Евгений Сухов - Тайная любовь княгини
Иван Федорович повернул коня и поспешил вверх по течению, где река была настолько узка, что перешагнуть ее могло даже несмышленое чадо. Именно в этом месте московиты издавна решали свои споры. Берег не был пустынен и в этот час, и оставалось только гадать: какое такое неразрешимое дело могло выгнать жалобщиков на глинистый берег Неглинки в моросящий дождь?
Спорщиков конюший заприметил сразу — они стояли на противоположных берегах Неглинки. Им полагалось вцепиться руками в волосья друг другу и дожидаться гласа судных мужей, чтобы сбросить супротивника в реку. Молодцы, призванные в послухи, следили за тем, как истец прилаживал пальцы к темечку ответчика, стараясь уцепиться покрепче и добраться до самых корней. Следующим был ответчик. Детина для верности поплевал на широкие ладони, а потом взялся за волосья у самого затылка истца.
Овчина-Оболенский любил поединки спорщиков, а потому решил дождаться самого интересного.
Судный муж, рыжий детина лет тридцати, презирая поганенький дождь, снял шапку и остудил голову на стылом ветру. После чего перекрестился на золотоголовый Кремль и наказал сурово:
— Вы уж не так шибко, чтобы до смертоубийства не дошло. А то знаю я вас, посадских… Начинай!
Детины, уперевшись ногами в крутой скользкий берег, потащили друг дружку за волосья. Оба рослые, светлолицые, они напоминали яблоки, упавшие с одной ветки, и Иван Федорович не сразу определил, кому же отдать предпочтение в этом споре. Лишь присмотревшись, он сделал свой выбор — остановился на поединщике с веснушчатым лицом.
Молодцы матерились, истошно орали, пытаясь сдвинуть противника хотя бы на пядь, но силы оказались примерно равными. Их поединок сопровождал многоголосый рев московитов, собравшихся по обеим сторонам реки и горячо поддерживавших своего родича или товарища. Наконец веснушчатый детина изловчился и дернул на себя супротивника, опрокинув его с трехаршинной высоты в полноводную Неглинку.
Судный муж поднял руки вверх, и спор на том был завершен. А потом, по обычаю московской старины, проигравший взвалил себе на плечи рыжего победителя и перенес через Неглинку, тем самым признав его правду. Князь Иван Овчина-Оболенский поддал в бока лошади и поехал далее во дворец.
Великая московская княгиня в этот день с утра принимала доклады. Дворяне и дьяки стояли в Передней и терпеливо дожидались своей очереди предстать перед очами государыни. Бояре глаголили о том, что государыня сегодня особенно строга и лучше поддакнуть иной раз Елене Васильевне без нужды, чем быть битым на площади батогами. По опыту служивые люди знали, что великая княгиня вникала в каждый вопрос с основательностью и дотошностью попа на исповеди, а потому главы приказов старались знать свое дело отменно.
Иван Федорович прошел в Переднюю, и бояре склонились так низенько, как могли бы чествовать одного только государя.
В комнате у Елены Васильевны находился дьяк Судной палаты. Мужичина божился, что сумел сыскать государеву измену. Будто бы одна из мамок великой княгини в самое полнолуние сыпала на Благовещенскую лестницу пепел и волхвовала над следами государыни. Дьяк лукаво посматривал на Елену Васильевну и за бдительность свою попросил полтину к жалованью.
— Мамку ты признаешь? — спросила великая княгиня.
— Как же не признать, когда едва ли не каждый день во дворе ее вижу.
— Кто же это такая?
— Вдовая боярыня Пронская, государыня.
— Ступай, дьяк, — сдержанно отвечала Елена Васильевна. — Полтину к жалованью получишь.
— Мне бы, государыня, окромя жалованья, именьице боярыни Пронской добавить, — взмолился дьяк. — Семейство-то мое растет, жена опять на сносях, вот мы бы в этих хороминах все и разместились. А еще у боярыни садик хорош, а в нем три яблоньки прижились. Вот где детишкам моим раздолье сыщется.
— Пошел в сени, плут, — прикрикнул на дьяка конюший. — Ежели тебе доверять, так ты половину бояр со света божьего повытравишь.
— Крест целую, что правда, — божился дьяк. — Хошь кнутами запори, а я от своих слов не отступлюсь.
— Ладно, не время мне с тобой препираться. А ежели в чем увижу дурной промысел, так помрешь в казенном месте.
Поднялся дьяк с колен, и караульщики плечиками оттеснили лукавого мужичонку.
