Театр тающих теней. Словами гения - Елена Ивановна Афанасьева

Главное, с кем…

Олег

Москва. 1984 год. Февраль

На привычном месте их встреч перед матчами около газетного стенда в Лужниках Олег нервничает, смотрит на часы.

— Лаврентьев! Бегом! Последняя игра перед Олимпиадой! Раскатка через пять минут! — кричит второй тренер.

В углу одной из наклеенных на стенд газет, на первых полосах каждой из которых одинаковые фото с одинаковыми текстами речи Андропова, Олег быстро пишет:

«Смотри трансляции из Сараево! Каждая забитая шайба для тебя!»

Таня дома около телевизора, на экране которого вместо олимпийской трансляции кадры похорон Андропова.

Татьяны нет среди тех, кто встречает олимпийских чемпионов в Шереметьево. Во время митинга чествования чемпионов в аэропорту за спинами команды Олег пробирается к телефону-автомату, набирает номер. Звонки в квартире Татьяны, она у телефона, но трубку не берет. Плачет.

В углу газетного стенда на месте их встреч Олег вешает маленький брелок с олимпийским талисманом — волчонком Вучко.

Олег

Москва. 1988 год. Ноябрь

Старуха в больнице (героиня одной из предыдущих серий про любовь в другие десятилетия), которой Таня рассказала свою историю, говорит:

— И вы позволили ГБ угробить вашу любовь?! Я обычно поступала наоборот!

Таня увидит в окно идущего к больнице Олега и снова сбежит.

Он войдет в палату, спросит, где она. Старуха покажет в окно, где по первому снегу, почти раздетая, в больничном халате, Таня ловит такси.

— Она не хочет меня видеть?

— Слишком хочет. Так хочет, что не может, — ответит старуха.

— То же самое мне недавно сказал психоаналитик в Канаде. Я заплатил ему чертову прорву денег, а он сказал то же самое: «Вы оба так хотели, что не могли».

— Она вам все рассказала?! — спросит Олег у старухи.

— Это я рассказала ей все! Что вы можете понимать про себя и про любовь в свои двадцать пять!

— Мне уже двадцать восемь.

— Это, конечно, намного больше! — кокетливо улыбается старуха. — Это сейчас вам кажется, что все главное позади. И только потом начнете понимать, что главное — не кого любить, с кем жить, от кого рожать. Главное — с кем встретить старость.

— Хотелось бы до старости успеть.

Олег в больничном коридоре замечает, что навстречу ему идет телевизионный Начальник, разговаривающий с Врачом. Резко делает шаг в сторону, в перевязочную, чтобы его не заметили. Медсестра в перевязочной в изумлении — что за день! Сначала сама Малинина в ее отделении! Теперь сам Лавр!

Олег прикладывает палец к губам, предупреждая радостный возглас медсестры.

Голос Лечащего Врача:

— Да успокойтесь вы, ничего страшного с вашей женой не случилось. Через день-два выпишем. Правда, еще пару месяцев по телевидению придется показывать ее только с правой стороны. Но все пройдет.

— На ребенке не отразится? Она на третьем месяце, — спрашивает Начальник у Врача.

А медсестра в перевязочной видит, как Олег меняется в лице.

— Вам плохо?!

Олег на старом месте их встреч около стенда в Лужниках, газеты на котором теперь пестрят перестроечными лозунгами и почти раздетыми девушками. Что-то пишет в углу свежего выпуска «Московских новостей» на полях интервью Михаила Бочарова про эксперимент по хозрасчету в народном концерне «Бутэк». Что именно пишет, не видно, из-за его спины выглядывает только последнее слово «…вместе».

Заговор капитанов

Эва

Португалия. Лиссабон. Март 1974 года

— В конце апреля 1965 года испанский крестьянин нашел обожженные кислотой трупы генерала Делгаду и его секретарши ди Кампуш. Разразился дипломатический скандал. Старшему инспектору ПИДЕ Роза Казаку пришлось давать в Мадриде многочасовые объяснения.

— И все?!

— Хочешь спросить, ответил ли кто-то за убийство. Никто. Списали все на внутренние разборки оппозиции. Выборы прошли как обычно.

— Никогда про это убийство не слышала. Хотя уже работала на телевидении…

— На телевидении вы должны слышать то, что должны слышать. Для всего остального есть…

— Что есть?

— Да так, ничего… Вместо наказания всех повысили. Руководитель группы Роза Казаку стал начальником информационной службы ПИДЕ, инспектор Рамуш, который изображал представителя несуществующего оппозиционного генерала, с солидным повышением отправился в колонии в Анголу, он сейчас преуспевающий адвокат. Монтейру тоже с повышением отправили в Мозамбик. Тиензу был повышен в должности до инспектора, до сих пор служит в ПИДЕ.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Доказать, что я не знаю, в какой стране живу?

— Для этого тоже, конечно. Но… Все гораздо хуже.

Уже полчаса Эва не может выйти из машины, хотя давно нужно подняться в квартиру, отпустить мать, чтобы та успела на автобус. Витор довез ее до дома после эфира. Разговор затянулся. И все время Витор внимательно оглядывается по сторонам. Улица в такое позднее время пуста.

— Когда ты последний раз слежку за собой замечала?

— Слежку?! «Последний раз»?! Ты смеешься?! Поклонники всегда стоят у телестанции. А теперь еще и этот адрес узнали.

— Давно? Этот адрес давно узнали?

— С начала января примерно. Мы недавно сюда переехали. Дом еще не полностью заселен.

— Как они выглядят?

— Кто? Поклонники? Разные. В последние дни чаще какой-то с кривым носом. Мне все кажется, я его где-то видела, не могу вспомнить где.

— А другой? Ты говорила что-то про беспалого.

— Не то чтобы беспалого. У него одной фаланги нет на указательном пальце левой руки. Кажется, я их прежде где-то видела… Но какая связь между убийством генерала и секретарши девять лет назад и людьми под моим окном?

— У Монтейру, непосредственного убийцы генерала Делгаду и его секретарши, нет одной фаланги на указательном пальце левой руки. Знаю еще по Мозамбику, там он тоже был замешан в организации убийства лидера оппозиционного движения.

Витор чуть опускает стекло и закуривает.

— Такие телезвездам не поклоняются. Такие слежку ведут.

— Зачем я им?

— Затем, что ты работаешь в прямом эфире. Затем, что тебе верит страна. Затем, что, случись что, ты можешь донести до этой страны правду. И затем, что есть те, кто заинтересован, чтобы ты эту правду не донесла…

— Какую правду?! В прямом эфире я читаю заверенные цензором тексты. И что такое может случиться…

— Все…

Витор замолкает. Будто решает, говорить или нет.

— Помнишь, ты пошутила про заговор капитанов.

— Твои приятели тогда так на меня посмотрели, что быстро усвоила — с вами, военными, лучше не шутить. Не понимаете вы шуток.

— Это не шутка. Это действительно заговор.

Горечь во рту. Липкий пот по спине. Предательский, холодный.

— И мы капитаны. Почти все. Один лейтенант, три майора, остальные капитаны. И генералы обещают, что будут с нами. Обещают… Но пока у нас «заговор капитанов».

Стоит ли у