Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Антипатр наказал своим телохранителям, чтобы никто не смел подходить к ней и заговаривать. Прежде всего это касалось Пифолая и Малиха.
Войско тянулось медленно, при таком движении до Александриона оставалось не меньше двух дней пути. В какой-то момент Антипатр решил было взять своих идумейцев и попытаться догнать римлян, но было опасно оставлять в тылу столь ненадежное войско, тем более под командованием враждебно настроенных к нему командиров. Но, с другой стороны, он боялся навлечь на себя гнев Авла Габиния, который мог усмотреть в его опоздании злой умысел.
В конце концов он решился послать вперед Ирода с полутора тысячами конных, полностью составленных из идумейцев и самарян. Он велел сыну двигаться как можно быстрее, но при этом беречь коней, потому что может случиться, что придется вступить в сражение с ходу, и кони не должны быть слишком утомленными.
Ирод исполнил приказание отца наилучшим образом: его отряд скакал быстро, но при этом трижды останавливался, в течение трех часов давая коням передохнуть. И все-таки отряд достиг Александриона, когда сражение на равнине, у подошвы горы, на которой возвышалась крепость, было уже в самом разгаре.
Сюда во множестве стекались иудеи едва ли не со всех концов государства — одни бежали от притеснения римлян, другие из любви к Александру, которого они, как и его отца Аристовула, почитали своим вождем, героем, борцом за свободу родины, третьи — потому что любили воевать и надеялись на богатую добычу. Александр, разбитый Антипатром и Марком Антонием, бежал сюда в надежде укрыться в неприступной крепости и был удивлен, увидев такое скопление солдат, громко приветствующих его и требующих вести их на Иерусалим. О таком походе сейчас не могло быть и речи, тем более что многочисленное скопление солдат — их оказалось не меньше сорока тысяч — еще нельзя было назвать войском. Следовало составить из них легионы, поставить над ними толковых начальников, обучить строю и маневру. Все это требовало времени — не одной недели и даже не одного месяца, — а Александру вряд ли было отпущено даже несколько дней. К тому же он сам не имел полководческого опыта, а одной его смелости и отваги при командовании столь огромным войском было явно недостаточно.
В первый момент Александр даже огорчился, увидев эту огромную толпу приветствовавших его воинов — продолжать открытую войну не входило в его планы. Но самому скрыться в крепости и просить солдат разойтись он тоже не мог. Так что выбора у него не оказалось, он принял командование и в короткой энергичной речи попытался ободрить своих сторонников. Но это было единственным действием, которое он успел предпринять: уже на следующее утро с севера к равнине подошли три легиона римлян во главе с самим прокуратором Сирии Авлом Габинием. Тот отправил к Александру одного из своих трибунов с требованием распустить это новое войско, при этом обещая простить мятежников. Прежде чем дать ответ Габинию, Александр обратился к солдатам, сказав, что возможное сражение непременно будет проиграно иудеями и это навлечет на страну еще большие, чем прежде, бедствия, что час освобождения еще не настал. Он призвал их быть рассудительными и запастись терпением, это сейчас важнее для страны, чем смелость и отвага. Александр закончил свою речь тем, что пересказал твердое обещание Авла Габиния не преследовать восставших и полностью простить их.
Последнее обстоятельство более всего раздражило толпу. Всю речь Александра они выслушали спокойно, но когда тот упомянул о прощении сирийского прокуратора, послышался недовольный ропот, потом раздались гневные крики, солдаты выхватили мечи и, потрясая ими, стали требовать от своего вождя тотчас же атаковать римлян. Все попытки Александра урезонить толпу тонули в этом оглушительном шуме. Он уже и сам опасался сделаться в глазах воинственно настроенных людей предателем или трусом и потому был вынужден передать пришедшему на переговоры трибуну свое неприятие предложений сирийского прокуратора.
Авл Габиний был разгневан, но, как опытный и осторожный полководец, не отдал приказа тут же атаковать мятежников, а, напротив, велел своим солдатам еще лучше укрепить лагерь на случай внезапной атаки иудеев. Как ни сильны были его легионы, состоявшие в основном- из ветеранов Помпея Магна, прошедшие и завоевавшие с ним едва ли не полмира, но их было втрое меньше собравшихся на равнине иудеев. Габиний отправил гонца к Марку Антонию с приказом немедленно идти к Александриону. Он был недоволен Антонием, который должен был ожидать его здесь, но почему-то запаздывал. И Габиний, меряя шагами преторскую площадку в центре римского лагеря, с нетерпением поглядывал на восток, откуда должны были подойти легионы Антония.
