Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров

Доставили на подводах в обитель крупы и всякое съестное, чего в монастыре не делали или делали недостаточно, а дальше обоз должен был идти в Устюг Железный да в Каргополь. В Устюге предстояло погрузить в телеги русское оружие, а в Каргополе — иноземное, что должны были доставить из устья Двины. Тогда и стало известно, что татар в Москве ожидают во второй половине лета. Торопился боярин, боялся, что не успеет к битве. Да только заметил дед Кузьма, что день, другой — а стоят стрельцы в обители. Вроде и телеги разгрузили, и лошади отдохнули от недолгого пути из Москвы, а не уходят. А на третий день пришла к нему в каморку Марфа — старшая повариха. Посмотрел дед Кузьма на неё удивлённо, но ничего не сказал.

Только видит, мнётся баба, не решается начать. И чего тогда пришла-то?

— Да говори уж, — не выдержал он наконец, — так и будешь пыхтеть здесь?

И тут Марфу прорвало, словно плотину в половодье. Забилась, запричитала:

— Ой, скажу, Кузьма, ой, скажу! Что это делается-то? Дарьюшка наша, голубушка, как доченька мне, а тут такое! Не могу больше терпеть, сил моих никаких нету!

Похолодел дед Кузьма, оборвал кликушу:

— Цыц! А ну, говори внятно, что с Дашуткой случилось!

— Боярин, боярин этот, чёрный, как ворон! — Марфа опустилась на лавку.

— Что — боярин?!! — прикрикнул на неё дед Кузьма.

— Ходит всё вокруг Дашутки нашей, всё ходит да вздыхает! А мы-то и сказать боимся. Важный такой боярин, сказывают, в чести у царя! На такого управу разве найдёшь? А Дашутка наша — сиротка ведь!

— Цыц, говорю! Рассказывай, как дело было!

— Да как было? Ходит, говорю, вздыхает!

— Коль вздыхает — это ещё не страшно. Что ж ему теперь — не дышать, что ли?

— Так ведь Дашутка наша!..

— Тьфу ты, — рассердился старик, — да можешь ты толком объяснить, что было? На вот тебе корзину новую. Будешь в неё бураки складывать. — И кивает в угол, где стоят полтора десятка вчерашних корзин.

То ли слова эти неуместные про корзину успокоили Марфу, то ли выкричала всё, что в себе держала, да только умолкла она как-то сразу, носом шмыгнула и заговорила без крика:

— Боярин этот, что обоз из Москвы привёл, он ведь сразу хотел уйти из обители, да только случилось так, увидел он Дашутку. И не уходит теперь.

— Вздыхает? — спросил старик.

— Ага, — кивнула Марфа. — Он тогда в поварню пришёл, чтобы узнать, чем его стрельцов кормить будут.

— Заботится, значит, о своих.

— Заботится. Приходит он в поварню, а там Дашутка стоит. — Марфа впервые с начала разговора улыбнулась. — Весёлка в руках, кашу мешает. Раскраснелась вся, глаза блестят — жарко ведь, у казана-то. А у самой прядка волос из-под платочка выбилась. И весёлая такая, ну, чисто царевна! Он и обездвижел. Ну словно как столб встал, и ни с места! Рот раскрыл. И долго так стоял, над ним уж посмеиваться начали. Потом оклемался, ушёл. И снова пришёл.

— Он вздыхает, значит. И всё?

— И ещё ходит.

— Но Дарью не обижает?

— Не обижает.

Дед Кузьма усмехнулся:

— Доходится до того, что государево поручение не выполнит. Тогда не до вздохов будет.

Марфа посмотрела на него глупыми и добрыми глазами:

— Так делать-то что будем?

— Вразумлять.

— А как это?

Старик встал:

— Где мне этого боярина найти?

Марфа тоже поднялась, глядя ему в глаза, словно собачонка на хозяина:

— Так где ж? Бродит вокруг поварни. Дарьюшка наша там же.

Дед Кузьма усмехнулся:

— И правда, пойду вразумлю несмышлёныша.

— Как же… Боярин же.

— А что — бояре несмышлёнышами не бывают? Ещё как!

Уже выходя из своего жилища, обернулся, поправляя на поясе нож:

— Да ты корзину-то возьми!

Марфа стрельнула глазами на стопку корзин в углу каморки:

— Кузьма, слышь, я две возьму?

— Бери, бери.

…Боярин и впрямь крутился у поварни. Молоденький совсем, на год-два, не больше, постарше Дарьи. Подошёл к нему дед Кузьма, поклонился, как по чину положено:

— Здравствуй, боярин. Ты почто внучку мою беспокоишь?

Спокойно заговорил дед Кузьма, не как с теми шалопаями, что докучали Дарье раньше. Потому как понимать надо: боярин же! Если разъярится, может, никого не спрашивая, плёткой отходить, а то и под кнут подвести. Тогда и Дарьюшку защитить некому будет — возьмёт её боярин силой.

Но видел старик теперь — даром, что ли, столько лет живёт — не из таких он. Случается порой, что увидит парень девку — и так она его зацепит, что совсем дурным становится, как будто его дубиной по голове огрели. Такой, как кутёнок малой, — тыкается мордочкой везде, не понимая, что ему делать. Знал, знал дед, что выхода у него только два — либо сложить буйную голову на войне, потому как жизнь без зазнобы — всё равно что смерть, либо соединиться с ней — в церкви ли, без — всё равно. И ещё знал, что никогда боярин не сможет обидеть Дарью, скорее, отдаст себя на растерзание диким зверям. Или — в омут с головой.

Посмотрел на него боярин глазами — почти безумными: — Так ты дед её?

Кивнул старик, и тут же бухнулся перед ним боярин на колени, дед Кузьма аж отпрянул испуганно:

— Не могу я, не могу без неё! Отдай её за меня! Знаю, что не ровня она мне, да только жить без неё не могу! Всё равно мне, что без приданого, что из простых она! У меня знатности да богатства на десятерых хватит!

Озадачился дед Кузьма:

— Вот, значит, как.

Задумался. Оглянулся на Дарью. Стоит та у казана, елозит в вареве весёлкой. Кажется, совсем ей неинтересно, о чём там дед Кузьма с молодым московским боярином говорят. Но старика не проведёшь: сразу заметил, что стоит Дарья к ним лицом, чтобы удобнее было разглядывать — что там происходит. И сама, хоть и глядит в казан, нет-нет, да подымет взгляд и снова — в казан смотрит. Усмехнулся про себя дед Кузьма: ясно же, что приглянулся ей боярин, а сразу сказать — не по чину. Ни по крестьянскому своему состоянию, да и не по-девичьи! Снова повернулся к боярину, который так и стоял перед ним на коленях, глядя снизу вверх глазами, в которых булькала пузырями надежда. Приобнял за плечи, сказал негромко:

— Да ты встань, встань, боярин. Нельзя тебе так, перед простым-то. Разговоры будут.

Поднялся молодой боярин:

— Что мне те разговоры? Я и через разговоры переступлю, и…

Споткнулся парень — понял,