Александр Старшинов - Завещание императора
И однажды, уже не противясь, она написала Приску, что живет на вилле Афрания, что с нею все-все хорошо. И Флорис — с нею тоже всё замечательно… Гай здоров. Мевия внимательно следила за каждым словом, что писала Кориолла. Но, прежде чем запечатать, Кориолла успела смазать слово «здоров» — и рядом с именем Гая образовалась пустота. Приск должен заметить. Обязательно…
Книга II
TRAIANUS PARTHICUS
Часть I
ВОЙНА НАЧИНАЕТСЯ
Глава I
ТРАЯН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПОХОД
Осень — зима 866–867 годов от основания Рима [76]
Рим — Киликия
Осенью 866 года, а именно в шестой день до календ ноября [77], императорская трирема вышла из порта Остии. На борту — император Траян со свитой. Его жена Плотина и племянница Матидия отправлялись вместе с императором на Восток. Накануне Матидия долго спорила с дочерью. Дело дошло до крика, бросания посуды и пощечин. Сабина наотрез отказывалась ехать в Антиохию к мужу, как того требовала мать.
— Если тебе так нравится мой муженек, можешь сама с ним спать! — орала Сабина, за что получила еще одну оплеуху, третью по счету.
— Да нет, он на тебя не польстится… ты слишком стара…
Четвертая пощечина вызвала приступ едкого смеха.
— Зачем я должна ехать? Траян его ненавидит. Разве ты не знаешь? Это вы с Плотиной его обожаете…
Эта фраза заставила руку Матидии замереть в воздухе.
— Кто тебе это сказал? — спросила Матидия.
— Что сказал? Про обожание? Или про ненависть? — спросила Сабина язвительно.
— Про ненависть… — тихо сказала Матидия.
— Так видно… Мне лично — очень даже.
Мать больше не настаивала на поездке — лишь заметила, что Адриан шлет из Сирии такие прелестные подарки всем женщинам из императорской семьи, что Сабина могла бы что-то послать в ответ…
— Младенца? — хмыкнула та.
Да уж, порадовался бы Адриан, ничего не скажешь, учитывая, как давно он уехал из Рима!
* * *Море уже бурлило по-зимнему, грозя штормами, но это, кажется, не смущало императора. Вслед за Траяном погрузились на корабли его преторианская гвардия и конная стража. Кука, очутившись на борту следующего за императорской триремой корабля, сжал под плащом крошечную фигурку Нептуна — амулетом он запасся заранее. С каждым годом Кука становился все суевернее. Как будто в переплетении многочисленных примет и поверий пытался отыскать путь, на котором можно избегнуть опасностей. Это не было трусостью — всего лишь осмотрительность старого солдата, который поставил себе целью вернуться с очередной войны. После нескольких лет в Риме, спокойной жизни и не хлопотной службы Кука как-то отвык от тревог военного пограничья и долгих кампаний.
Про Парфию Кука знало мало, а вернее, не знал ничего, и это его смущало. Точно так же когда-то неведомая Дакия преподнесла Траяну свои сюрпризы и погубила многих легионеров. Почему-то все чаще преторианец вспоминал погибших — Квинт Марий, Скирон, Крисп, центурион Валенс и юный Корнелий, брат Кориоллы… Парфия наверняка добавит имен к этому списку.
Но Парфия обещала и другое — контироны Пятого Македонского встретятся вновь. Контироны — они ведь как братья зачастую. Кука своих братьев из Неаполя видел всего один раз, с тех пор как поступил на службу, — когда получил отпуск во время перевода из легиона в гвардию. Старшие смотрели на младшего, что явился в квартирку над мастерской в новеньких доспехах преторианца, с завистью и неприязнью. Двух дней хватило, чтобы напиться, подраться, помириться и расстаться почти без сожаления. А вот Приск, Тиресий, Фламма, Малыш, Молчун и Оклаций — Куке вроде как братья… Нет, Оклаций не совсем, конечно, как брат… Но остальные — точно ближе тех, кто родня по крови. Хотя Фламма и не контирон. Но этот недостаток библиотекарю можно простить.
На борту триремы в первый же день Кука столкнулся с Марком Афранием Декстром. Тот был в доспехах центуриона — как и много лет назад, когда Кука впервые повстречался с Афранием в Нижней Мезии. Ну что ж, известная практика — во время военной кампании вновь призывать под значки ветеранов.
— Ха… и ты тут… — ухмыльнулся злорадно Кука. — А я уж думал: ты-то наверняка останешься в Риме. Погоди, сколько у тебя миллионов?..
