Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
– Это моя старшая сестра, Флер Малан, – представила ему золотоволосую девушку брюнетка. – А я – Паскаль Малан.
В их фамилии Матиасу почудилось что-то знакомое.
– Вы с юга? – спросил он новых знакомых.
– Мой отец из Марселя, – ответила Паскаль.
– Мне знаком каждый дюйм его гавани.
– А мы там никогда не были. Мы с Флер родились в Париже.
– Я очарован. Ешьте и веселитесь.
Девушки сели рядом с Матиасом на скамью и набросились на еду с еще большей жадностью, чем Грегуар. У Тангейзера же пропал аппетит. Посмотрев на груду своих пожитков, он понял, что нужно решить еще одну проблему. Королевская гвардия вряд ли пропустит его в Лувр с оружием.
– Значит, вы один из этих фанатиков, – сказала вдруг младшая из сестер.
– Дни, когда я был фанатиком, остались далеко позади, – возразил иоаннит.
Паскаль пристально смотрела на него.
– В любом случае, гугеноты любят проливать кровь не меньше других, – продолжал рыцарь. – Может, их зверства не столь многочисленны, но причина скорее в нехватке людей, чем в морали. И обе партии ненавидят мусульман и евреев – как и положено в этом мире.
Младшая Малан улыбнулась. Между передними зубами у нее была заметная щербинка, придававшая ее лицу несколько простодушное выражение и усиливавшая очарование девушки.
– Мартин Лютер ненавидел евреев по тем же причинам, по которым их ненавидят католики, – сказала она. – Однако он выдвинул и новые причины, свои собственные, а с учетом того, сколько времени было у церкви для размышлений на эту тему до того, как он появился, это большое достижение. Правда?
Девушка явно его дразнила, и Тангейзеру это нравилось.
– Лютер был чрезвычайно умен и придумал, что мы можем ненавидеть евреев по тем же причинам, по которым он ненавидел католиков, – продолжала Паскаль. – Он утверждал, к примеру, что и католики, и евреи верят, что спасение души гарантируется исполнением божеских законов, а не самой верой. Поэтому лютеранам удается сидеть на двух стульях. Они могут сочетать ненависть к евреям с ненавистью к католикам, не жертвуя богословской логикой.
– Ты заставляешь меня полностью пересмотреть представления об изощренности человеческого ума, – не стал скрывать Матиас своего удивления.
– Однако следует заметить, что Кальвин относится к евреям не так, как Лютер. Например, он включает их в число избранных Богом и приводит аргументы, что всем потомкам Авраама, в отличие от других народов, уготована вечная жизнь, – добавила его молодая собеседница.
– А евреи слышали эти добрые вести? – поинтересовался путешественник.
– И в отличие от Лютера и Рима Кальвин не обвиняет евреев в смерти Христа, – не отвечая ему, продолжала Паскаль. – Он в ней винит всех. Понимаете, Кальвин говорит, что евреи не могут быть особенно грешны, поскольку все люди грешны в равной степени и сравнения тут неуместны. Но именно поэтому евреев нельзя считать и меньшими грешниками, менее испорченными, чем все остальные.
Девушка улыбнулась, словно бросая новому знакомому вызов.
– Для меня это темный лес, – признался Тангейзер. – В моей жизни было очень мало богословской логики.
– Логичнее всех Кальвин, – заявила Паскаль. – Нужно усвоить лишь одно: все без исключения люди грешны и испорчены до самой последней, непоправимой степени. Верующие и неверующие, спасенные и проклятые, хорошие и плохие.
– Знаю, хотя я пришел к такому выводу самостоятельно.
– Тем не менее некоторых примут в раю, несмотря на то что они точно так же грешны, как те, кто попадет в ад.
– Значит, и у меня есть шанс.
– То есть вы не такой святой, как утверждает ваша одежда.
– Моя одежда обманывает людей, а не Бога.
– Но вы верите в Него.
– Я верю в Бога независимо от имени или учения, которое мы вешаем на Его шею.
Паскаль повернулась к сестре:
– Он говорит, как наш отец.
Флер кивнула и с опаской посмотрела на Тангейзера. Она была года на два старше Паскаль, но гораздо скромнее. А ее младшая сестра снова повернулась к Тангейзеру:
– Мой отец тоже вольнодумец.
– Я бы поостерегся вешать на нас обоих этот ярлык, если только ты не хочешь увидеть нас повешенными, – приподнял бровь Матиас.
– Отец говорит, что в будущем люди будут удивляться, сколько бедствий мы причинили друг другу.
– Нет, они будут слишком заняты размышлением над бедствиями, которые являются делом их собственных рук.
– А еще отец говорит, что королевская свадьба и этот якобы наступивший мир – только видимость. Война лишь немного утихла, и достаточно любой мелочи, чтобы она возобновилась.
