Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Аптеки, как уже упоминалось, в селе не было, но в доме правления колхоза была комната для фельдшера. Мне пришлось преодолеть стыд и обратиться к фельдшеру, и он дал мне немного порошка. ДДТ издает резкий запах, и каждый приближающийся к человеку, пользующемуся им, понимает, что у того есть вши. Можете себе представить, как неприятно это учительнице, входящей в класс. Но другого выхода не было. Порошок действует безотказно, мое контрнаступление против ползучего врага закончилось полной победой. Я опасалась, что это временная победа: при антисанитарных условиях, в которых я живу, враг может атаковать вторично.
Килограммиха, моя добрая хозяйка, свела меня с человеком, у которого был полный пай в кооперативе. Он согласился купить для меня несколько вещей. Я дала ему деньги, и он купил мне таз, мочалку, зубной порошок, мыло и духи. Благодаря человеку, оказавшему мне эту услугу, моя жизнь в селе стала чуть более сносной.
Быть учительницей в селе, не являющемся райцентром – в этом, наряду с недостатками, есть и преимущества. Главное преимущество – это положение в обществе. В таком селе нет начальников и чиновников государственных учреждений, нет партийных аппаратчиков, поэтому учителя считаются сельской элитой, в одном ряду с председателем колхоза. Все жители села знали учителей и здоровались с ними при встрече.
Занятия в школе велись в две смены. В первую смену учились младшие – с первого по шестой классы. Моя работа была во второй смене, с 14.00: математика в восьмом и девятом классах и черчение с седьмого класса по десятый. Я была рада тому, что мне не предложили классное руководство, но вместо этого директор Павел Петрович попросил меня взять на себя обязанности директора вечерней школы для работающей молодежи.
Я согласилась, потому что это давало значительную прибавку к зарплате. Все равно вечерами нечего было делать. Вести уроки в обычных классах было нетрудно, потому что классы были маленькие, по 15 – 20 человек.
Началу занятий предшествовал месяц работы в колхозе. Фактически учебный год всегда начинался с 1 октября. Каждый учитель получил класс для надзора над учениками и ехал вместе с ними на поля. Все стояли вместе в открытом кузове грузовика. Дети шалили и толкались, и я очень боялась, как бы кто-нибудь не свалился за борт.
Учителя не обязаны были работать, только следить за поведением детей. Мне было неудобно сидеть в тени и ничего не делать, в то время как ребята работают под палящим солнцем, да и скучно до тошноты. Чаще всего я присоединялась к ним, тем более что работа была мне знакома – дерганье льна. В обеденный перерыв мы все делились принесенной из дому едой. Я очень сдружилась с учениками за этот месяц.
Тем временем в селе велась кампания записи учащихся в вечернюю школу, которую мне предстояло возглавлять. Руководил кампанией директор школы Павел Петрович, человек, полный энергии и доброй воли. Повсюду были развешаны плакаты, призывающие молодежь учиться. Результаты были скудными: записались всего шесть девушек. Павел Петрович сказал, что это не так уж плохо, спасти шесть душ от невежества – это важное дело.
Вечерами, после возвращения с полевых работ, я иногда заходила в его гостеприимный дом. Он показал мне, какую документацию я должна вести как директор вечерней школы, как составить расписание уроков и регулировать работу учителей, которые будут давать уроки в «моей» школе. Его жена, тоже учительница, угощала меня вкусными домашними блюдами.
В их доме я впервые увидела вещь, которая показалась мне одним из семи чудес света – стиральную машину. Не только я – все молодые учителя были поражены самим фактом, что машина может стирать. Павел Петрович даже предлагал учителям приходить к нему и делать стирку. Я этого никогда не делала: по-моему, это уж слишком, так использовать его доброту!
«Чудо» представляло собой очень примитивную модель стиральной машины советского производства. В нее нужно было наливать нагретую на плите воду, затем выливать ее с помощью резинового шланга в ведра, выносить во двор и наливать в машину холодную воду для полоскания. Выжимать белье нужно было вручную; правда, было отжимное устройство, но очень неудобное. Годы спустя, уже в Риге, я купила такую машину и очень гордилась ею.
