Евгений Сухов - Тайная любовь княгини
— Звал, Андрей Иванович?
— Призывал. Бумага при тебе?
— А как же, Андрей Иванович! При мне. — Подьячий осторожно достал свиток, стараясь не показать князю отвороты неряшливого кафтана. — Что писать прикажешь?
— Хочу тебя спросить, Семка. Доволен ли ты княжеской службой?
— А чего мне не быть довольным, Андрей Иванович? Обут и сыт, детишки мои одеты, и все благодаря твоей милости.
— Может, обидел я тебя чем-нибудь?
Смутился малость подьячий, а потом отвечал, как следовало:
— Не припомню, государь. Всегда ты для меня был что батюшка родной.
— Верю я тебе, Семушка, с малолетства я тебя знаю. Не выдашь ты меня. В Новгороде правду надо искать супротив бояр да еще в Литве. А теперь пиши, милый, письмо посаднику, авось пожалует он меня и укроет от гнева великой княгини. «Игнатий, брат мой, шлет тебе поклон низкий старицкий князь Андрей. Нет более сил терпеть немилость государыни. Хулу разную на меня возводит и призывает в Москву для лиха великого. Прошу тебя, Игнатий, укрой меня от гнева государыни». Написал?
— Написал, батюшка, — поставил жирную точку Семен Мальцев. — Все как есть написал.
— Отправь это письмо с гонцом, да немедля!
ВТОРАЯ ЯБЕДА
Иван Федорович трижды наезжал в монастырь к Соломонии, но престарелый игумен, глядя на князя из-под густых седых бровей, словно сыч на беспомощного мышонка, всегда говорил одно:
— Ушла она, боярин, а куда — не ведаю. Дорог на Руси много, вот и топает государыня по одной из них.
— Что же ты ее не удержал, старик?
— А разве возможно удержать заход солнца? А ты теперь сюда не приходи, Иван Федорович, не сумею я тебе сказать ничего более. А государыню Соломонию забудь.
— Понял я тебя, старик, более не приду, — говорил князь и всякий раз искренне верил, что это его последнее свиданьице с монастырем.
Иван отправлял на дороги караульщиков с описанием Соломонии, и детины, пользуясь покровительством князя, не стыдились заглядывать под клобук монашкам. А когда личико оказывалось прехорошеньким, то удальцы просили старицу не отказать в исповеди. Трижды они приводили монахинь на двор Овчине-Оболенскому, но князь, глянув на пресные лики инокинь, разочарованно отводил глаза в сторону.
Слухачи много раз глаголили о том, что видели Соломонию среди бродяг, но трудно было представить Овчине-Оболенскому великую княгиню с клюкой нищенки. Не однажды он выезжал на дорогу, надеясь в толпе странников отыскать Соломониду Юрьевну, но без всякого толку.
В последний раз ему донесли, что видели Соломонию в Убогом доме, где во многом числе обитают сирые и калеки, и князь, отложив пятничные доклады, поспешил на окраину Москвы, но, усмотрев среди нищих монашенку, понял, что это не государыня.
Нынешним вечером Иван Федорович обещался быть в покоях великой княгини. Обыкновенно Елена Васильевна встречала конюшего в белой просторной сорочке при ярко полыхающих свечах, затем бережно брала его руку в свои длинные пальцы и уводила под зеленый балдахин на широкую постелю. У самого изголовья ярко полыхал желтый фонарь, который бесстыдно освещал каждую пядь ее чистого тела.
Оболенский набросил полушубок, отер куском мешковины голенища сапог, думая о том, что до утра пребудет в объятиях великой княгини, когда в ворота постучали.
Лениво, больше по обязанности, тявкнул огромный пес, а потом дворовый приказчик в сердцах обругал нежданного гостя и поволочился отпирать ворота.
— Кого тебе? — услышал Овчина сердитый голос слуги.
— Князя мне надобно повидать… Ивана Федоровича.
— А знаешь ли ты, дурень, что князь сейчас отдыхает, а ежели просьба к нему какая имеется, так иди в Челобитный приказ, — все более горячился приказчик.
Зная пылкий норов своего слуги, конюший понял, что через две фразы тот крепко огреет гостя по затылку.
— Грамота у меня к Ивану Федоровичу имеется.
— От кого грамота?
— Не велено глаголить всякому, а сказано в руки князю передать.
— Так ты еще и препираться надумал, — серчал приказчик, поудобнее прилаживая клюку в руке.
Оболенский вышел на крыльцо и гаркнул на горячего отрока:
— Гришка, поди прочь! Сказано было тебе: разузнать сначала, а уже потом со двора провожать. Прижму я тебе нынче хвост.
