Григол Абашидзе - Долгая ночь
Вслед за полками, с небольшим промежутком, вступило на улицу духовенство. Священники всех рангов шли, махая кадильницами и кропя направо-налево святой водой. Синеватый душистый дым поднимался до плоских кровель, до народа.
Наконец показался породистый белый жеребец, покрытый золототканой попоной. На нем сидела девушка ослепительной красоты в царской короне и в одеянии, усыпанном драгоценными камнями. Венценосная девушка — новая царица Грузии Русудан.
Ваче впервые увидел дочь великой Тамар. В разговорах ее сравнивали по красоте с матерью. Но Ваче подумал, что красивее и блистательнее быть нельзя. И при этом в лице и в стане венценосной девушки было что-то очень напоминающее ему Цаго, подумал Ваче, и воспоминание о Цаго снова разбередило боль.
Народ глядел на свою царицу. Каждый старался протиснуться вперед, задние напирали, становились на цыпочки и вытягивали шеи. Ваче тоже протискивался и вытягивал шею и вдруг увидел на противоположной стороне улицы знакомого осла, и Павлиа на осле, и Цаго рядышком с братом. Толпа притиснула их к стене мастерской с закрытыми ставнями. Цаго что есть силы упиралась руками, чтобы можно было дышать, и тоже не сводила глаз с царицы и с царской свиты.
Ваче видел, как один всадник, красиво и статно сидящий в седле, вдруг остановил коня, обернулся и сверху долго смотрел на Цаго. На мгновение скрестились, слились, потонули друг в друге их взгляды, но тут же девушка опустила глаза, а всадник тронул коня.
Но и тронув коня, он все еще смотрел назад, где осталась потупленная и покрасневшая Цаго. Девушка тоже, когда вся свита проехала мимо, поверх голов старалась разглядеть уехавшего рыцаря, тянулась на цыпочках, хотя ничего нельзя было разглядеть, потому что вслед за свитой хлынула на улицу праздничная толпа.
Когда людская толпа укатилась вдаль, Павлиа вздохнул с облегчением. Он обернулся к Цаго и что-то хотел сказать ей, но она как завороженная смотрела вдаль, где все уже было застлано пылью.
В это время Павлиа оказался в объятиях брата Мамуки. С закрытыми глазами, по силе и крепости, узнал бы Павлиа объятия златокузнеца.
Кузнец поднял грузного калеку и, как ребенка, понес к мастерской, отворил ставню, постучал в окно. Дверь растворилась и вновь закрылась. Вскоре Мамука снова вышел на улицу, на этот раз за Цаго. Голос брата заставил ее очнуться от наваждения. Нехотя пошла она с улицы в мастерскую. За ней закрылась дверь, закрылись и ставни.
Люди хлынули за царской свитой, и крыши опустели. Один Ваче остался стоять на плоской кровле. Он задумался, куда ему теперь идти, и неизвестно, что надумал бы, но тут на улице раздался конский топот. Скакал тот самый незнакомый рыцарь, который несколько минут назад загляделся на Цаго.
Незнакомец осадил коня как раз у того места, где стоял осел Павлиа, спешился, привязал коня рядом с ослом. Пеший он показался Ваче еще статнее, чем на коне. Незнакомец решительно постучал в дверь мастерской кузнеца Мамуки.
Цаго, войдя в мастерскую, не стала ни умываться, ни причесываться. Брат хотел расспросить ее о матери, о родне, но не успел раскрыть рта. Цаго первым делом, не дав никому опомниться от встречи, положила перед братом раскрытую книгу Торели. Мамука понимал толк в искусстве, поэтому разговоры о родных и знакомых сразу отошли в сторону. Кузнец, все более поражаясь, медленно перелистывал книгу.
— Какое прекрасное художество! Чья это книга и кто мог ее так удивительно разрисовать?
— Книга моя. Чья же еще она может быть. А разрисовал ее наш Ваче.
— Ваче Грдзелидзе?
— Да, сирота Грдзелидзе, ученик знаменитого Икалтоели.
— Не напрасно хвалил мне Деметре этого сироту, но все же такого я не предполагал.
— Правда, хорошо? Правда, тебе нравится, Мамука?
— Нравится… Да этой работе нет цены!
— Ну вот, если так, то обложи мне эту книгу кованым золотом. А когда ты меня представишь ко двору, я преподнесу ее царице Русудан.
— И правда, это будет подарок, достойный самой царицы. Но сегодня праздник, и мои мастера гуляют и веселятся.
— Ты сам, Мамука, ты сам. Кто же сумеет сделать лучше, чем мой брат Мамука!
— Хорошо, я сделаю сам, но потом, попозже. Нужно поговорить, отдохнуть. — Мамука обнял сестру за плечи и увел за занавес.
Павлиа уже лежал на мягкой тахте. Ему подали воды, он умылся и теперь, дожидаясь завтрака, твердил молитвы.