С вечерней школой оказалось много возни. После уроков в обычной школе, которые заканчивались в пять или шесть часов вечера, я уходила домой и возвращалась к восьми на урок в вечерней школе. Неприятно было стоять перед почти пустым классом и втолковывать сложные вопросы геометрии и тригонометрии скучающим девушкам, мысли которых были заняты любовью, а не математикой. Утром я проверяла письменные работы учеников и готовилась к урокам этого дня. Свободного времени совсем не оставалось. Была в этом положительная сторона: некогда было тосковать о моих близких.
Яша писал мне, что его мать, сестры и свояк тоже переехали в Томск и что Муля, муж Берты, получил комнату от предприятия, где работает. Сам он поступил на работу в крупную строительную организацию; временно живет в комнате родных, но начальство обещало через несколько месяцев дать ему комнату.
Ада оставалась в Колпашево у моих родителей и брата. Мама писала, что она очень худа и плохо кушает, а Иосиф встречается с русскими женщинами. Все это ее очень беспокоит. Папа и она начали подумывать о возвращении в Ригу. Шел 1957 год, они тоже были свободными гражданами – с теми ограничениями, о которых я писала выше.
Кроме редких писем, ничего интересного в моей жизни не происходило. Оставалось только ждать вести о получении «нашей» комнаты и окончания учебного года. Я сообщила директору, что не вернусь в Вороново к следующему учебному году ввиду семейных обстоятельств, и он выдал мне справку о том, что школа освобождает меня. Эта справка могла помочь мне получить место учительницы в городе, хотя и не гарантировала это. Тем временем со мной произошел случай, едва не лишивший меня жизни.
Я вела урок черчения – и вдруг почувствовала страшные боли в животе. С большим трудом закончив образец чертежа на доске, я сказала ребятам: «Продолжайте сами, вот вам образец, а я посижу, что-то я плохо себя чувствую». Они поняли и действительно работали самостоятельно, не шумели. Когда урок кончился, я пошла домой, согнувшись в три погибели от боли. Это был приступ аппендицита.
У дома был порог из трех ступенек – помню, что вползла по ним в квартиру на четвереньках. Что я могла делать теперь? Зимний вечер, темно, Килограммиха мирно спит. Не было никакого смысла будить ее и просить, чтобы пошла к председателю колхоза, с тем, чтобы он поручил кому-нибудь отвезти меня в райцентр: никто не согласился бы ехать ночью в такую даль из-за того, что у учительницы болит живот. Я даже не пыталась просить, знала, что это бессмысленно. С другой стороны, если аппендикс лопнет и начнется перитонит, то больного трудно спасти даже в больничных условиях, а без врачебной помощи это верная смерть.
Килограммиха даже не слышала мои стоны, и я мучилась от болей одна, в темноте. Я была уверена, что настал мой конец, но под утро боли начали ослабевать и постепенно совсем стихли. В полдень я пошла на работу во второй смене как обычно.
Месяц спустя я получила от Яши письмо, где он сообщал, что получил комнату. Правда, она очень маленькая, всего девять квадратных метров, и составляет часть двухкомнатной квартиры, которая первоначально была запланирована для одной семьи, но ввиду острой квартирной нужды в городе была превращена в коммуналку. Предприятия, объяснил он, никогда не дают рядовым работникам отдельные квартиры – только «жилплощадь» в общих квартирах. В очередь на государственную квартиру могут записаться только уроженцы или старожилы города, и им приходится ожидать своей очереди много лет. Отдельные квартиры получают быстро только партийные работники, руководители предприятий, преподаватели вузов и приглашенные в город специалисты.
Дом, где мы будем жить, писал он, находится в хорошем районе, недалеко от главной улицы. Все дома вокруг него заселены преподавателями вузов, и этот дом тоже предназначался для них, но преподаватели его забраковали, так как квартиры слишком малы. Благодаря этому дом остался в распоряжении строительной организации, и она использует его для предоставления «жилплощади» новым работникам.
Во второй комнате квартиры, площадью двадцать квадратных метров, проживала семья из пяти человек: чета родителей, их дочь с мужем и холостой сын. Соседи – немцы, принадлежащие к секте баптистов, люди исключительно симпатичные и приветливые.
Есть в квартире и две маленькие комнатушки, которые по плану должны были стать ванной и туалетом, но в результате тесноты превратились в кладовки для домашнего скарба. Строители так и сдали квартиру – без всяких санитарных устройств. Единственное «удобство» – кран для холодной воды в крохотной кухне.
