Павел Дорохов - Колчаковщина
— Где уж сыскать…
…Вышел Федор на двор, за ним оба его сына.
— Вот че, ребятки, сизовский отряд, говорят, недалеко.
— Слыхали.
— Сказать бы, что войско на Петрухина идет видимо-невидимо.
— Сказать надо бы.
— Не съездить ли вам, ребятки.
Парни молча переглянулись и в один голос ответили:
— Съездим.
4Максим с десятком всадников далеко опередил свой полк. Выехали на пригорок, остановились. Максим поднес бинокль к глазам, обшаривает степь. А степь широкая-широкая, глазом не окинешь.
— Эх, братцы, раздолье-то!
Легко и радостно дышит Максимова грудь. Хочется спрыгнуть Максиму с коня, прижаться грудью к горячей земле, вобрать в себя силу земляную, великую. Да потом бы одним ударом по всем буржуям — хлоп! — чтоб только мокренько осталось.
У горизонта поймал биноклем две черные точки. Долго всматривался.
— Верховые скачут. Двое. Пусть ближе подъедут, неизвестно, что за люди.
Съехали с пригорка назад, спешились. Максим лег на землю, высунул из-за пригорка голову, нащупал биноклем две черные точки, держит. Точки быстро приближались.
— Мужики скачут сломя голову. Не к нам ли гонцы откуда.
Когда мужики были саженях в двухстах, Максим с товарищами разом выехали на пригорок и легкой рысью тронулись навстречу. Мужики в нерешительности остановились.
Максим махнул рукой и что было силы крикнул:
— Подъезжай, не бойся!
Мужики подъехали. Оба молодые, безбородые.
— Кто такие?
— Да мы, вишь, из Украинки.
— Куда едете?
Мужики замялись, смущенно переглянулись друг с другом. Постарше из мужиков спросил:
— А вы сами кто же будете?
Максим гордо выпрямился в седле.
— Мы — революционная армия восставшего народа!
Парни обрадовались.
— О? Сизовские, однако?
— Да, сизовские.
— Вас-то нам и надо. Нашим селом колчаковское войско идет. Видимо-невидимо.
— Стой, говори толком. Далеко ваше село?
— Верст двадцать отсюда.
— Куда войско идет?
— К железной дороге, Петрухина ловить. Слыхать, Петрухин там бунтует.
— Сколько войска?
— Конных поляков полтыщи прошло, чехов полтыщи прошло. Теперь наши русские идут, этих побольше будет. Ну, да только у них вроде как раздор промеж себя, не дружно идут, вразброд.
Максим задумался.
— Ну, вот что, ребята, вам надо в штаб с нами. Там еще расскажете.
Отрядил Максим трех всадников к Украинке, трех направил наперерез вышедшим из Украинки отрядам, чтобы следить за их продвижением, сам с оставшимися и двумя парнями — сыновьями Федора Чернышева — быстро повернул к штабу…
Путь карательного отряда намечен большой дорогой — Украинка, Смоленка, Мариинское.
Революционный штаб спешно выработал план.
Два полка и батарея ускоренным маршем перерезают большую дорогу у Мариинского, занимают село тотчас по уходе из него поляков, укрепляются и ждут чехов.
Конница Максима держится вблизи Смоленки, ждет выхода из нее чехов и тотчас после ухода занимает Смоленку.
Бодрых с полком вклинивается между Смоленкой и Украинкой и сдерживает русских.
Связь между частями держать Максиму.
…Разведка донесла, что польский отряд вышел из Мариинского. Полки Якова Лыскина и Петра Молодых и батарея Короткова быстро подтянулись и через два часа заняли село. Впереди села установили пушки жерлами к чехам. По бокам дороги, по ложбинкам, по овражкам, по кустам и бугорочкам рассыпались полки. Весь штаб выехал далеко за поскотину, в поле. Впились биноклями вдаль, где чуть заметной светлой точкой поблескивал крест на смоленской колокольне. Молодых нервно стискивал бинокль, опускал его, опять поднимал к глазам. Вдруг прорвался в тяжком вздохе.
— Да-а!
Яков Лыскин, не отнимая от глаз бинокля, чуть тряхнул головой.
— Сурьезное дело.
Киселев повернулся к товарищам с лицом спокойным и светлым:
— Верю, товарищи!
Протянул обоим руки, улыбнулся.
— У чехов винтовки хорошие, нашим ребятам пригодятся. А то у нас все больше с пиками.
5Иван Бодрых перехватил по дороге пятерых солдат. Молодые, безусые, пугливо озираются. Сурово осмотрел Иван солдатиков.
— Дезертиры?
— Да, дезертиры.
— Откуда?
— Из Украинки.
— Скоро выступают?
— Не хотят выступать, солдаты бунтуют.
