Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева
Священник прочёл на латыни псалом Beati omnes (Блаженны все, боящиеся Господа), и обряд завершился. Мать, сёстры, тётушки и другие родственницы обнимали и целовали Адриенну; тётушки Жильбера остались в Оверни, поэтому он принимал поздравления только от тестя, которого уже стал называть папой, Луи де Ноайля и Филиппа де Сегюра — друга по мушкетёрской роте.
Визитёры, праздничный обед, бал в большой зале с окнами в сад, потом небольшой фейерверк, переплетённые литеры «Л» и «Н» (Лафайет-Ноайль), пылающие в тёмном небе… Адриенна изнемогала под ворохом событий, втиснувшихся в один день и нарушивших привычный уклад жизни, ей приходилось делать над собой усилие, чтобы сохранять улыбку на лице среди гостей. Госпожа д’Айен украдкой пошепталась с мужем, и тот с присущей ему бесцеремонностью, смягчённой юмором, выпроводил всех в каких-нибудь четверть часа. Молодым пожелали доброй ночи.
Раздев Адриенну и облачив её в ночную сорочку, горничная вышла. Девушка забралась под одеяло и услышала сквозь стук собственного сердца, как отворилась дверь спальни; Лафайет в небрежно запахнутом халате откинул рукой полог и посмотрел на неё. Мать подготовила Адриенну к тому, что должно произойти в брачную ночь, но ей всё равно было немножко страшно. Однако Жильбер оказался так ласков и нежен, что она прониклась к нему ещё большей любовью. Через несколько минут они уже лежали рядом, взявшись за руки, обессиленные и слегка ошеломлённые тем, что случилось.
На столике в изголовье кровати горел ночник, едва рассеивавший темноту. Лицо Адриенны тонуло во мраке, но Жильбер помнил его наизусть. Он повернулся набок, провёл рукой по её волосам, коснулся щеки, и она тотчас поцеловала его ладонь.
— Сердце моё! — прошептал он.
— Вы уже причащались? — спросила вдруг Адриенна.
— Да, и не раз.
В голосе Жильбера звучало удивление.
— И вы верите в Евхаристию?
— Я верю в свою звезду.
Он погладил её по плечу, но Адриенна не ответила на ласку, и Жильбер понял, что начатый разговор для неё очень важен.
— Нет, в самом деле: господа богословы могли бы представить мою жизнь как поучительную притчу. — Он принял шутливый тон, с каким обычно говорил с ней о серьёзных вещах. — Я никогда не знал своего отца: он погиб на войне, так и не увидев меня. Моя мать умерла, когда мне было тринадцать лет. Но я верил, что удача улыбнётся мне, и вот теперь у меня есть семья: ваш батюшка, которого я с радостью называю отцом, ваша матушка, которую я глубоко уважаю, и вы — моя чудесная жена, которую я так люблю!
Адриенна прильнула к нему и закрыла глаза.
4
Когда король будет проходить мимо, поклонись и поблагодари, — наставлял герцог д’Айен своего зятя, пока они шли по аллее к Малому Трианону.
— За что? — уточнил Лафайет.
На губах герцога заиграла довольная улыбка.
— По случаю твоей женитьбы его величество произвёл тебя в капитаны полка Ноайля.
— Но папа, к чему такая спешка? — Лафайет вовсе не обрадовался. — Я ещё не был в своём полку, и как отнесутся офицеры, которые много старше меня, имеют опыт и заслуги, но ниже чином…
— Дорогой мой! — Д’Айен остановился и опёрся обеими руками на трость с золотым набалдашником, чтобы подчеркнуть серьёзность своих слов. — Никто не мешает тебе проявить качества, достойные твоего нынешнего звания, но такова жизнь: стать кем-то и потом назваться им гораздо сложнее, чем назваться и потом стать. Опыт и заслуги — дело наживное. Вспомни сказку о Золушке: добродетель может всю жизнь просидеть в золе у очага, если кто-нибудь вовремя не подсадит её в золочёную карету. Считай, что я — твоя фея-крёстная.
И д’Айен пошёл дальше вальяжной походкой человека, знающего себе цену.
Жильбер ещё никогда не бывал в Малом Трианоне, который король начал строить для одной фаворитки — маркизы де Помпадур, а подарил уже другой — графине Дюбарри. Замок был квадратной формы и имел четыре фасада, каждый в пять окон, разделённых коринфскими пилястрами. Вестибюль напоминал собой внутренний двор; большая лестница вела на второй этаж. Парадные комнаты, где уже прохаживались придворные, собираясь небольшими группками, чтобы посудачить, были украшены скульптурными натюрмортами и живописными аллегориями времён года; на видном месте висел портрет госпожи Дюбарри в виде Флоры.
Королю было шестьдесят четыре года, из Людовика Возлюбленного он уже давно превратился в Людовика Недолюбливаемого. Шесть лет назад он лишился и жены, и верной подруги, однако быстро утешился в объятиях новой прелестницы вдвое моложе себя. Его младшая дочь Мадам Луиза ушла в монастырь, чтобы замаливать грехи отца.
Рассматривая портрет фаворитки, Жильбер подумал о графе Дюбарри, который согласился за ежегодную пенсию в пять тысяч ливров жениться на бывшей любовнице своего брата, чтобы та могла быть представлена ко двору и поселиться вот в этом замке, превратив кабинет короля в свою спальню. На следующий же день после свадьбы граф навсегда уехал в Лангедок. Дворянин торгует своей честью! И ведь наверняка ему многие завидовали…
Лафайет принял свой обычный непроницаемый вид, который позволял ему наблюдать и слушать, не побуждая других завязать с ним разговор. В свои шестнадцать лет он годился во внуки, а то и в правнуки большинству присутствующих — разряженных, как павлины, набелённых и нарумяненных стариков и старух с приклеенными мушками и в завитых париках. Водворение молодой фаворитки стало победой партии маршала де Ришелье, которому уже перевалило за восемьдесят и который служил ещё Людовику XIV — прадеду короля. Королевские внуки, в особенности дофин и его юная супруга, не выносили госпожу Дю-барри, однако их партия проиграла войну, и брат дофина граф Прованский был вынужден жениться на некрасивой принцессе из Пьемонта, которую ему сосватали через посредство фаворитки. «Что было бы, если бы глава побеждённой партии граф де Шуазель остался у руля?» — подумал про себя Жильбер. А впрочем, многое ли изменилось? Как говорит Вольтер, правительство тем лучше, чем меньше в нём бесполезных людей, — то есть великий философ даже не допускает мысли о том, что каждый член правительства может быть полезен. Но как же тяжело должно быть дельному человеку среди всех этих паразитов?..
Вошёл король — когда-то красивый мужчина, а ныне располневший, обрюзгший и выглядящий вовсе не величественно. Пройдя мимо дам и кавалеров, выстроившихся в два ряда и склонявшихся перед ним в поклоне, он обменялся кое с кем парой слов и перебросился парой шуток с д’Айеном, сыном своего доброго друга: маршал де Ноайль начинал военную карьеру королевским адъютантом в битве при Фонтенуа и командовал охраной в тот злосчастный вечер,
