Игорь Ефимов - Невеста императора
Отсмеявшись, мы с Афенаис посмотрели друг на друга и вдруг поняли, что в шутке ее спрятан бутончик, который может распустить лепестки смысла. Дело в том, что среди рабов и сельской бедноты Бласт считался целителем. Они верили, что в его руках и глазах таится колдовская, целебная сила. Почти каждое утро под дверью домика, где он жил с матерью, какой-нибудь страдалец терпеливо дожидался его пробуждения. Приходить после обеда не было смысла — захмелевший Бласт явно утрачивал колдовские чары. Но по утрам он выходил полный строгой важности, ощупывал пришедшего в разных местах (часто вовсе не в тех, где гнездилась боль) и либо отсылал ни с чем, либо уводил с собой в дом.
Не знаю, что он с ними там проделывал. Сами больные уверяли, что ничего не могут вспомнить. Люди образованные и состоятельные, конечно, к Бласту не обращались, так что невозможно было получить разумного отчета о его приемах. Но мать его, Гигина, уверяла, что только он умеет прогнать боль из ее левого запястья. Причем без всяких мазей, или амулетов, или заклинаний. Просто подержит запястье между ладонями — и боль проходит.
Чем дольше я обдумывал свое путешествие, тем больше мне нравилась идея притвориться странствующим лекарем. И в этом случае Бласт мог оказаться неплохим помощником. При всех своих странностях был он парнем крепким, дружелюбным и послушным. Нужно было только следить, чтобы в дороге в дневное время у него всегда было козье молоко или козий сыр. Ну а если вечером, на постоялом дворе, он наестся бобов или вареных яиц до полного опьянения, беда невелика — к утру проспится, и можно будет ехать дальше.
Так и вышло, что Бласт отправился со мной в роли слуги, носильщика, погонщика мулов и санитара.
Плавание из Пирея в Брундизий растянулось на десять дней из-за скверной погоды. Капитан-критянин честно предупреждал меня, что в апреле ветер часто бывает неблагоприятным и что он решается плыть только потому, что в мае цены на зерно, которое он везет, сильно упадут — подоспеют купцы с хлебом из Африки. Я тоже не мог откладывать свою поездку, но о причинах спешки говорить ему не стал. Критянин казался равнодушным к вопросам веры и ко всем богам, кроме Плутоса, но никакая осторожность не могла быть лишней в те годы.
Фрументария, на которой мы плыли, была построена совсем недавно, и под солнцем доски ее начинали выпускать смолу и крепкий лесной запах. Плоский медный Меркурий вертелся на верхушке мачты, указывая своим жезлом направление ветра. Поначалу море притворялось добрым и спокойным. Гребцы, послушные флейте келевста, ритмично поднимали весла и посылали корабль вперед мягкими толчками. Я пользовался штилем для того, чтобы расшифровать некоторые высказывания Пелагия, сохранившиеся у меня в скорописи. Приведу здесь те, глубина которых пугает меня до сих пор:
«Трудно, очень трудно поверить в то, что наши грехи могут быть прощены Господом. Но если поверить в это, грешить дальше становится еще стыднее…»
«Каждый человек рожден с зерном простоты в душе. Все человеческие науки направлены на разрушение этой простоты. Христианство — на взращивание ее. Разрушь простоту — и ты достигнешь успеха в мире. Но вечность будет потеряна для тебя. Следуй своей простоте — и ты будешь отвергнут миром. Но вечное примет тебя…»
«Страх Божий — серьезная вещь, непосильная детской душе. Пытаясь воспитывать детей в христианской вере, мы поневоле убираем из нее все страшное, чтобы не искалечить души своих детей. Но из-за этого вырастают взрослые, считающие христианство набором сказок, не видящие разницы между Олимпом, Синаем и Голгофой».
После того как мы обогнули Лаконию и двинулись на север, вдоль берегов Пелопоннеса, ветер стал налетать довольно часто. Мне пришлось спрятать свои таблички и папирусы. Гребцы убрали весла и полезли на мачты натягивать крепкие бычьи кожи. Нагруженная зерном фрументария сидела в воде глубоко, волнам было нелегко раскачать ее. Большую опасность представлял дождь, скрывавший от нас берега. Не видя ни солнца, ни луны, ни полосы прибоя, кибернет часто впадал в растерянность, не зная, куда повернуть рулевое весло. Капитан проводил почти все время, стоя рядом с ним на корме.
Когда мы проходили мимо острова Левкас, к дождю добавился туман. И тут впервые проявились невероятные способности моего Бласта к звездовидению. Он вдруг заволновался, захныкал, стал озираться. Потом побежал вверх по ступенькам к кормовой надстройке. Я видел, как он жестикулировал руками и прыгал перед кибернетом, указывал пальцами, хватался за правило.
