Константин Шильдкрет - Гораздо тихий государь
— И в думке не держал, чтобы пить.
Он глубоко вздохнул, обдав соседа винным перегаром.
— Кой тут хмель, коли не токмо что, а дых… ик!.. дых нуть нынче стало не можно.
Илья Данилович предостерегающе приложил палец к губам.
— Не подслушал бы кто.
Они умолкли и скромно уселись подле окна. Чуть поблескивали одетые в иней стены нахохлившегося Кремля. Точно вздрагивая и старчески сутулясь, маячила сквозь студеный туман звонница святого Лазаря. Недобрыми думками лепилось к ней каркавшее воронье.
— Вороний гомон к метелице, — зябко поежился Милославский.
Притихший было ветер снова лютел, угрожающе точил о стены когти и бороздил высокие сугробы. Небо разбухало, мутнело.
— Одначе, и за дело время приниматься, — встрепенулся Илья Данилович, уловив звуки знакомых шагов. — Морозов жалует.
В дверь просунулась голова боярина. Траханиотов почтительно вскочил с лавки, и сидевший на другом конце Илья Данилович брякнулся об пол.
Морозов помог ему встать, неодобрительно пожевал губами:
— А не к добру то. Не домовой ли бродит по терему?
На лбу Милославского вздулась шишка. Он ущипнул за плечо Траханиотова: «Подай ефимок» [6], и, вырвав из рук соседа монету, прижал ее к ушибленному месту.
Морозов распахнул двери, прислушался. В сенях было темно, тихо. Только из дальнего конца еле доносились шаги дозорных стрельцов. Вглядевшись пристально во мрак, боярин успокоенно прикрыл дверь.
— Пора начинать, — предложил он, прижимаясь спиной и ладонями к остывшей печи.
Траханиотов сморщил изрытый оспой лоб.
— Гоже ли без Левонтия да Грибоедова?
Борис Иванович лукаво подмигнул:
— В Разбойном Левонтий, а Грибоедов за Пронским блюдет.
Усевшись под образа, оба склонили друг к другу головы и едва слышно зашептались о чем-то.
Вскоре прибежал запыхавшийся Грибоедов.
— Замышляют! — объявил он упавшим голосом и изнеможенно опустился на лавку. — Князь Никита Иванович при мне царю наушничал, будто надумал Милославский весь род Романовых смертию извести, да через дщерь свою, через Марью Ильиничну, царицу, самому на стол на Московский сести.
— Эк, тараруй [7], — сплюнул сердито Илья Данилович. — А еще именуется дядькой царевым… рыжемордый!
Друзья снова прижались друг к другу и продолжали совещаться.
Наконец Морозов и Грибоедов, ударив с друзьями по рукам, ушли. Окольничие развалились на лавке.
— Попочивать маненько, — нараспев зевнул Милославский. — Авось, коли понадобимся, покличут.
Траханиотов попытался что-то ответить, но не успел — хмельной сон опять овладел им.
Вернувшись в трапезную, Грибоедов учтиво вытянулся за спиной Никиты Ивановича.
Алексей, развалясь в золоченом кресле, с видом знатока следил за непристойной пляской иноземных скоморохов. В глубине зала, на возвышении, неумолчно трубили трубачи.
Грибоедов наклонился к уху князя Никиты.
— Вести недобрые.
Спокойно допив свой овкач, Романов встал и, чуть подергивая левой ногой в лад трубачам, затопал в сени. За ним незаметно проскользнул и Грибоедов.
— Дурные вести, — повторил он вполголоса, — замышляют противу тебя.
— Да ну?
— Как перед образом. — Дьяк оглядел подволоку, точно искал на ней икону, и вытянул тонкую шею. — Плещеев в Разбойном приказе сидит да двух людишек разбойных навычает небылицам противу тебя, Пронского да князь Черкасского.
Никита Иванович злобно расхохотался.
— А поглазели бы мы, как кречета вороны заклюют!
— А те разбойные норовят письма воровские на Москве пустить, — шепнул раздраженный несерьезностью князя Грибоедов, — дескать, пошлина соляная — затея Никиты Романова.
Князь вздрогнул. Жестоко оглядев дьяка и оттолкнув его локтем, он бросился в трапезную.
На заплеванном полу с визгом катались скоморохи. Пирующие кидали им объедки со стола и подзадоривали к бою. Кто добывал большее количество кусков, тот получал в награду овкач вина. Увлеченный потехой царь потянул со стола покрывало.
— Держи! — крикнул он так, точно науськивал на охоте псов. — Угуй!.. Держи!
Князь Никита, выждав удобную минуту, вплотную подошел к царю и что-то шепнул ему.
— Ложь! — крикнул Алексей и замахнулся кулаком на дядьку.