— Иван Федорович, проходимец этот до твоей милости добивается, вот я и хотел супостата проучить.
— Кто таков? С каким письмом прибыл?
— С важною вестию я пришел от подьячего Семена Мальцева.
— Так, — припомнил конюший слухача государыни. — О чем подьячий молвит?
— Семен глаголет, что Андрей Иванович Великий Новгород поднять хочет супротив великого князя московского и государыни.
— Вот как?! — Князь ступил с крыльца. — Что еще говорил подьячий?
— Велел передать, что собирается у князя Андрея много лишних людей, что смущают его речами изменными и торопят выступать в Великий Новгород. В этой грамоте, Иван Федорович, все как есть изложено.
— А сам ты кто таков? — князь взял из рук гонца посланьице.
— Андрей я, из боярских детей князя Ростовского.
— В Москве желаешь служить? — Оболенский разорвал печать.
— Не смею мечтать о такой чести.
— Быть тебе отныне при малолетнем великом князе стольником.
— Спасибо за пожалование, Иван Федорович. Век доброту твою помнить буду.
Иван бодро поднялся по ступеням лестницы и, потеснив двух дюжих рынд, широко шагнул под низенький свод арки. В вечерние часы хозяевами бесконечных коридоров и переходов кремлевского двора становились ветхие старухи, чье змеиное шипение можно было встретить в каждом закутке. В праздники их скапливалось такое огромное количество, что московский двор напоминал богадельню, а нищих и убогих здесь бывало куда больше, чем перед церковными соборами.
У дверей государевых палат Иван Федорович заприметил трех старух в черных платках.
— Вот он явился, ирод! Бесчестит нашу государыню, — прошамкала одна из старух.
Она была настолько старая, что испугать ее не сумела бы даже сама смерть, а гнев конюшего для нее, что крапива для покойника.
Поднял Иван Федорович клюку, чтобы огреть охальницу по сутулой спине, но раздумал.
— Шли бы вы поздорову, юродивые. Не ровен час прибить могу.
И, не дожидаясь ответа, он проследовал в государеву спальню.
— Матушка… Елена Васильевна, — отстранился малость от великой княгини конюший, — не до ласк мне сейчас. С известием гонец от Семена Мальцева прибыл.
Руки государыни безвольно свесились.
— Что же он поведал?
— Андрей Иванович князя Пронского послал к тебе с вестью. Дескать, не обижала бы ты его недоверием, а показала бы милость свою и жаловала, как прежде. А только ведомо Пронскому о том, что старицкий князь хочет ехать в Новгород и Литву, чтобы собраться с силою и выступить супротив тебя, государыня-матушка, и малолетнего великого князя.
— Что же делать мне теперь, Ванюша? Подскажи, один ты у меня остался.
— Андрей Иванович норовит скрыться от нашего присмотра. Что бы ты ни говорила, государыня, а только не послушает тебя старицкий князь. Жив был Василий, так боялся его Андрей, а сейчас на него совсем управы не найти. Если и может кого-то князь послушать, так это митрополита Даниила. Пусть святой отец наставит мятежника на путь истины.
— Поступай, Ванюша, как считаешь нужным.
И Овчина-Оболенский почувствовал на своей шее жаркое прикосновение губ великой княгини.
НЕУДАЧА МИТРОПОЛИТА
Митрополит Даниил не любил дорогу, а потому на просьбу великой государыни отъехать в Старицу согласился не сразу. Он отговаривался тем, что застудил ноги. Владыка предлагал отправить вместо себя симоновского архимандрита и спасского протопопа, которые не однажды уже исповедовали старицкого князя и давали ему причастие. Но государыня Елена Васильевна оказалась настойчивой, и митрополит сдался под ее спокойным, но твердым взглядом.
Даниил в сердцах проклинал раздоры в велико — княжеском доме и с досадой думал о том, что ежели в московском государстве было бы поспокойнее, то лежал бы он сейчас на печи и парил бы застывшие колени.
Вот потому блаженнейший ехал в Старицу сердитым.
Заприметив презлое лико митрополита, Андрей Иванович низко склонил голову в попытке умерить гнев святейшего.
— Ты меня, Даниил, ругал, что не привечаю я тебя, как надобно. Зато теперь тебя в дороге встретил и в ноженьки твои упал.
Огляделся митрополит — поле вокруг, да ветер нехороший сердится.
— Ты, видать, самое безлюдное место выбрал по всей Московии. Благословить и то некого.
— А ты меня благослови, блаженнейший, — улыбнулся князь.
— Не затем я государыней московской послан, — пробурчал сердито старец. — Да и дерзок ты не в меру, князь, как будто в тебя бес вселился. Опять непочтением меня обидеть хочешь? Почто от мирян оградил?
