Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов
Явился он, о прекрасный, хвала Творцу!
Преславен Тот, кем он создан столь стройным был!
Все прелести он присвоил один себе
И всех людей красотою ума лишил,
Начертано красотою вдоль щек его:
Свидетельница я — нет красавца, опричь его!
"Да, надо действовать незамедлительно", — решил Ибрагим. Тихо и почтительно турок подсел к прикованному Торнвиллю. Тот сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза.
Ибрагим легонько кашлянул, чтобы разбудить его или привлечь внимание, если тот не спит.
Разумеется, Лео не спал. Как тут уснешь?! Пройдет ночь — и что-нибудь отрежут. Либо то, либо другое. В первом случае он — калека, во втором — ренегат, предавший веру, предавший Господа, как Иуда, только не за 30 сребреников, а за две большие сиськи. "Ад, голова раскалывается! И этот еще тут приперся — чего ему-то надо? Позлорадствовать?"
Наверное, да, коль скоро он начал с таких слов:
— Прости, Арслан, но… хозяин приказал мне с самого утра бежать за цирюльником. И знаешь почему?
— Знаю, — тихо и сухо ответил рыцарь, не шевелясь и не открывая глаз. — Тебе-то что с того? Радуешься?
— Зря ты так. Ты мне не враг, и я тебе не враг — хотя и не друг.
— Я помню, как ты чуть не зарубил меня саблей… не нарочно!
— Нет, Арслан. Нарочно.
Лео опешил: "Вот это новость!" Открыл глаза, отслонился от стены:
— К чему же эта откровенность?
— Надо, стало быть. Я тебе откроюсь. Я хочу жениться на Шекер-Мемели и стать хозяином в этом имении. Видишь, как все просто и откровенно? В тебе я увидел соперника. Думаю, ты стал моим соперником против твоей воли, но так захотел улем. Старик капризен, как ты убедился. — Ибрагим помолчал. — Я не знаю, что у вас произошло, и не хочу спрашивать: любопытство — удел женщин. Но истина в том, что тебя завтра ослепят. Что будет дальше — Аллах ведает. Может, старик раскается и все равно оставит тебя здесь. Не исключено, что тебя так или иначе обратят в ислам и женят на Шекер-Мемели. Может, и нет. Но кто знает? Поэтому мой расчет и предложение просты: я помогаю тебе бежать, и ты исчезаешь из нашей жизни. Решай, но быстро!
— Согласен, черт меня возьми! — не раздумывая, воскликнул Лео на смеси турецкого и английского. — Но как это будет?
— Очень просто. Я даю тебе инструмент, ты, как все уснут, аккуратно перепилишь цепь. Если ты сильный человек, тебе хватит и одного распила — разогнешь железо. Если ослаб — сделаешь второй распил, это быстро.
— А дальше?
— У ословника к стене будет прикреплена веревка. Только лезь осторожно, не разбуди животных. Перелезешь — и все, свободен, как птица. Вместе с инструментом я дам тебе кинжал и немного денег — немного. Но их хватит, чтоб купить среднего состояния лошадь, и на еду еще останется. Несколько дней на юг — и ты доскачешь до Бодрума. Там замок твоих единоверцев и спасение.
Лео схватил турка за руку и пламенно проговорил:
— Спасибо тебе, брат! Как мало я еще разбираюсь в людях!.. Друг оказывается врагом, а враг — другом!..
— У Аллаха все премудро закручено, не нам познать Его пути. Не будем медлить, я пошел за инструментами.
Лео ликовал — вот Бог все и устроил. В глубине души, конечно, неприятно, что Шекер-Мемели достанется этому мерзавцу с жиденькой, словно ободранной, бороденкой и злыми глазами, но… каждому свое. Если вера мешает, что думать?
Ибрагим не заставил себя долго ждать, принес все, что обещал — пилку, кинжал и кошель, пожелал удачи и отправился спать.
Дрожащими руками англичанин принялся лихорадочно пилить железо, стараясь шуметь как можно меньше и прикрыв производимую работу полой халата.
Поначалу дело шло с трудом, потом то ли успокоился, то ли приноровился. Никто не был разбужен, только ханум еще не спала — петь уже не пела, просто играла на лутве. Потом прекратилось и это.
Лео видел, как спустя некоторое время зажегся свет за одним из окон гарема, закрытых ажурной деревянной решеткой. Стало ясно, где Шекер-Мемели, но надо было работать, железо постепенно поддавалось…
Вот и все, пропил сделан. Усилие — края начали медленно, но верно расползаться. Чуть-чуть бы раздвинуть, чтобы еще раз не пилить. Вот, все. Свобода!
От оков осталось кольцо на лодыжке и пара звеньев при нем. Но это такая мелочь, о которой и думать нечего. Главное — сбежать, а там, потом, он чем-нибудь завяжет признаки рабства. Ословник — теперь к нему.
Но почему ноги не идут? Отчего душат ярость и гнев? Отомстить?! Нет, это не то — хоть с Лео в итоге обошлись нехорошо, но все равно улем ведь спас его в Анталии, и выходил. Пусть старик живет, Бог с ним. Что же тогда?
Перед глазами встало мучительное воспоминание: Шекер-Мемели лежит в саду, а служанки натирают ее тело маслом… И Лео в безумном желании совершил один из тех своих непредсказуемых поступков, способность к которым тревожила еще покойного аббата Арчибальда.
Юноша проник в дом, беспрепятственно пробрался в башню и в пару минут при помощи кинжала и пилки расковырял ветхий замок, а затем легким шагом миновал галерею, вознесся по лестнице на второй этаж.
Главное было — не ошибиться, но проникающий из-за незакрытой двери свет подсказал верное направление. Лео рывком растворил дверь и застыл на пороге с кинжалом в руке, глядя безумными глазами на перепуганную, но молчавшую Шекер-Мемели.
Она возлежала на трех матрацах, обложенных диванными подушками и покрытых простынями, совершенно голая. Беспокойный свет масляных лампадок, колышимых ветерком из окна, бликами мерцал на ее божественном, манящем теле.
По взгляду нежданного гостя женщина поняла всё и, улыбнувшись, протянула к Лео руки и открыла объятия своих ног. Он бросил ставший ненужным кинжал, скинул халат и бросился к ней.
Шекер-Мемели крепко схватила его, обдав жарким дыханием и таинственным запахом восточных ароматов, прижала к своему телу, исстрадавшемуся без мужской ласки, а затем сладострастно застонала, даря юноше поцелуй за поцелуем своими коралловыми устами.
Он, истерзанный желанием и двухлетней невозможностью отведать женщины, яростно набросился на эту роскошную плоть, также быстро покрывая поцелуями лицо Шекер-Мемели, шею и все прочее.
Наконец их губы встретились и долго-долго не расставались друг с другом… А к чему здесь слова?.. Кажется, что они уже излишни.
Три часа влюбленные отдавались без остатка той страсти, которую они столь долго не могли удовлетворить, и зная наверняка, что это их первое и последнее свидание.
