Александр Лоза - Не изменяя присяге
Бруно перешел по мосту на другую сторону Невы. Впереди, за Сенатской площадью и памятником Петру, высился огромный купол Исаакиевского собора, слева — Адмиралтейство с золоченой иглой и еще левее, вдали, на другой стороне Невы, виднелись Ростральные колонны — великолепный памятник былым морским победам русского оружия. Тяжесть, сковавшая его сердце, или какое-то другое, глубоко внутреннее чувство, подсказывало мичману Садовинскому, что видит он все это в последний раз!
Мичман Садовинский шел по пустынным улицам. Он пересек площадь, оставил справа здание Мариинского театра и оказался в сквере у Морского Богоявленского Никольского собора. Бело-голубой цвет здания и якоря на столбах ворот, ведущих к храму, любому горожанину говорили о том, что это Морской собор. Проходя мимо памятника офицерам и матросам, погибшим на эскадренном броненосце «Император Александр III» в Цусимском бою, мичман Садовинский невольно задержал шаг, взглянув на орла с крестом, скорбно венчающего монумент.
Перекрестившись, мичман вошел в нижнюю церковь собора. В храме было немноголюдно.
Бруно Садовинский купил свечи и подошел к иконе Святого Пантелеймона Целителя. На ней была укреплена бронзовая табличка с надписью: «Сия икона сооружена усердием команды Гвардейского экипажа крейсера 1-го ранга “Рында” и привезена и освящена с Святой Афонской горы по окончании дальнего плавания в 1896 годе».
Прочитав табличку, мичман вспомнил, как будто это было вчера, свою кадетскую морскую практику на учебном корабле «Рында». Да, это был тот самый прославленный крейсер 1-го ранга, ставший к 1912 году учебным кораблем Морского корпуса.
Бруно помолился о здравии. Здоровье ему очень понадобится на Севере. Затем он подошел к главной святыне храма — небольшому образу Святителя Николая Чудотворца. Икона эта — греческого письма XVII века. Она хранилась еще в первоначальной деревянной церкви. Образ Николая Чудотворца украшала богатая серебряная золоченая риза, серебряный венец с драгоценными каменьями — изумрудами, бриллиантами, аметистами — и надпись «Святой Николай Чудотворец», тоже сделанная из аметистов, оправленных в серебро.
Засветив свечу, Бруно начал молиться. Молился он истово, вкладывая в знакомые с детства слова молитвы всю свою израненную душу и измотанное сердце. Постепенно облик святого стал расплываться и проникать в душу молящегося.
Сколько простоял Бруно у образа Николая Чудотворца, он сказать бы не смог. Ему показалось, что прошло очень много времени. В душе что-то изменилось. Он чувствовал это, но не мог объяснить. Его путь лежал на Север. И хотя Садовинский не бывал на Крайнем Севере, он прекрасно представлял себе и холод, и снега, и льды за Полярным кругом. Все это представилось ему так ярко, что он почувствовал, как повеяло ледяным холодом. В это мгновение Бруно увидел и нечто иное — ему провиделся его терновый венец. Чудесным образом провиделось ему его трагическое будущее. Бруно не струсил и не ужаснулся: будет как будет! Он только крепко сжал зубы и повел головой, сбрасывая видение.
Через несколько минут мичман вышел из храма и зашагал по одной из улиц в сторону от центра. Ему надо было выбираться из города.
Первый раз, по велению судьбы, я оказался в Никольском Морском соборе в июне 1980 года, после перевода с Севера к новому месту службы в Ленинград. В назначенное время я прибыл в бывшие казармы Гвардейского флотского экипажа, на улицу Римского-Корсакова, дом 22, для представления своему новому начальнику. Дежурный офицер предупредил меня, что адмирал будет занят еще не менее получаса. Я вышел на улицу, прошел в сторону Крюкова канала и увидел прекрасный бело-голубой храм с пятью золотыми куполами. Перейдя через мост и пройдя небольшим тенистым парком мимо памятника офицерам и матросам броненосца «Александр III», я остановился у входа в храм. На мне была флотская офицерская форма, погоны капитан-лейтенанта, во внутреннем кармане тужурки — партбилет. Постояв немного, почему-то от волнения задержав дыхание, я снял фуражку и вошел в полутьму собора. После яркого солнечного света в храме казалось темно. Тут я почувствовал прикосновение, и какая-то старушка подвела меня к старинной иконе со словами: «Это ваш покровитель — Никола Морской, господин офицер». Такие слова, в советское время, по отношению к себе я слышал впервые.
