Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

«Старый служитель покойного вашего родителя боится оскорбить память своего благодетеля-господина, если не доведет до сведения вашего письмо, при сем прилагаемом; вы сами благоволить изволите сделать из него такое употребление, какое заблагорассудите. Антон».

Сердце мое сжалось судорожно… Дрожь пробежала по всем нервам… руки тряслись, я едва могла держать бумагу и, однако же, не знала еще, что за письмо лежит передо мной? Открываю — рука моего отца; смотрю число — оно писано было за два дня до его кончины. Читай его:

«Господин Богуслав!

Нищий, ограбленный вами убийца жены и дочери и человек, лежащий на смертном одре, в минуту последних угрызений совести забывает стыд и умоляет вас пощадить его. Ужели точно нищенскую суму оставляю я своим кровным? Ужели точно вы бесчеловечно воспользуетесь моим достоянием, бесчестно, нагло отнятым у меня, под личиной вашего дружества? Троньтесь, г. Богуслав, с вами говорит умирающий; вы сами супруг и отец! Вспомните, что я обыгран, гнусно обыгран, что я никогда не был должен вам… ни одной копейки. Сжальтесь над моими страданиями, возвратите мне хотя 50 т.р., недавно уплаченные вам. За что вы с меня их взяли? Увы! Пусть вдова и сирота моя не останутся нищими. Суд божий строг, г. Богуслав: я испытываю это теперь, на смертном одре моем. Мирославцев».

Прочитала, Александрина? Теперь читай, что написано на обороте.

«Вы перед смертью, видно, сошли с ума: жена и дочь ваши остаются нищими по собственной вашей милости, но я не ограбил ни вас, ни их. За оскорбление, наносимое мне, я потребую от вас ответа, если смерть не разочтет воспользоваться вашей душой без моего ведома. Богуслав».

Друг мой, это уже прошло. Я не умерла, прочитав это письмо… Не хочу повторять тебе всего, что я чувствовала… это ужасно! Ты знаешь остальное. Суди же меня теперь. На другой день я послала за Антоном: он испугался моего больного вида — упал к моим ногам, обливался слезами. «Простите меня, говорил он, — я знал, что молодой Богуслав ездит к вам часто, и все еще молчал, но по догадкам, что посещения его имеют цель — приобретение вашего сердца, не осмелился скрыть от вас поступка его отца с вашим родителем. Этого письма не видал никто на свете — вы первые держите его в руках ваших. Родитель ваш послал меня к этому варвару, чрез меня должен был он получить бесчестный ответ; но благодарение богу: я догадался по сделанному мне приему, что содержание не может быть благоприятно, и потому, распечатав письмо, прочитал оное. «Господин Богуслав взял письмо, — отвечал я вашему родителю, — и обещал удовлетворить желанию вашему, прося повременить несколько». — «Да благословит его бог, — сказал умирающий старец, — Антон, ежели я умру прежде, тебе поручаю, получив деньги, отдать их жене моей, не говоря об этом никому до времени». Через два часа, — продолжал Антон, — паралич лишил его языка, и к утру праведник преставился».

Что, Александрина? Сознайся теперь, что само Небо покровительствовало делу чести и долга. Безумный старик своим приездом в Семипалатское поддержал меня сам. Друг мой, не урок ли себе прочла я в письме моего отца: страшны упреки совести на одре кончины!

Но я люблю его… Небо слышало мое признание… оно оценит мою жертву… я искупила слабость сердца его страданиями.

Все, Александрина. Прощай.

Семипалатский лес

12 марта 1813

Милостивый государь Борис Борисович!

Я человек простой, но и мои глупые глаза видят, что здесь не хорошо делается. У нас в усадьбе остановился какой-то раненый полковник, человек лет уже за пятьдесят; молодец, но уж совсем не под пару нашей Софье Николаевне, этому ангелу божию и телом и душой. Он вздумал к ней свататься, и вот уже с неделю поговаривают, что дело почти решено. Барышня плачет, на ней лица нет, бледна как смерть, но всем нам улыбается и никому не говорит ни слова о сватовстве. Тут что-нибудь кроется, что я не умею хотя разобрать, но не доброе; вещун-сердце не обманет: у меня так и ноет вся внутренность, покою нет ни на минуту. Ведь я знаю, что ей правился молодой Богуслав: на моей душе, может быть, великий грех лежит, но да судит бог дело мое по моим благим намерениям. Мне кажется, что она и теперь любит его: почему же так скоро решается идти за другого, и не по сердцу, ибо зачем же бы так плакать и изнывать!

