Васили. Улицу окутывала тишина, окрашенная зеленоватым светом газовых фонарей. Так значит, какая-то сила, находящаяся за пределами его сознания, приказала ногам привести его сюда. В смятении он двинулся дальше.
И внезапно замер.
С балкона на верхнем этаже дома номер семь, который Николас Димос и купил именно потому, что он стоял как бы внутри сада, подальше от дороги и подальше от любопытных глаз, сочился желтый свет. Его точно магнитом потянуло к дому. В затуманенной голове, словно маяк, пульсировала одна-единственная мысль: Эдит-ханым времени даром не теряла и уже нашла ему замену. Лежа под белым шелковым пологом, пахнущим мастикой и лавандой, она стонала сейчас под каким-нибудь немецким офицером или одним из армянских интеллигентишек, с которыми она, бывало, встречалась на устраиваемых на открытом воздухе приемах и не могла наговориться. А кто знает, может, и на этот раз она пустила в свою постель человека второго сорта: какого-нибудь темнокожего бедолагу или паренька-турка. У нее ведь, как известно, к экзотике особый интерес.
Его приятели-младотурки соловьем заливались, рассказывая о девушках слаще меда, уговаривали его зайти как-нибудь в сулившие удовольствие дома и хотели даже сами отвезти его, но он отказывался, а мадемуазель Ламарк, значит, сразу же начала делить постель с другим?
