Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть
Это – трусость!
Пригни голову – поставят на колени.
Не отказывайтесь от языка своих предков! Отказ от родного языка – самый отвратительный вид рабства! Это открытое признание своего унижения, своего согласия с этим унижением!
Вспоминайте чаще тех воинов и садоводов, ремесленников и землепашцев, - ваших гордых прародителей! – которые здесь, на землях Полуострова создали замечательную цивилизацию, создали мощное государство, просуществовавшее многие столетия.
Русский язык богат и красив, это язык, на котором писал Пушкин и многие другие великие писатели. На этом языке мы с удовольствием общаемся со своими русскоязычными друзьями, с которыми многие десятилетия привыкли мирно жить рядом. Вот и эта книга написана на великом русском языке, и я горд тем, что я знаю этот язык. Но родной язык всегда прекрасней языка чужого, и я сожалею, что не владею родным языком в той же степени, как и русским. Однако разговариваю я со своими соплеменниками на моем родном языке.
Друзья, непростительно заменять в быту родной язык чужим!
Можно ли представить себе, чтобы два литовца в городе Вильнюсе разговаривали между собой на русском языке?
Будем говорить с англичанами на английском, с русскими на русском, с украинцами на украинском, с крымскими татарами на крымскотатарском – это так просто и так естественно!
И будем совершенствовать свое знание родного языка, от которого нас пытались отучить те, кто выслал нас из Крыма и многие годы не позволял учить родной язык, лишив нас школ, газет и книг.
Знаете, кто такие манкурты? Это люди, которые были искалечены захватчиками и забыли свой язык и своих предков. Мы многого достигли в нашей борьбе. Не будем манкуртами!
…Власти спохватились, когда осенью пятьдесят шестого года прошли бурные политические собрания студентов и присоединившихся к ним молодых рабочих в клубе Ирригационного института, в Политехническом институте, в большом общежитии на Шайхантауре.
На собрании на Шайхантауре присутствовали также и учащиеся техникумов, обстановка была сильно накалена, агенты в штатском уже неприкрыто шныряли среди молодежи, которая сразу узнавала чужаков и определяла цель их присутствия здесь. Но чекисты не зря шастали среди молодых крымских татар, их тренированная зрительная память фиксировала всех активно выступающих или даже выкрикивающих реплики с места юношей и девушек.
Наверное после анализа результатов агентурного наблюдения сильно испортилось настроение у соответствующих специалистов – стопроцентная готовность крымскотатарской молодежи бороться за права своего народа не вызывала сомнений. Те из молодых татар, на которых органы могли положиться, не имели шансов воздействовать на ситуацию, и чекисты могли только надеяться на то, чтобы сохранить эти свои не такие уж тайные кадры для будущего - таких, отпрысков нескольких семей, можно было перечитать по пальцам!
А юноши и девушки, детьми пережившие ужас депортации, голод и болезни только теперь почувствовали себя вольными людьми. Отмена комендантского режима не освободила их души от груза унижений и обид. Советская власть и коммунистическая идеология оставались теми извергами, которые отвели им положение неполноценных граждан. Только поставив под удар свою судьбу, только перейдя от мировоззренческого противостояния к активной деятельности, молодые люди восстановили чувство собственного достоинства!
В апреле, когда руководители Движения собрались на очередное заседание в комнате номер 122 общежития Текстильного института, все обратили внимание на то, что Рустем имел очень подавленный вид.
- В чем дело, братишка? - пытался расшевелить его всегда энергичный Шариф из Ирригационного, - что ты загрустил?
- Расскажи, Рустем, - Закир подбодрил своего товарища.
- В общем, пошли мы в прошлую субботу к одному из бывших наркомов, - начал Рустем.
- Все таки пошли? – Камилл перебил товарища невеселым восклицанием.
Рустем исподлобья посмотрел на него и продолжал:
- Об этом человеке я слышал много хорошего. Кроме того, он родом из деревни моего отца. Были некоторые вопросы, на которые, как мне казалось, этот обладающий жизненным опытом человек может ответить. Он встретил нас напряженно, но пустил в свой дом. Нервозно барабаня пальцами по столу выслушал информацию о том, что студенты города проводят собрания, где ставят вопрос о необходимости требовать возвращения нашего народа на родину. Мамут вежливо так выказал желание, чтобы уважаемый нарком пришел на очередное наше собрание. Ой, что случилось! Бедняга вскочил на ноги, стал громким шепотом говорить, что это, мол, вы, молодые люди, делаете! Потом выбежал в соседнюю комнату, вернулся с денежными купюрами в руках. И все тем же громким шепотом произнес: «Вот, возьмите деньги на ваши дела, но больше ко мне не приходите! И никому не говорите, что были у меня!».