— Новая война — новая служба, — кратко отвечал центурион фрументариев, пропустив мимо ушей вопрос про миллионы. — Так что я при деле.
Слова Афрания можно было счесть за некий каламбур — потому что было совсем не ясно, о каком деле говорит фрументарий.
Попытки поймать на живца — то есть на несчастного библиотекаря Фламму — таинственного соперника не увенчались успехом. Скорее всего, противник оказался умен и быстро сообразил, что свиток, даже если и был у Фламмы, давным-давно уже не у него.
Посему Фламма напрасно дрожал от страха, выходя на улицу: никто за ним не следил и на его жизнь не покушался. Афраний даже пару дней подержал охрану Фламмы на солидном расстоянии, предоставив библиотекарю самому заботиться о своей драгоценной жизни. Но и это «предложение» никого не заинтересовало. Фламма напрасно вздрагивал при каждом толчке, обливаясь потом, отступал в тень портиков, завидев какого-нибудь здоровенного сирийца, спешащего с поручением хозяина. Нет, Фламма никого более не интересовал. Решив, что более разыгрывать спектакль не стоит, Афраний позволил Фламме делать все, что тот пожелает, и несчастный библиотекарь заперся в библиотеке Афрания, наотрез отказываясь выходить из дома. Он читал книги с утра до вечера, обжирался до икоты и каждый день напивался неразбавленным вином — только так он мог заснуть.
В итоге Афраний счел за лучшее взять Фламму с собой — в качестве писца.
А вот от Мевии пришли тревожные известия: Амаст, похитивший Кориоллу и ее детей, человек, несомненно, причастный к убийству Павсания, опять ускользнул. Мало того — ускользнул дважды. И еще сумел выкрасть маленького сына военного трибуна. Молчун отправился за похитителем в погоню, но сумел ли догнать или потерял след — не сообщалось. Вот это было плохо. Очень… Молчуну Афраний доверял, потому и взял к себе бенефициарием. Но — возможно — Амаст этот Молчуну попросту не по зубам.
Адриан добился перевода Тиресия центурионом в Шестой легион Феррата. Малыш должен был прибыть с вексилляцией Пятого Македонского легиона из Троезмиса вместе с другими фабрами. Для них на грядущей войне работы найдется немало — как и на любой войне Рима.
Траян призывал на новую войну ветеранов Дакийских войн.
Все были уверены в быстрой победе, на свою долю добычи рассчитывал каждый, а после дакийских кладов парфянские мерещились совершенно несметными.
Что касается Афрания, то он трезво оценивал перспективы — на этой войне потерь будет больше, нежели приобретений.
* * *В Афинах императора встретило посольство от царя царей Парфии Хосрова. Во главе посольства прибыл зять Хосрова, он умолял императора о мире и еще умолял, чтобы Рим утвердил нового царя Армении Партамазириса, которого выбрал Хосров. Император выслушал посольство с видимым раздражением, не удосужился даже ответить Хосрову на послание. Драгоценных даров, что выложили перед ним послы царя царей, не принял. Траян явился на Восток завоевывать царства, а не раздавать короны. Хосров, так старательно враждовавший с Пакором и с Вологезом Вторым, собственными руками подготовил падение Парфии. Междоусобицы ослабили некогда могучее царство, от грозной прежде армии остались разрозненные отряды. Плод созрел, осталось только протянуть руку и сорвать. Лазутчики и послы даже не знали точно, кто ныне правит в Ктесифоне. Послы Хосрова уверяли, что именно Хосров. Но незадолго до этого и от Пакора являлись посланцы и тоже уверяли, что именно Пакор владеет Ктесифоном и чеканит в столице монету. Как никогда их распри были на руку Риму.
Из Афин Траян отправился дальше на восток — по морю в Эфес, где сделал остановку почти на две нундины.
Здесь он принял несчастную Кальпурнию, вдову Плиния, которая вошла в город пешком, неся в руках урну с прахом своего обожаемого супруга — как это некогда сделала Агриппина, возвращаясь из Сирии с прахом Германика. Тиберий, подозревавший во всем зломыслие, счел безутешное горе нарочитым, да и не горем вовсе, а заигрыванием с подлым плебсом. Траян, к счастью, нравом ничуть не походил на Тиберия и воспринял поступок Кальпурнии так, как только и можно было его воспринять, — как нестерпимое отчаяние, ибо свое горе римляне, скорбя о человеке достойном, всегда выставляли напоказ.
Кальпурнию Траян и Плотина приняли у себя, беседовали с нею часа три, не меньше. Больше всего Плотину поразило то, что дерзкий поступок какой-то служанки лишил столь достойного человека жизни.