Бодрых еще раз внимательно оглядел всех пятерых, немного подумал и строго сказал:
— Вы, вот што, пареньки, вы мне все по чистой совести, как попу на духу. Мы сами — революционная армия, вы убежали из колчаковской армии, теперь, значит, наши вы.
Парни закрестились.
— Ей-богу, товарищ, правда, солдаты не хотят идти, собрание устроили!
— Зачем же вы убежали? Раз не хотят идти, хорошее дело, вы-то зачем убежали?
— Испугались. Командир посылать за чехами хотел, всех расстрелять грозился.
Иван что-то молча обдумывал.
— Ну, вот што, пойду-ка я сам посмотрю, правду ли говорите.
Парни обступили Ивана, встревожились все разом:
— Дяденька, не ходи, убьют!
— Ей-богу, убьют!
— Не ходи, дяденька!
Обступили Ивана Бодрых и свои.
— Или и впрямь Иван, идти думаешь?
Усмехнулся Бодрых.
— Пойду, однако. Занятно шибко.
Подошел Бодрых к Украинке, смотрит — двое часовых стоят.
— Што тут, братцы, война, што ль?
Один недружелюбно поглядел на Ивана, другой махнул рукой:
— Ступай, не до тебя.
Бодрых прошел мимо.
На улице, как в праздник — народу, народу. Остановил Иван мужика.
— Што у вас за праздник?
Мужик оглядел Ивана с ног до головы.
— Не здешний, видать?
— Не здешний, дальний.
— Да видишь, милый человек, оказия какая, солдаты бунтуют, воевать больше не хочут. Видишь, собранья какая.
Мужик показал вдоль улицы.
У церкви, на площади, весь полк сжался в тесное кольцо, окружил оратора, жадно ловит каждое слово. Оратор — невысокого роста солдат, с широким энергичным лицом. В левой руке винтовка, правой короткими, сильными ударами рассекает воздух, точно слова отрубает.
— Товарищи, помещикам и капиталистам все это нужно. Им нужно кровью нашей залить пожар, чтобы сохранить себе земли, фабрики, заводы, чтобы жить нашим трудом. Это они отнимают последний кусок у наших голодных детей, жен и матерей…
Все ближе и ближе продвигается Бодрых сквозь тесные ряды солдат к оратору. Все сильнее и сильнее клокочет в груди у Ивана. Эх, вот бы словечко солдатам сказать, гляди, лица-то у всех какие, так и глотают каждое слово оратора.
Протянул к оратору могучую руку:
— Товарищ, дозволь слово сказать!
Оратор с недоумением взглянул на большого чернобородого мужика. Рассекавшая воздух рука на мгновение застыла.
Кругом Ивана загалдели солдаты.
— Говори, борода, говори!
Вытолкнули Ивана Бодрых вперед, задрожали смехом любопытные глаза.
— Просим!
— Пускай дядек говорит!
— Говори, дядек, говори!
Взобрался Иван Бодрых на стол, встал рядом с оратором, протянул вперед растопыренные руки.
— Видали, братцы, во-о какие корявые. Крестьяне мы, вокруг земли маемся. Как, значит, покорпеешь над ней кормилицей, закорявеешь небось… А покажьте-ка вы руки…
С шутками и смехом взмыл над полком частокол корявых рук.
— Гляди, дядек, гляди!
Иван весело заулыбался.
— То-то я гляжу, будто и у вас руки корявые. Крестьяне, значит, вы?
— Крестьяне, дядек, крестьяне.
— Выходит, братья мы промеж себя, вы крестьяне, мы крестьяне, дети одной матери, сырой земли.
— Правильно! Верно!
— Жарь, дядек, жарь!
Широким жестом взмахнул Иван по полку. Сочью налился голос. Задрожали в голосе гневные нотки.
— Кого убивать идете? Братьев своих!.. Знать хотите, за что бунтуют? Земли помещикам не хотят отдавать, господ со своей шеи спихнуть хотят… Чья власть-то теперь, — господская! Свою власть хотим, мужицкую…
В сторонке, в пяти шагах от стола, растерянной кучкой жались офицеры. Вылетел из офицерской кучки злобный крик, прервал Иванову речь.
— Не верьте ему! Он бунтовщик!
Бодрых обернулся на голос, с усмешкой посмотрел на офицеров.
— Пусть-ка эти молодчики поднимут руки.
Сотни горящих злобой глаз еще тесней сдавили крошечную офицерскую кучку. Смотрят, ждут.
Бодрых засмеялся.
— Видали? Никто не поднимает. Ручки-то у их благородий беленькие, не натруженные, музулей-то у их благородий нет.
Стукнул Иван кулаком об кулак, сдвинул густые черные брови.
— Братцы, никак вам невозможно идти против своих!.. Сейчас я проходил Смоленкой, видал мужиков тамошних, как на покос собрались, — у кого коса, у кого вилы… Смотри-ка, чьи-нибудь отцы там или братья, ведь есть же и из вас которые из здешних мест. Какие ж это враги?