Мамука сам начал хлопотать, накрывая на стол, и как раз в это время в дверь постучали.
— Матэ, — крикнул Мамука прислужнику, — узнай, кто там стучит, да скажи, что меня нет дома.
Парень быстро вернулся.
— Какой-то большой вельможа. Говорит, что по спешному делу.
— А я тебе что наказал?
— Он не поверил, отстранил меня и вошел силой.
— Что забыл в моей мастерской большой вельможа? — с тревогой пробормотал златокузнец. Он приподнял занавеску и тут же опустил ее. — О, да это Турман Торели, наш придворный поэт!
Мамука приосанился, вышел из-за занавески, почтительно поклонился гостю, предложил кресло.
Торели уж заметил книгу на столе и теперь разглядывал каждую страницу.
Между тем Цаго из любопытства тоже чуть-чуть приподняла занавес. У нее закружилась голова, когда она увидела, что прекрасный рыцарь на коне, поразивший ее своим взглядом во время царского шествия, и был поэт Торели. Это его стихи она заучивала наизусть у себя, в полях и лесах Ахалдабы, его стихи читала молчаливым скалам и говорливым ручьям, но могла ли она представить, что сам Торели окажется еще прекраснее своих стихов?
— У меня к тебе просьба, Мамука, — говорил между тем Торели хозяину мастерской, — хочу поздравить Русудан с восшествием на престол.
— Но вы уже поздравили ее, вся Грузия поет сочиненные вами стихи хвалу молодой царице.
— Это так. Но хотелось бы подарить еще и другое. Какую-нибудь красивую вещь, образец искусства. Что-нибудь золотое, украшенное драгоценными камнями. Это ведь по вашей части, кузнец Мамука.
— К сожалению, вы опоздали. К этому дню все готовились заблаговременно. И все, что было у меня, достойное царицы и такого вельможи, как вы, все уже давно раскупили.
— Видишь ли, — осторожно вел свою линию придворный поэт, — я не гонюсь за дорогостоящей вещью. Да мне и не угнаться. Но что-нибудь связанное с искусством, книгу стихов, скажем, но только разрисованную хорошим художником… Такую вот, например.
Мамука давно понял, к чему клонится дело. И пока поэт говорил, подыскивал в уме, как бы повежливее отказать:
— Эта книга моего ахалдабского соседа. Он молодой художник и, вот видите, сам переписал и украсил.
— Большой мастер твой сосед, Мамука. Я и книгу Шота[1] не видел так мастерски разрисованной. Эти рисунки открывают мне самому мои стихи по-новому. Я хорошо бы заплатил художнику.
У Цаго, сидящей за занавеской, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Выйти бы, встать бы перед поэтом на колени, поднести книгу на вытянутых руках: «Эта книга давно твоя. Она мечта о тебе. Она твоя».
Мастер как мог оборонялся:
— Сожалею, но книга не принадлежит больше хозяину. Он подарил ее моей сестре. Дареное, как вы знаете, дарить нельзя, — сказал и поклонился, считая, что разговор окончен.
— Печально. — Поэт положил книгу на стол. — Так у тебя есть и сестра?
— Да, есть у меня сестра. Сегодня она приехала посмотреть на царицу.
— Не та ли красавица, что стояла здесь в белом платье около человека, сидящего на осле?
— Она и есть. А на осле сидел мой брат Павлиа. Он калека. Но зато очень просвещенный человек. Он ученый и книжник. Сам настоятель Гелатской академии пожелал познакомиться с моим братом. Ждем. Нынче или завтра приедет.
— О, я тоже с радостью познакомился бы и поговорил бы с таким человеком. Гости побудут у тебя, Мамука?
— Погостят.
— Ну, так встретимся. А теперь я пойду. Боюсь опоздать во дворец.
Во время всего разговора Торели косил одним взглядом за занавеску и заметил в конце концов, как дрогнул краешек. В это время с улицы донеслось тревожное ржание коня. Вельможа торопливо попрощался и вышел.
С другой стороны улицы, с кровли, Ваче все еще смотрел на дверь, где скрылись Цаго, ее брат и блистательный незнакомец. Торели пробыл в доме кузнеца несколько минут, но нетерпеливому наблюдателю это показалось долгим. Ваче не мог сдвинуться со своего случайного поста, однако и оставаться дольше было бы неприлично. На его счастье, конь вельможи оскорбился, как видно, соседством осла, потянулся, чтобы укусить. Но осел опередил гнедого и укусил его за выхоленную шею. Конь заржал. Это-то ржание и заставило Торели поспешить из мастерской кузнеца.
Когда конь и осел начали драку, у Ваче появился предлог сойти с кровли и подбежать к дверям мастерской, чтобы разнять животных. Но он не успел этого сделать. Хозяин коня торопливо вышел из мастерской Мамуки. Мамука подскочил к коню, подал гостю поводья и поддержал стремя. Гость начал было возражать против такой услуги, но Мамука упорно не выпускал стремя из рук.