Тот только отмахивался.
Бласт не унимался.
Капитану вскоре надоели его ужимки, и он потянулся к плетке. Но в это время порыв ветра приподнял туман, и мы увидели совсем близко окутанные пеной утесы острова. Нос фрументарии нацеливался прямо на них.
Засвистела флейта, гребцы кинулись к веслам, вонзили их в воду. Кибернет вместе с капитаном грудью упали на рулевое бревно, и корабль, накренившись, начал делать крутой поворот именно в ту сторону, куда указывал до этого Бласт. Только теперь стал слышен рев прибоя.
После этого случая капитан стал интересоваться способностями Бласта. В первую же звездную ночь он попросил у меня разрешения провести небольшое испытание. Бласту завязали глаза, поставили на палубу и, взяв за руки, крутанули несколько раз.
— Где Полярная звезда? — спросил капитан.
Бласт безошибочно поднял руку и указал.
Его поворачивали и так и эдак, но, даже шатаясь от головокружения, он всякий раз, из любого положения, правильно указывал на Полярную звезду.
Капитан и кибернет были изумлены. Теперь они часто заманивали чем-нибудь вкусным Бласта к себе на корму, особенно в пасмурную погоду, и испытывали его способность угадывать направление. А я размышлял о чудесах Господних. Каким образом дельфины находят друг друга в морской пустыне и держатся стаей? Как птицы не сбиваются с пути в дальних перелетах? Какой флейтист отдает команду всем рыбкам в стайке поворачивать разом то в одну, то в другую сторону? И нужно ли удивляться, что Господь, лишив Бласта многих человеческих умений, вознаградил — не за его ли простоту? — птичьим даром находить дорогу по звездам?
Да, и об этом говорил нам Пелагий Британец, когда мы собирались вокруг него в те счастливые месяцы в Палестине, в 416 году, когда он мог некоторое время проповедовать без опаски. (О, как недолго!)
— Что есть чудо? — говорил он. — Чуду люди изумляются, потому что видят в нем нарушение порядка Господня. Когда Иисус Навин останавливает солнце, или лев щадит Даниила во рву, или Христос превращает воду в вино, каждый понимает, что без воли Господней это случиться не могло. Люди в эти моменты чувствуют Бога совсем близко — поэтому многие начинают верить, только столкнувшись с чудом. Они справедливо полагают, что только самому Господу по силам нарушить Им же заведенный порядок, а значит, в момент чуда Он должен быть где-то близко-близко. Но вера таких недолговечна. Если чудес долго не происходит, они впадают в сомнение. Поэтому не выращивайте свою веру на мимолетных чудесах. Завтра они забудутся — и что станет с вашей верой? Растите ее на главном, на бескрайнем чуде, которое всегда с нами, — на чуде вечного порядка вещей в мире Господнем. Пусть корни вашей веры уходят в чудо ежедневного повторения восходов и заходов солнца. И в чудо крепости львиного клыка и мягкости нашей плоти. В чудо вечного возрождения винной лозы, в порядок вращения звезд, в приливы и отливы, в стук нашего сердца, в смену света и тени. Такая вера пребудет с вами вовеки.
По прибытии в Брундизий я первым делом отправился в Коллегию возниц. Так в Италии называется заведение, сдающее в аренду лошадей, упряжь, повозки. Я выбрал трех галльских мулов, уплатил хозяину три золотых солида и получил расписку, по которой его напарник в Риме должен был вернуть мне два солида, когда — и если — я сдам ему мулов в целости и сохранности. Памятуя о странностях моего Бласта, я также купил на рынке живую козу.
Пока фрументария разгружалась в порту, капитан предложил мне пообедать с ним на прощанье. Был он человеком бывалым, много повидавшим, обходительным, и я с готовностью согласился. Правда, меня насторожила какая-то преувеличенная любезность его тона. Он вдруг начал говорить нараспев, восхвалять образованность, цитировать не к месту строчки из Эврипида (выдавая их за гомеровские). Люди житейские часто в глубине души считают ученость сплошным притворством и воображают, что им не составит труда прикинуться книголюбами — стоит только ввернуть наобум там и тут два-три подходящих случаю стиха.
Хозяин таверны отвел нам почетное место на возвышении, куда почти не достигал чад из кухни. За столом в дальнем углу я заметил нашего кибернета в компании нескольких гребцов. Случайное совпадение? Но таверна выглядела дороговатой для простых матросов. Во всяком случае, свинина с грибами, поданная нам, оказалась чудом поварского искусства, а соус к устрицам явно был приправлен индийскими специями. Выбирая вино, можно было проделать воображаемое путешествие по всему Средиземному морю, от острова Кос до Испании. Я решил отдать должное итальянским виноделам и остановился на суррентинском.