Между тем в лагере мятежников разгорелись жаркие споры. Одни говорили, что нужно немедленно атаковать римлян, пока они не получили подкрепления, другие считали, что лучше ожидать противника в лагере, тем более что сюда каждый день прибывают все новые и новые воины. Споры были столь жаркими, что иудейский лагерь гудел как встревоженный улей, а Александр сидел в своей палатке, прикрыв ладонями уши и закрыв глаза. Будущее не сулило ничего хорошего — он думал, как бы поступил его отец, Аристовул, если бы оказался на месте сына. Он не знал — как и, время от времени поднимая голову и отрывая ладони от ушей, прислушивался к не утихающему гулу вокруг — порой ему казалось, что он опасается своих сторонников больше, чем римлян.
На второй день после неудавшихся переговоров, уже к вечеру, к Габинию прибыл гонец от Марка Антония. Тот сообщал, что находится всего в трех милях, и спрашивал, что ему делать дальше. Известие о приближении легионов Антония так обрадовало сирийского прокуратора, что он забыл о недовольстве промедлением своего трибуна. Он отослал гонца обратно, велев передать Антонию, чтобы тот, незаметно подойдя к лагерю мятежников, атаковал их на рассвете с восточной стороны, тогда как он, Габиний, атакует их с севера.
Еще засветло, непрерывно высылая вперед разведчиков, Марк Антоний приблизился к лагерю иудеев почти вплотную. Настолько, что, остановив легионы и приказав солдатам соблюдать тишину, прошел вместе с разведчиками вперед всего каких-нибудь три сотни шагов и, спрятавшись в зарослях низкого кустарника, стал рассматривать вражеский лагерь. Он с удовлетворением отметил неопытность иудейских полководцев и неумелость солдат. Во-первых, худшего места для лагеря невозможно было найти — лагерь располагался в низине между двумя холмами. Один из холмов занял Габиний, а другой был предоставлен ему, Марку Антонию. Во-вторых, лагерь иудеев был плохо укреплен — насыпь не более полутора метров высотой, а ров вокруг больше походил на узкую канаву, ничего не стоило его просто перешагнуть. Охрана у тех ворот, что были видны Антонию, составляла не больше десятка солдат.
Уже рассвело, Антоний вернулся к легионам, быстро перестроил их для атаки и не медля повел вперед. Когда когорты Марка Антония показались на вершине холма и с устрашающим криком «барра!», бросились вниз, к лагерю, там все еще спали. Разбуженные мятежники выбегали из палаток, спросонья не понимая, что же такое происходит. Для того чтобы облачиться в латы, времени уже не было — кто с мечом и щитом, а кто и без щита, они бросились на защиту лагеря, толкая друг друга, не вполне понимая, с какой стороны совершено нападение.
Едва лишь солдаты Марка Антония прорвали слабую и несогласованную оборону мятежников — сам он одним из первых взошел на вал, — как с северной стороны лагерь атаковали легионы Авла Габиния. То, что происходило внутри лагеря, не походило на битву, это была настоящая резня. Римляне не щадили раненых и не брали пленных. В какие-нибудь полчаса все было кончено. Те, кто не был убит или ранен, в страхе бежали. Но не все.
Еще в начале атаки римлян Александр, понимая, что его застали врасплох и что дальнейшая оборона лагеря бессмысленна, со своими людьми вышел из лагеря и направился в сторону Александриона. У самой горы, прикрывая дорогу, ведущую к крепости, он выстроил в боевом порядке тех, кто отступил с ним, и тех, кто бежал из лагеря и не потерял рассудок от страха. Набралось до восьми тысяч человек — наиболее стойких и опытных воинов. Конечно, выстоять против тридцати тысяч римлян было невозможно. Александр понимал это, но он не хотел заслужить славу труса, бросившего своих воинов на произвол судьбы. Да и не в одних солдатах было дело — при лагере собралось множество беженцев с севера, из занятых римлянами городов: женщины, дети, старики. Они ночевали не в военном лагере иудеев, а прямо в поле, между лагерем и крепостью. Когда римляне атаковали лагерь, беженцы почему-то, вместо того чтобы уйти под защиту крепостных стен, бросились к лагерю, но, увидев, что там творится, стали метаться по равнине в смятении и страхе. Когда же они заметили выстроившиеся для боя отряды Александра, то ринулись к ним в надежде на защиту. Александр приказал своим воинам расступиться и пропустить беженцев на дорогу, ведущую в крепость. Дорога была узка и камениста, к тому же слишком круто поднималась вверх. Чтобы взойти по ней и укрыться за крепостными воротами, беженцам нужно было не меньше двух часов. Вот эти два часа Александр и решил удерживать подступы к дороге, а уже потом, когда беженцы будут в безопасности, отступить туда с остатками войск. Отступить, если удастся, или пасть под мечами римлян, не запятнав своей чести. С этим он и обратился к солдатам, они ответили ему дружным гулом одобрения.