- Деньги мы, конечно, не взяли, а сразу же ушли, извинившись за беспокойство, - хмуро добавил Мамут, первокурсник-активист, живущий в соседней комнате и потому допускаемый на заседание «штаба».
- А я что вам говорил, - воскликнул Камилл. – Я говорил вам, что бесполезно?
Но, правильно оценив настроение товарищей, замолчал - неделикатно было сейчас высказывать упреки.
В комнате повисла унылая тишина.
- Да, слуги народа, - саркастически изрек, наконец, Шариф.
- Не суди их строго, - примирительно произнес Сейдамет, - они члены партии, а там у них суровая дисциплина. Чуть заметят критическое отношение к политике советской власти, так отберут партбилет и с работы выгонят. А у них семьи…
- А наши семьи? – вспылил Мамут. - Мама моя без работы, сестра только уборщицей устроиться смогла. Хорошо, что огород есть.
- Мамут, нельзя требовать от человека геройства. Геройство – это состояние души. Придет время, и эти люди тоже пожертвуют своим благополучием ради народного дела, - Камилл хотел разрядить обстановку.
- Э-э, там в тридцать седьмом году такой отбор произошел, - возразил Закир. - Эти люди, прошедшие тот отбор, ради других на жертву не пойдут! И главное в том, что они слишком хорошо знают судьбу своих предшественников, тех, чье место они заняли. Они боятся, при этом хорошо знают, чего боятся!
- Ну, это ты слишком! – возмутился Камилл. – Среди них офицеры, которые воевали в окопах, партизанские командиры!
- Те, кто под пулями ходил, те, действительно, могут идти на риск, - согласился Закир. – А те, кто в Сочи всю войну прятались…
- Ребята, не забывайте, что эти люди, как бы не выслуживались перед советской властью и НКВД в предвоенные годы, впоследствии оказались свидетелями несчастий своего народа, - перебил его до сих пор молчавший Кадыр. – Я думаю, что они плохо спят ночами, мучаясь от своей бездеятельности. Камилл прав, придет время, и, по крайней мере, некоторые из них рискнут вступить в борьбу за свой народ.
- Столько времени прошло уже, - злился Мамут. – И Сталина осудили, и Берию расстреляли. Что же молчат твои красные командиры?
- А нужны они нам? – резонно заметил Сейдамет, и все облегченно засмеялись.
- Лишь бы не мешали! А на помощь их рассчитывать не приходиться!
- И все же, - настойчиво повторил Камилл, - нельзя упрекать человека за то, что он не проявляет геройства.
- Да, - поддержал Камилла Шариф. – Это мы ничего не имеем, и нам нечего терять. А если бы у нас была бы высокооплачиваемая работа и разные привилегии, то неизвестно, как мы бы себя повели.
Услышав последние слова Шарифа Мамут выпучил от возмущения глаза, но ничего сказать не успел, потому что Кадыр со смехом повалил его на кровать:
- Все, братишка, успокойся! И, вообще, иди к себе. Нам надо работать!
В другой раз, когда ребята вновь собрались вместе, Камилл уведомил товарищей, что необходимо членам руководства Организации поехать в совхозы Ташкентской области.
- Там наши люди живут так же, как десять лет назад, - говорил Камилл. - У них нет веры в завтрашний день, домов не строят, обитают в жалких лачугах, в которые их поселили в сорок четвертом. Людей замучила бедность и рабский труд на хлопковых плантациях. Я даже не знал, что есть еще такая жизнь.
Камилл замолчал. Но тут слово взял Рустем.
- Ты, Камилл, не знаешь, как живут наши люди здесь, на ташкентских заводах. То, что ты рассказал ужасно, но для сотен крымскотатарских семей, работающих на соседнем с нашим институтом комбинате, жизнь на чистом воздухе в совхозе "Баяут" показалась бы санаторием. Представь себе, что семьи с детьми живут в клетушках, пристроенных к стенам цехов, а некоторые прямо в цехах. Шум, газы, пыль. А еще хуже им было в расположенных рядом с цехами деревянных бараках, из которых их расселяют в эти каморки. Я там был неделю назад.
