Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть
Осенью пятьдесят шестого года, Камилл был захвачен мыслью, что надо начинать всеобщую борьбу за восстановление прав крымских татар. Было унизительным для достоинства молодых людей бездействовать в ситуации, когда, несмотря на отмену ежемесячной регистрации, отмену прямого политического надзора оставалось в силе положение, что переселение крымских татар "произведено навечно, без права возвращения к прежним местам жительства". Такие же чувства переживали все друзья и знакомые Камилла. Шли активные разговоры, что не оправдываются наши ожидания на то, что после Двадцатого съезда злостное преступление властей по отношению к крымским татарам будет осуждено и отменено. Кровавое подавление советскими танками народного восстания в Венгрии подогрело боевой антисоветский дух крымскотатарской молодежи, очень нервно следившей за этими событиями.
Кто-то должен был взять на себя инициативу и начать разговор о необходимости организованной борьбы народа за свои права, за возвращение народа на его национальную территорию.
Той же осенью во время хлопкоуборочной кампании Камилл был в совхозе "Баяут", где в сорок четвертом году на недавно распаханных целинных землях поселили крымских татар. В то лето и в последующую зиму погибло больше половины народа. Выжившие были унижены и запуганы местным начальством. С тех пор прошло двенадцать лет, комендатуры были упразднены, но в жизни несчастных крымчан мало что изменилось. Комендантский режим фактически разорвал их связь с внешним миром, что было на руку местным хозяйственным руководителям, безжалостно эксплуатирующим полностью зависящих от них татар. Камилл ходил по жалким хижинам, в которых проживали рабочие совхоза, и удивлялся увиденному. В то время во многих регионах крымские татары построили себе хорошие дома, вели зажиточное хозяйство, жили гордо и независимо. Здесь же, казалось, время остановилось: приземистые домики, иногда землянки, нищий быт, пища скудная и однообразная, люди запуганные и больные. На восклицания Камилла, что времена меняются, что уже и комендатуры отменили, что надо подниматься с колен, женщины молчали, а худые бледные мужчины говорили:
- Э-э, эндиден сон не ола биле… Теперь-то уж чего нам ждать…
И все смирились с тем, что суждено им исчезнуть, пропасть.
Сердце разрывалось у Камилла, когда он каждый вечер после работы на хлопковом поле заходил в дома крымчан. Он старался без особой напористости, которая пугала несчастных людей, говорить о том, что татары везде уже живут лучше, что надо искать родственников в других регионах, надо уходить с этих тяжелых земель. Дети, особенно подростки, слушали его с загоревшимися глазами, верили его словам - как радовало Камилла то, что дети в семьях все же были! Взрослые тоже хотели верить этому ташкентскому студенту, но душевная усталость гасила искорки, западающие в их сердца после этих разговоров. Тем не менее, после ухода Камилла они с улыбкой говорили друг другу:
- Видишь, и среди нашего народа есть студенты…
Ноябрь был на редкость дождливый. Праздники Камилл провел невесело - мучила мысль, что он молчаливый изгой, покорный раб, который доволен сытой жизнью на чужбине. И кто-то там, в высоких кабинетах говорит с удовлетворением:
- Студент Афуз-заде ведет себя смирно, у него в достатке вина и женщин, он полностью укоренился, скотина.
Похоже, что так оно и было. А все эти разговоры, восклицания, ночные раздумья - кукиш в кармане, гнусная трусость.
Надо было вытаскивать себя из болота бездеятельной рефлексии, сомнений и колебаний.
Он продумал план создания студенческой организации, продумал ее стратегию и тактику. Надо было создать "штаб" организации, создать в каждом институте группу функционеров, обязать их выполнять конкретные задания "штаба".
С этим своим проектом он пошел в общежитие к своим ближайшим товарищам. Уговаривать никого не пришлось. Через два дня был сформирован руководящий центр рождающегося Движения, приняты Устав и Программа организации. Обязанности функционеров с радостью готовы были выполнять и выполняли все - и студенты, и студентки, и примкнувшие к ним молодые рабочие. Это свидетельствовало о том, что идея носилась в воздухе, что муки, испытываемые Камиллом, переживали в равной степени все его земляки.