Борис Борисович, вы мне полюбились, и вы любите мою барышню, ибо она носит на себе от бога подобие вашей дочери: перед вами открываю я мою душу; не внушит ли вам господь что-либо, настоящему случаю пригодное? Я буду ожидать ваших приказаний, дабы действовать в сем деле. Ускорите сообщить мне волю вашу. Сама барыня со мной очень милостива, но старый глаз мой верен: я вижу, что она как будто избегает меня, как бы боится, чтоб я не начал с ней говорить об этом. Буду молиться Богу и молчать, пока достанет сил моих.

С почтением пребыть честь имею, и пр.

15 марта 1813 г.

с. Семипалатское

Здравствуй, храбрый Денис, черт меня побери, если я на тебя сержусь. Бранись как душе угодно! Да пошлет тебе бог саблю по руке, коня по сердцу: изрубай род человеческий, восставший на матушку Русь, руби по-прежнему: с плеча до седла. Ура, Денис, я вижу тебя летающего на четвероногом орле, вижу, как на поле Бородинском, где ты в первый раз употребил искусство отражать от себя удары неприятелей, чтоб больше перебить их. «Они берут множеством, вскричал ты мне своим богатырским голосом, так что у пол-эскадрона запищало в ушах. — Влодин, будь хладнокровнее, не лезь на нож: вели каждому гусару убрать троих!..» Ура, Денис, я так и сделал. Я расстрелял все свои патроны, чего со мной сроду не бывало, а ты знаешь, даю ли я промахи… Гусары мои дрались чертовски, дрались по-графски, как они говорят, то есть по-твоему. Ура! Денис! Русские отстояли свою землю и так всегда будут отстаивать, пока будет она землею Русскою, пока будут они любить ее!

Что ж ты смеешься, что я женюсь? Не всегда ли мы говорили, что жениться доброе дело? А что моя невеста молода и хороша — то это мне же лучше. Когда ж было жениться раньше: война за войной, а кровь кипела как в котле; молодость не свой брат, с ней не сладишь. Вот теперь похладнокровнее стал, так и отдохнуть захотелось. Рана моя, конечно, не смертельна, но у меня пересечены жилы на правой руке, и ее к локтю свело: что ж я за солдат?

Впрочем, Денис, у меня и в уме не было жениться; сама судьба привела к тому, вот каким образом. Со мной познакомился в Рославле некто Богуслав, здешний помещик, старый хрыч, по-видимому, очень добрый малый; он, кажется, отец того Богуслава, который мелькнул, помнишь, в лагере под Красным; я его совсем не знал, но раз как-то встретил у Тоцкого. Говоря однажды о том о сем, проболтался я, что хочу идти в отставку. «А мы вас женим», — сказал Богуслав. «Очень рад — давайте невесту». — «Найдем, найдем, — продолжал он, — богатых теперь мало, но есть у меня на примете достойная, образованная и прекрасная девица». — «Не ищу богатства, — сказал я, — хочу найти друга, и если найду по сердцу, то женюсь».

Разговор кончился почти шутками, но Богуслав приехал ко мне на другой же день, и, кажется, нарочно; он прельстил меня описанием девушки. «Она не богата, — сказал он, — но я даю за нею 50 т.р., я был обязан покойному отцу ее и должен исполнить это; она не возьмет от меня этих денег, но вы успокоите совесть мою, если возьмете их за нее; вы между собою после сочтетесь. Один уговор: обо мне даже не вспоминать до времени, в этом честное слово требую от вас».

Не долго думать Влодину: перекрестился, протянул руку доброму старику и по совету его махнул к ним; прикинулся, что меня разбили лошади, и, как надеялся, был приглашен приветливой помещицей, матерью предлагаемой девицы. И какого же ангела нашел я!

Под предлогом болезни отлагая отъезд со дня на день, я решился наконец приступить к делу. Сначала я испугал и мать и дочь. Видя, что они как убитые, я и сам потерялся.

«Извините меня, — сказал я, — старый гусар чересчур плохой жених, но он может быть добрым мужем, постоянным другом и надежною опорою».

Прошло еще несколько дней.

«Я не могу любить вас, — сказал мне этот ангел, — любят только раз в жизни, и я уже любила… Сердце мое ко всему холодно, как лед… вы достойны великого уважения… достойны лучшей участи, нежели жены без сердца».

Денис Свислоч! Если б ты увидел это божество в человеческом образе, то сделал бы то же, что и я. Я сказал ей: «Предлагаю вам мою руку, сударыня, и еще раз повторяю, что почту себя счастливым, если вы удостоите принять ее».

Прошла уже неделя после этого объяснения; бедная, она очень печальна; перемена жизни ее пугает, но со мной добра и ласкова, как ангел-хранитель.

Друг, Денис, отбой! Саблю в ножны — я навеки слез с коня и — женюсь!