04.1912 (ЛП) - Susan Stellar

А потом в её жизни появился Роберт Дойл.

К чести его будет сказано, Роберт Дойл в начале их знакомства держался ещё тем щёголем. У него даже была небольшая лавочка по производству глиняных горшков, и эта лавочка явно была побольше и поуспешнее захудалой лавки отца Клары. Роберт Дойл чисто брился, исправно мыл лицо и уши, умел делать комплименты и в нужных местах — сорить деньгами. Откуда было Кларе знать, что ни деньги, ни лавчонка никогда не принадлежали Роберту Дойлу?

Родители Клары, правда, были не лыком шиты. Мать не раз предупреждала дочь с кроткой любовью, размахиваясь над её спиной полотенцем:

— Клара, дура, ведь он пыль в глаза пускает, авантюрист, прохиндей, на морде написано!

— Протокольный, протокольный! — кликушествовал отец Клары, поучая строптивую дочку веником всякий раз после того, как она возвращалась с прогулки с очаровательным Робертом Дойлом.

А старший брат Клары Джон как-то раз даже спустил Роберта задом с лестницы и пересчитал лбом сестры все углы в лавке, таская её за волосы. Только вот и Клара, и Роберт оказались людьми упрямыми: любовь их не погасла даже после столь дурного обращения. В Кларе взыграл бурный дух непокорности, и вечером того же дня она, массируя все ушибленные места, вылезла в окно родительского дома и сбежала с Робертом Дойлом, который мужественно ждал её с розой, зажатой в уцелевших зубах. С тех пор Клара с родителями не видалась, а они, кажется, не горели желанием её искать. «Баба с возу — кобыле легче», — справедливо рассудили эти весьма расчётливые люди, сочтя, что после скандала с непонятным авантюристом Дойлом, о котором по городу блуждали нелестные слухи, Клару замуж никто не возьмёт, даже самые яростные её поклонники.

Уже в первую неделю брака Клара Дойл узнала, каков её муженёк на самом деле. Роберт оставался очень галантным, красиво улыбался и кружил ей голову своими речами, но в карманах его постепенно иссякали деньги, а жили они не у отца Роберта, а в какой-то душной и грязной комнатушке, где Клара на первом году супружеской жизни произвела на свет первенца и самое проблемное своё дитя — Энн. Как оказалось, отцу Роберта вовсе не нужен был непутёвый старший сын, пусть бы даже тот неожиданно женился и даже не на самой некрасивой и гадкой девушке. Клара долго этому изумлялась, а потом застукала Роберта Дойла за азартной игрой с беспутными товарищами, и ей всё стало ясно.

Роберт Дойл был игроком и мотом задолго до того, как познакомился с Кларой. Бог знает, откуда взялась у него эта страсть; во всяком случае, с женой он на эту тему не откровенничал. Клара доподлинно знала одно: когда шестнадцатилетний Роберт Дойл чуть было не просадил в карты добрую половину отцовской лавочки, тот мудро взял дитя своё за плечо, подвёл к порогу и задал такого мощного пинка, что у Роберта навсегда отбило желание возвращаться под родной кров. Поскольку Роберт умел красиво говорить, быть очаровательным и даже проворачивать кое-какие нехитрые аферы, ему удавалось держаться на плаву. Большую часть своих доходов он добывал из карманов юных девушек с неплохой репутацией, которых он весьма умело сбивал с пути истинного, а другую половину либо выигрывал в карты, либо зарабатывал тяжкими трудами. Правда, постоянной работы у Роберта Дойла не было. Хотя он и считался мастером, что говорится, золотые руки, мог починить и собрать практически что угодно, и быстро разбирался во всех технических новинках, веры ему не было. Роберт Дойл был человеком необязательным: забывал о времени начала работы, мог, устав от однообразного труда, проспать где-нибудь в углу до конца дня или и вовсе не прийти, потому что его слишком увлекли карты или очередная длинная юбка. Вскоре во всём Белфасте не осталось никого, кто согласился бы взять обаятельного Роберта Дойла к себе на службу. У Клары Дойл к тому времени на руках были золотоволосая и абсолютно пустоголовая ветреная Энн, что характером явно удалась в отца, и чахлый длинношеий Генри. Мистера Дойла одолевали долги, кредиторы и обесчещенные им девицы, за спинами которых мрачно потирали кулаки отцы и братья. С таким багажом и без гроша денег семейство снялось с насиженного места и отправилось искать лучшей доли.