При своей сравнительной не многочисленности крымскотатарские юноши и девушки были самой активной частью ташкентского студенчества. Об этом свидетельствовал, например, такой факт, что процент нашей молодежи в числе руководителей комсомольских организаций факультетов и курсов в ведущих высших учебных заведениях Ташкента был намного выше относительного количества студентов крымскотатарской национальности в городе! Если вдуматься, то такая ситуация вполне объяснима – русскоязычная и узбекоязычная молодежь находилась в более или менее стабильном режиме жизни, в то время, как крымские татары были в состоянии борьбы за существование, ощущали крайнюю униженность, но не собирались мириться со своим бесправием. Отсюда и высокая общественная активность, выплеснувшаяся в жизнь, как только после 1953 года в стране последовало некоторое смягчение режима.
Первое большое собрание студентов проходило во Дворце текстильщиков – ловкие крымчане сумели договориться с руководством! Это было первое массовое собрание, и штаб Движения постановил избегать на нем политических выступлений. Полностью исключить их не удалось, но организаторы собрания в основном говорили о повышении успехов в учебе, о необходимости проводить культурные мероприятия, говорили и о необходимости помогать друг другу «в учебе и в жизни». После этого пошли собрания по институтам, где присутствовал, как правило, один из членов «главного штаба», и тут уже разговор шел о требовании к властям вернуть народ в Крым, принимались тексты обращений в высшие инстанции страны, к видным деятелям культуры и науки.
С первых дней начала активной деятельности был создан тайный «теневой штаб», который должен был - уже нелегально! – руководить Движением в случае ареста основного руководства. Было на заседании штаба высказано предложение «засекретить» Камилла, чтобы ожидаемые репрессии не затронули его, как «главного идеолога, особо ценного для деятельности Организации». Однако сам Камилл убедил товарищей, что в органах госбезопасности на каждого из них уже заведена отдельная папка.
- Ознакомившись с которой каждый из нас узнал бы о себе очень много интересного, - добавил он, – так что попытка засекретиться будет похожа на игру в конспирацию.
И это, действительно, так и было. Но поначалу власти не поняли, что возник зародыш национально-освободительного Движения, которое станет большой головной болью для Кремля и для Старой Площади. Встречи крымскотатарской студенческой молодежи на днях рождения, выезды на пикники в дни праздников давно были под контролем органов. Нельзя сказать, что эти «неполитические» встречи не волновали чекистов, которые знали, что в начале века безобидные с виду «рабочие маевки» стали основой для революционных выступлений в России. Органы, встретившись с новой формой активности крымских татар, пытались убедить себя, что эти юноши и девушки, едва опомнившиеся от недавних лишений, от смертей и болезней, не станут предъявлять советской власти политических требований, не думали, что у «этих несчастных татарчат» хватит на это смелости - ведь как трудно было каждому из них получить разрешение на продолжение учебы, на получение высшего образования!
И ошиблись!
Я гляжу сейчас на фотографии моих друзей тех лет. Здесь они молоды и, главное, все живы. Я теперь смотрю, как и тогда в пятидесятых годах смотрел, на лица моих соратников и пытаюсь представить их дедов, прадедов, и других пра-пра… Могли ли тогда, в прошедшие времена, эти воины, виноградари или мастеровые представить себе, что их народ будет выслан с вечной своей родины? И как гордились бы они, наши предки, узнав, что их молодые потомки в свое время первые восстанут и поднимут на святую борьбу весь народ.
И хотелось бы, чтобы сегодняшние, уже вернувшиеся на родину парни и девушки чаще вспоминали своих славных прародителей, тех, от кого произошел их род, даже если имена их забыты. Ведь они существовали, наши предки, и были они гордыми и сильными, были хозяевами своей земли! «О эдждат ки мерд эди, адиль эди, юксек эди…» - так говорил Челеби Джихан («Эти предки были справедливы, доблестны, возвышенны»). Вспоминайте о славной истории своего народа, мои дорогие, в те минуты, когда в городском транспорте или на улице в окружении говорящих по-русски людей вы, потеряв свою гордость, начинаете говорить на этом чужом для вас языке со своими единоплеменниками. Между собой на чужом языке и на родной земле! Что это, желание подчиниться, пригнуться, подлизаться, понравиться тем, кто сейчас составляет большинство на вашей родине?