– Ваш отец должен был научить дочерей остерегаться незнакомцев.
– Значит, я должна бояться говорить то, что думаю?
– Мы все должны бояться говорить то, что думаем.
– Даже вы?
– Я не могу сказать ничего такого, за что стоило бы умереть.
Паскаль замолчала и стала внимательно разглядывать Тангейзера, словно исследуя темные закоулки его души.
– Жаль, – сказала она наконец.
– Когда-то я тоже так думал, – Матиас налил себе в кружку вина и выпил. – Чем занимается ваш отец?
– Я его подмастерье. – Паскаль продемонстрировала ему перепачканные чернилами руки. – Угадайте.
– Он печатник.
– Издатель, – поправила Флер. – В основном тексты для коллежа де Франс.
Опасная профессия для вольнодумца, подумал Тангейзер, но промолчал.
У Флер, как он заметил, руки были чистыми.
– А ваша мать? – поинтересовался мальтийский рыцарь чуть позже.
– Она умерла, – кратко ответила старшая из сестер.
– Вы не похожи на шевалье, – заявила Паскаль. – Во всяком случае, на графа. Готова поспорить, вы были солдатом.
– Я купец, – ответил Матиас. – Торгую с Востоком, Испанией, Северной Африкой. А попытка вложить деньги в торговлю с Англией обернулась сплошным убытком, когда ваши единоверцы затеяли третью войну и дали «морским нищим»[4] повод захватить мой корабль со всеми товарами.
– Вот почему вы нас не любите, – кивнула младшая Малан.
– Я вас обеих очень люблю.
– Чем вы торгуете?
– Шафраном. Перцем. Опиумом. Стеклом. Всем, чем придется.
– Вы за этим приехали в Париж?
– Нет. Я должен найти свою жену и увезти домой.
– У нее здесь любовник?
Тангейзер никогда не задумывался о такой возможности, и вовсе не из-за добродетели Карлы, хотя ее верность не вызывала у него сомнений – даже мысль о том, что ему могут предпочесть другого мужчину, казалась иоанниту невероятной. Требования его супруги к сильному полу всегда были необыкновенно высоки. Тем не менее, предположи такое мужчина, Матиас посчитал бы себя обязанным прикончить его.
На защиту Карлы бросилась Флер:
– Как тебе не стыдно, Паскаль! Он любит ее, как только может любить благородный человек – это же очевидно! Как орел любит ветер. А женщина, которую так любят, не может быть неверна.
– Карлу пригласили на свадьбу Маргариты и Генриха Наваррских. И она ждет ребенка, – терпеливо объяснил своим собеседницам рыцарь.
Эта информация вызвала столько вопросов, что Паскаль растерянно умолкла.
– Скажите, как мне найти, где живет один студент? – сменил тему Матиас.
– Он хороший студент? – уточнила Флер.
– Надеюсь.
– Тогда нужно спросить у его наставника в коллеже. Ваш студент может жить у него. Так часто бывает – если он достаточно умен.
– Превосходный совет, спасибо. А где я могу снять комнату на несколько часов, чтобы оставить свои вещи и защитить их от воров? У меня важные дела в Лувре, но я не могу таскать все это с собой.
При упоминании Лувра и неких важных дел глаза Паскаль широко раскрылись. Но ответила путешественнику Флер:
– Все свободные комнаты в этом городе забиты гостями, приехавшими поглазеть на свадьбу. Тут тысячи гостей и тысячи тех, кто хочет на них нажиться. А что касается постоялого двора, где можно не опасаться воров, то в даже в лучшие времена…
Тангейзер нахмурился. Свадьба. Черт бы побрал эту свадьбу!
– Мы можем присмотреть за вашими вещами, – сказала младшая из девушек.
– Паскаль, – остановила ее Флер.
– Конечно, можем, – отмахнулась та. – Вы нам доверяете?
Как это ни странно, Матиас действительно им доверял.
– Надеюсь, я могу настаивать на оплате этого доброго дела, – сказал он.
– Можете, – кивнула Паскаль.
– И где же вы будете хранить мои вещи?
– У нас дома. Их там никто не найдет, и это недалеко.
– Там нет ничего ценного, – сказал Тангейзер. – Разве что запасная рубаха. И фунт иранского опиума. И оружие. Все дело в оружии.
– В оружии? – удивилась Флер.
– Сомневаюсь, что мне позволят расхаживать по Лувру с ружьем и парой пистолетов. Поэтому, если ваш отец позволит, это предложение станет для меня большим подарком.
У таверны «Красный бык» стояли четыре ведра воды, за которыми присматривал уличный мальчишка. Похоже, в Париже крали даже ведра. Паскаль дала оборванцу две пригоршни остатков жареного цыпленка, которые тот посчитал более чем приемлемой платой. Паскаль и Флер взяли по два ведра и тронулись в путь.