Великая княгиня сидела на высоком кресле, которое стояло на небольшом возвышении у самой стены. На государыне было бордовое парчовое платье, на шее — алмазные ожерелья, а поверх плеч — шубка золотная накладная. Этот немецкий наряд великая княгиня надела нынче впервые и теперь напоминала иноземную герцогиню. Башмаки на государыне тоже были иноземные, скроенные из бархата и сафьяна.
— Так что пишут о старицком князе, государыня?
— Подьячий Семен Мальцев вчера передал, что князь Андрей думает сбежать.
— Сбежать? — подивился Овчина-Оболенский. — Только с чего бы это ему бежать, матушка, ежели худое от тебя не ждет. Да и как это возможно? Неужели он столько земель без присмотра оставит?
— Не так старицкий князь прост, чтобы свою вотчину без надзора оставлять. А бежать он хочет в Литву, для того чтобы земли свои приумножить. — Видно было, что Елена Васильевна уверена в ябеде. — А еще мне донесли, что у Андрея есть лишние люди, а ведь он крест целовал, что никого на службу брать не станет без моего ведома. И я вот о чем подумала, Иван Федорович, как бы эти люди не совокупились заедино да лихо супротив своей государыни не умыслили.
— Непокорен князь Андрей, согласен с тобой, матушка, но чтобы до лиха дойти… Думаю, не отважится он на такое. Это ведь нужно через грамоту проклятую перешагнуть, а на такое только тать да лихоимец сподобится.
— А ежели сподобится, Иван Федорович, что тогда?
— Елена Васильевна, повели ему быть на московском дворе.
— Хорошо. И пусть гонец скачет немедля!
ПОТАЙНОЕ ПИСЬМО
— Думается мне, князь, что обо всех твоих начинаниях государыне становится известно, — перешел на шепот Федор Пронский. — Слухачи в твоем дворце прячутся и доносят на тебя.
Андрей Иванович и сам замечал, что порой великая княгиня знает о старицких делах не меньше, чем его ближние бояре.
— Прав ты, князь. Затылком чувствую вражий взгляд. Раньше среди своих людей мог в открытую глаголить о московских делах, а сейчас не один раз оглянусь, прежде чем о государыне слово молвлю. Если я и могу кому-то доверять, Федор, так это только тебе.
— Спасибо на добром слове, Андрей Иванович.
Князья Пронские любили глаголить о том, что их род восходит к древней Византии, к тому самому периоду, когда императоры жаловали своих приближенных земельными угодьями — прониями, а их предок, пришедший служить русским князьям, был одним из сподвижников императора Юстиана Первого. Лучшие люди к этим рассказам оставались недоверчивы, но, так или иначе, род Пронских был именитым и стоял вровень едва ли не с князьями Шуйскими. Московским господарям Пронские служили не одно столетие, и не однажды, будучи верховными боярами, они заведовали приказами. Дед же Федора, Степан, и вовсе был конюшим. Возможно, и сын его добился бы немалых чинов, если бы однажды не наперечил великому князю Василию, вот оттого и держал его государь в стольниках, заставляя прислуживать на пирах безродным дворянам. А когда обида начала припекать и стала выплескивать из него, словно вода из кипящего котла, стольник положил в возок матушкину икону, бросил под зад нагольную шубу и отбыл на службу в Старицу, где и народился Федор Пронский.
— Что же ты мне посоветуешь, Федор? Великая княгиня отписала, чтоб приезжал немедля.
— Как же с государевой волей тягаться, Андрей Иванович? Это все равно, что плетью обух топора перебивать.
Незаметно палаты старицкого князя окунулись во мрак, и появились свечники, молчаливые и бестелесные, словно духи. В дальнему углу вспыхнул фонарь. Его свет натолкнулся на огромные часы, стоящие в самом центре комнаты, и на полу образовалась уродливая тень.
— Прав ты, Федор, не перешибить, а потому поезжай к государыне ты. Скажи, что извела меня большая кручина. Хоть я и холоп великого князя, но не бывало прежде такого на Руси, чтобы удельных князей к московским государям на носилках волочили.
— Передам, Андрей Иванович, слово в слово передам.
Утром старицкий князь призвал к себе подьячего Семена Мальцева. Отрок переступил порог и спрятал за спиной рукава, испачканные сочной киноварью. Не любил Андрей Иванович заляпанное платье.
— Звал, Андрей Иванович?
— Призывал. Бумага при тебе?
— А как же, Андрей Иванович! При мне. — Подьячий осторожно достал свиток, стараясь не показать князю отвороты неряшливого кафтана. — Что писать прикажешь?
— Хочу тебя спросить, Семка. Доволен ли ты княжеской службой?
