Виктория Холт - Исповедь королевы

— Мне потребуется паспорт, — сказала я ему, но он уже об этом подумал. Его сможет достать Лепитр.

Ко времени, когда побег раскроется, мы уже можем быть в Англии.

Все были готовы, проводя время в ожидании.

Но Лепитр не отличался храбростью. Возможно, это была непосильная задача для него. Он подготовил паспорт, но случайное высказывание мадам Тизон испугало его, он стал думать, что она подозревает об этом заговоре.

Лепитр не мог заставить себя продолжать в нем участвовать. Слишком опасно, заявил он. Мы должны разработать другой план, по которому я совершу побег одна.

На это я никогда не соглашусь. Я не могу согласиться, чтобы меня разлучили с детьми и Елизаветой.

Я написала Жарже:

«Мы лелеяли чудесную мечту, и только. Для меня большой радостью было еще раз в подобных условиях убедиться в вашей преданности мне. Мое доверие к вам безгранично. При любых обстоятельствах вы найдете во мне достаточно характера и мужества, но интересы моего сына — единственное, чем я должна руководствоваться, и, каким бы счастьем для меня ни было освобождение, я все же не могу согласиться расстаться с сыном. Я не могла бы найти себе оправдания, если бы была вынуждена оставить здесь своих детей».

Я послала ему кольцо своего мужа и прядь волос, чтобы он постарался передать их графу Прованскому или д'Артуа, так как я опасалась, что их могут у меня забрать; у меня также был восковой слепок с кольца, который Аксель передал мне, с надписью: «Все ведет меня к тебе». Я переслала этот слепок Жарже с запиской:

«Я хочу, чтобы вы передали этот восковой слепок человеку, которого вы знаете и который приезжал в прошлом году из Брюсселя, чтобы встретиться со мной. Сообщите ему, что этот девиз еще никогда не был таким правильным».

Была предпринята еще одна попытка, но, пожалуй, с самого начала я не верила в ее успешный исход. Я посчитала, что обречена и ничто не может спасти меня.

Барон де Бац, роялистски настроенный искатель приключений, разработал план, в соответствии с которым Елизавета, Мария-Тереза и я выйдем из тюрьмы в солдатской форме вместе с настроенными лояльно охранниками, дофина должен был спрятать под плащом один из офицером.

Все было подготовлено, но у Тизонов возникли подозрения, и за день до побега мадам заявила, что ей кажется, что Тулан и Лепитр относятся ко мне слишком дружелюбно.

В результате их перевели в другое место, и план потерпел неудачу, поскольку его нельзя было претворить в жизнь без их участия.

Я едва могу писать об этой сцене. Она так волнует меня, что моя рука начинает дрожать. Невозможно было придумать более мучительной пытки. Во время дней уныния и ужаса самое большое утешение для меня составляли дети. Они помогали мне притворяться надменной и безразличной к оскорблениям и жестокости. Теперь нашелся способ преодолеть мою броню безразличия и презрения.

Был июль — жаркий, знойный, и мы все собрались в нашей комнате: Елизавета, Мария-Тереза, мой мальчик и я. Я чинила курточку сына, а Елизавета вслух читала для нас.

Мы подняли головы с изумлением, так как это не было обычным посещением. В комнату вошли шесть членов Конвента.

Я встала.

— Господа, — начала я…

Один из них заговорил, и его слова поразили меня, подобно похоронному звону по любимому человеку.

— Мы пришли, чтобы перевести Луи-Шарля Капета в новую тюрьму.

Я вскрикнула. Потянулась к сыну. Он подбежал ко мне, его глаза были широко раскрыты от ужаса.

— Вы не можете…

— Коммуна считает, что пришло время отдать его под попечение наставника. Гражданин Симон позаботится о нем.

Симон! Я слышала о нем. Сапожник низкого пошиба, невежественный, грубый человек.

— Нет, нет, нет! — кричала я.

— Мы торопимся, — сказал грубо один из них. — Иди сюда, Капет. Ты уезжаешь отсюда.

Я чувствовала, как сын вцепился в мой подол. Но грубые руки схватили его и оттащили от меня.

Я побежала за ними, но они меня отшвырнули. Когда я падала, меня подхватили Елизавета и моя дочь.

Они ушли. Они увели моего мальчика с собой.

Я ни о чем не могла думать, как только о нем. Моя золовка и дочь пытались утешить меня.

Утешение не приходило. Я никогда не забуду крики моего сына, когда они тащили его за собой. Я до сих пор слышу, как он звал меня:

— Мамочка… мамочка… не позволяй им.