Точно ветром снесло гомон и смех в трапезной. Шуты окаменели. Бочком, путаясь в собственных ногах, непослушных от хмеля и испуга, бояре отошли к стороне, за цареву спину. Их потные лица, не терявшие сознания достоинства даже в буйном хмелю, сразу поблекли, обмякли. Только Никита Иванович не отступил перед государевым гневом. Заложив руки в бока, он запрокинул голову и гордо отрубил:
— А не бывало такого, чтобы род Романовых-князей ложью лгали!
И, распалясь, топнул ногой:
— Иль впрямь царская наша кровь нынче не в кровь?… Иль впрямь — вся вера ныне Милославским?
Алексей по спинам и головам шутов ринулся в светлицу. Там, робко притаясь у стрельчатого окна, сидела царица. Подле нее, на полу, лежали боярыни и мамки.
Увидев Алексея, женщины недоуменно вскочили.
— А не по чину, государь, пожаловал ты к молодушке своей, — нахмурилась одна из боярынь.
— Прочь! — заревел Алексей, сжимая кулаки.
Оставшись наедине с царицей, он низко ей поклонился.
За окном бушевал вихрь. Метель дерзко стучалась в стекла, грозя ворваться в светлицу. Чуть вздрагивала в углу, ежась желтым язычком, лампада. В щелях окон скулили стиснутые струи ветра.
— Дай Бог здравия царице, — процедил сквозь зубы государь.
— Многая лета и слава царю, а мне служить ему верой да лаской, — заученно ответила Марья Ильинична и прижалась к мужу.
— Ждала?
— Да, владыка.
Алексей увлек жену на постель и, навалившись на нее, больно уперся локтем в ее грудь. Правая рука зашарила по плечу, а пальцы, нащупав горло, судорожно, сами собою, сжались.
— Помилуй! — сдушенно крикнула царица и заметалась в смертельном ужасе по постели. — По…мил…луй!
Взглянув в посиневшее лицо жены, царь опомнился и разжал пальцы.
— Не достойна ты и сгинуть от моей руки! — плюнул он с омерзением в глаза теряющей сознание Марьи Ильиничны. — Змееныш! Отродье Милославских!
Едва царица пришла в себя, он бросил ей под ноги шубу.
— Иди!.. Чтоб духу Милославских не было в хороминах наших! В дальний монастырь!.. На послух!
Ничего не понимающая женщина упала перед мужем на колени.
— Ты Богом данный мне муж и царь. По слову твоему да будет. Но допреж того, поведай, в чем вина моя, коей виной виновата я перед тобою?
— Коей виной? — ехидно повторил царь. — А не по то прокралась в хоромы наши, чтобы извести род Романовых, да володеть с Ильюшкою сиротинами Русийскими?
Царица ошалело уставилась в мужа и ползком пробралась к красному углу.
— Опамятуйся, царь-государь!
— На послух! — крикнул Алексей и заткнул пальцами уши. — На край земли!
Марья Ильинична вдруг поднялась. Голос ее окреп, и клятва, произнесенная перед иконой, прозвучала не мольбой, а гневным укором, отозвавшимся в сердце царя непонятным режущим стыдом.
Приникнув глазом к щели, боярыня не спускала взора с государя. На полу, у ее ног, ждала шутиха. Заметив, что государь смущен, боярыня решила воспользоваться удобным мгновением и пнула дурку ногой.
Гремя бубенчиками, шутиха ворвалась в светлицу и, взмахнув приделанными к плечам войлочными крыльями, прыгнула на стол.
— Кшш! — нетерпеливо смахнул ее царь рукой со стола.
Дурка вцепилась в его рукав.
— Сам кшш, злой Лексаша, из нашей светлицы от чистые голубицы!
В дверь просунулась голова боярыни.
— Окстись, государь, не к добру дурка вещает. Окстись и царицу оксти.
Шагнув к шутихе, она схватила ее за ногу, оттащила в сени, с заклинанием оградила царя четырьмя крестными знаменьями и на носках ушла в соседний терем.
Алексей постоял еще некоторое время пред женой и неожиданно, закрыв руками лицо, убежал.
В сенях его встретили Плещеев и вспухший от сна Траханиотов.
— Царь мой и государь! — с надрывом выпалил Левонтий, падая на колени.
Петр Тихонович вытер кулаком глаза и, тяжело отдуваясь, припал к краю царева кафтана.
— Да что вас нынче прорвало? — сердито оттолкнул от себя окольничего Алексей.
Траханиотов закачался и рухнул на пол. Плещеев прижался носом к царскому сапогу, заплакал:
— Не гоже бы в нынешний день венца твоего печаловаться, да не могу смолчать, коль за спиною измена бродит!
Царь в крайнем недоумении вобрал голову в плечи:
— Сызнов измена?
Не поднимаясь с колен, судья отодвинулся к порогу и открыл дверь. В сени вползли, одетые в железа, разбойные людишки. По бокам их стали стрельцы.