Но то ли фортуна была к ним слишком сурова, то ли они сами были в том повинны (миссис Дойл склонялась к последнему варианту и обличала во всех смертных грехах своего непутёвого супруга), но нигде Дойлам не удавалось закрепиться надолго. Они побывали в Уайтхейвене, в Блэкпуле, Ливерпуле, Абердароне, Суонси, Кардиффе и Бристоле, но везде они лишь обрастали долгами и детьми. Когда семейство, вконец разочарованное, осело в Саутгемптоне, миссис Дойл было тридцать восемь, мистеру Дойлу — четырьмя годами больше, и из четверых детей с ними осталось только двое.

О старшей, бестолковой красавице Энн, миссис Дойл предпочитала не заговаривать. По её мнению, Энн удалась в отца, а с некоторых пор мистер Дойл возбуждал в супруге только усталое отвращение. Когда Энн было пятнадцать и семейство пыталось как-то прожить в Кардиффе, она познакомилась с очаровательным молодым художником. Как же отчётливо миссис Дойл припомнились тогда её родители да братья! Теперь она не таила на тех никакой злобы и порой грустно говорила себе, что было бы куда лучше, если бы она смирила свою гордыню и дала красавчику Роберту Дойлу от ворот поворот. И она старалась изо всех сил, чтобы дочь её не ступила на кривую дорожку, не посадила ещё одного дармоеда к ней, миссис Дойл, на шею, да только Энн оказалась ещё упрямее и глупее матери. Одним августовским вечером миссис Дойл, присмотревшись к дочери перед сном, вдруг схватилась за сердце и закричала, как будто поражённая громом:

— Беременна! Брюхата! В подоле принесёшь!

Энн тут же закрыла живот руками и стала пятиться к стене.

— Нет-нет, матушка, — заговорила она рассудительным тоном, какого миссис Дойл от неё прежде ни разу в жизни не слыхала, — нет-нет, вовсе я не беременна, мы с Биллом только за руки держались…

— За руки! — возопила миссис Дойл: уж она-то знала, во что могут вылиться такие знаки внимания. — А пузо-то твоё, пузо-то, а? Ветром надуло, что ли?!

— Ничего у м-меня нет, т-тебе всё, матушка, кажется…

Но тут миссис Дойл рассвирепела и, подскочив к старшей дочери, насильно задрала ей ночную рубашку. Рахитичный малорослый Генри, её старший сын и весьма сомнительная опора, тут же испарился из дверей и утащил за собой младших. Заливаясь слезами, Энн осела на пол: живот её выступал уже слишком заметно.

— Ма-атушка, я не знаю, как так получилось, — завыла она и заползала у миссис Дойл в ногах. — Ма-атушка, прости меня, прости, матушка, но я его люблю, я его так люблю, мы с ним пож… поже-енимся, детишки будут, помогать тебе будем, только прости меня, ма-атушка!

Миссис Дойл стояла в молчании с несколько мгновений и с головы до ног тряслась. А затем она, вдруг вздрогнув, сжала кулаки, схватила дочь за волосы и рывком вздёрнула на ноги. Хотя руки у неё и тряслись, такой силы она в себе никогда прежде не чувствовала. Миссис Дойл размахнулась и швырнула дочь в угол, где лежала её котомка с вещами: Дойлы в последнее время нигде не задерживались надолго, ибо за мистером Дойлом по пятам бежали его кредиторы.

— Одевайся, — сквозь зубы процедила миссис Дойл.

Растерянная Энн высморкалась в подол рубашки.

— Ма-атушка, — запричитала она, — зачем, зачем ты…

— Одевайся! — прокричала миссис Дойл, и Энн тут же исполнительно стала натягивать платье, с трудом сходившееся на ней из-за беременности.

Когда Энн оделась, миссис Дойл крепко взяла её за плечо и подвела к входной двери. Затем она толкнула Энн в спину, всучила ей в руки котомку и приказала:

— А теперь проваливай к своему хахалю и скрывай свой позор, как хочешь. Мне дармоедов на шею не надо.

Энн потрясённо хлопнула глазами и разразилась рыданиями. Она упала на колени и отчаянно простёрла к матери руки.

— Я буду хорошая, я буду трудиться, мы поженимся! — завопила она. — Матушка, пожалуйста, прости меня, хорошенькая…