Его крики преследуют меня во сне. Я никогда, никогда не смогу их забыть. Я никогда, никогда не смогу их простить за то, что они сделали со мной.

Подо мной разверзлась бездна горя, ничто не могло быть более ужасным…

Я ошибалась — эти злодеи нашли, как ввергнуть меня в еще большее отчаяние.

Итак, я была без него.

Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Он пропал для меня… мой любимый сын, мое дитя.

Как могли они проделать это с женщиной? Или это было связано с тем, что они знали: пока он со мной, я могу жить, могу надеяться, могу даже верить, что и для меня остался кусочек счастья?

Я лежала на кровати. Дочь сидела рядом со мной, держа меня за руку, как бы напоминая мне, что осталась еще она. Разве я смогла бы прожить эти дни без нее и Елизаветы?

В поведении мадам Тизон стали отмечаться странности. Возможно, она так вела себя в течение уже некоторого времени. Я почти не обращала на нее внимания. Я думала только о сыне, находящемся в руках грубого сапожника. Что они делают с ним? Плачет ли он сейчас обо мне? Я почти желала, чтобы он умер, как его брат, лишь бы не попал в их руки.

Иногда как бы издалека я слышала, как мадам Тизон кричит на своего мужа, иногда до меня доносились ее рыдания. И вот однажды она вошла в мою комнату и бросилась к моим ногам.

— Мадам, — закричала она, — простите меня. Я схожу с ума, так как я виновница всех бед, приключившихся с вами. Я следила за вами… Они собираются убить вас, как убили короля… и я несу ответственность за это. Я вижу его по ночам… я вижу его окровавленную голову… как она скатывается, мадам, на мою кровать. Вы должны меня простить, мадам. Я схожу с ума… с ума…

Я пыталась успокоить ее.

— Вы поступали так, как вам приказывали. Не вините себя. Я все понимаю.

— Это сны… сны… ночные кошмары. Они не проходят… Они преследуют меня… даже днем. Они не проходят. Я убила короля… Я…

Тут ворвались стражники и утащили ее.

Мадам Тизон сошла с ума.

Из одного окна-прорези на винтовой лестнице я могла видеть дворик, куда моего сына отправляли подышать свежим воздухом.

Какая это была для меня радость, когда я увидела его после всех этих дней.

Он был больше не похож на моего сына. Волосы не причесаны, одежда грязная, он носил засаленный красный колпак.

Я не окликнула его, боялась, что это причинит ему боль, но, по крайней мере, я могла наблюдать за ним. Он приходил туда каждый день в один и тот же час — опять появилось что-то, ради чего стоило жить. Я не буду говорить с ним, но я буду видеть его.

Он не казался несчастным, что вызывало во мне чувство благодарности. Дети быстро адаптируются. Я позволю себе быть благодарной за это. Я видела, что с ним делают — его стараются сделать одним из них, учат грубости — делают из него сына Революции. Это, как я поняла, была обязанность воспитателя: заставить мальчика забыть, что в его жилах течет королевская кровь, лишить его чувства собственного достоинства, доказать, что нет никакой разницы между сыновьями королей и сыновьями простого народа.

Я вздрагивала, когда слышала его выкрики.

Я прислушивалась к его пению. Разве я не должна была радоваться, что он может петь?

Это песня кровожадной революции — «Марсельеза». Не забыл ли он людей, убивших его отца?

Я прислушалась к голосу, который знала так хорошо.

О, мой сын, подумала я, они научили тебя предать нас.

Но я жила теми мгновениями, когда могла стоять около узкого окна в стене и наблюдать за его играми.

Прошло только несколько недель, как они оторвали от меня сына, когда в час ночи я услышала стук в дверь.

Со мной пришли повидаться комиссары.

Конвент решил, что вдова Капет должна предстать перед судом. Поэтому ее переводят из Тампля в Консьержери.

Я поняла, что это означает вынесение мне смертного приговора. Они будут судить меня, как судили Людовика.

Не может быть и речи ни о какой отсрочке. Я должна немедленно подготовиться к переезду.

Они позволили мне попрощаться с дочерью и золовкой. Я умоляла их не плакать обо мне и отвернулась от их печальных, застывших лиц.

— Я готова, — сказала я.

И почувствовала почти нетерпение, поняв, что это означает смерть.

Вниз по лестнице, мимо окна-щели. Что толку в него сейчас смотреть. Никогда… никогда я не увижу его больше. Я споткнулась и ударилась головой о каменный свод арки.

— Вы не ушиблись? — спросил один из стражников в приступе благожелательности, как иногда бывало с этими жестокими людьми.