Или глаза привыкли, или в этот момент в открытую дверь храма заглянуло солнце, но лик иконы Святого Николая Чудотворца просветлился. Я стоял в смущении в тени у колонны, а лик старца был ясно виден, и казалось, он смотрит на меня в упор. Постояв немного, я вышел из храма.
С тех пор вот уже тридцать лет я и моя семья являемся прихожанами Морского Богоявленского Никольского собора. Не чудесным ли образом судеб морских таинственная вязь связала время и человеческие судьбы? Теперь и я молюсь у тех же икон, у которых молились офицеры Российского Императорского флота, в том числе и мичман Б.-С. А. Садовинский.
И я задерживаю свой взгляд на той же бронзовой табличке иконы целителя Пантелеймона: «Сия икона сооружена усердием команды Гвардейского экипажа крейсера 1-го ранга “Рында” и привезена и освящена с Святой Афонской горы по окончании дальнего плавания в 1896 годе». Круг истории замкнулся.
26 июня 1918 года, еще до Постановления Совета народных комиссаров о красном терроре, Ленин шлет телеграмму вождю Петроградских большевиков Зиновьеву: «Только что сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не лично вы, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример которого решает».
Накануне этих событий, 14 июля 1918 года, в газете «Правда» писалось о необходимости истреблять всех «гадов и паразитов». Газета писала: «Поп, офицер, банкир, фабрикант, монах, купеческий сынок — все равно. Никакой пощады».
Большевики, с приходом к власти осенью прошлого года, сразу столкнулись с массовым сопротивлением служащих различных государственных учреждений и организаций и их нежеланием служить новым властям. Не проявили желания служить в большевистском Красном флоте и большинство молодых морских офицеров. Этому стойкому нежеланию людей сотрудничать с новой властью большевики быстро нашли подходящее определение — саботаж.
7 декабря 1917 года Ф. Э. Дзержинский подал в Совет народных комиссаров записку с предложением создать Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с саботажем (ВЧК).
Согласно постановлению Совета народных комиссаров, Всероссийская чрезвычайная комиссия «ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения» саботажа.
Первоначально арсенал карательных средств ВЧК был следующий:
1. Лишение продуктовых карточек.
2. Высылка за пределы Советской республики.
3. Конфискация имущества.
4. Публикация фамилии в списках «врагов народа».
Перечень карательных мер для органа, ведущего только расследование, небывалый, а лишение человека продуктовых карточек в Петрограде голодной зимой 1918 года фактически вело к его смерти. Начатый сразу после захвата большевиками власти и организации ВЧК, чекистский террор всей своей силой обрушился прежде всего на офицеров.
«Расстрельные» телеграммы, рассылаемые руководителем большевиков В. Ульяновым (Лениным) по городам России, напрямую свидетельствуют об этом.
Телеграмма от 09.08.1918 в Нижний Новгород:
«Г. В. Федорову. В Нижнем явно готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов, навести тотчас массовый террор, расстрелять бывших офицеров и т. п. Надо действовать вовсю: массовые обыски, расстрелы за хранение оружия, массовый вывоз ненадежных».
Телеграмма в Вологду от 09.08.1918:
«Вологда. Метелеву. Необходимо оставаться в Вологде и напрячь все силы для немедленной, беспощадной расправы с белогвардейством, явно готовящим измену в Вологде».
Телеграмма от того же числа в Пензу:
«Пензенскому Губисполкому. Необходимо провести беспощадный массовый террор против попов, кулаков, белогвардейцев».
Телеграмма в Саратов от 22.08.1918
«22.08. Саратов. Пайкесу. Советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». (Ленин В.И. ПСС. Т. 50)
Хотя террор был официально объявлен большевиками 2 сентября 1918 года, массовые расстрелы начались еще раньше. Очевидцы этих событий вспоминали, что по кораблям Балтийского флота ходили агенты ЧК и по указанию команды выбирали офицеров, которых уводили на расстрел. Один из уцелевших офицеров позже писал: «Когда утром я поднялся на мостик — я увидел страшное зрелище. Откуда-то возвращалась толпа матросов, несших предметы офицерской одежды и сапоги. Некоторые из них были залиты кровью. Одежду расстрелянных в минувшую ночь офицеров несли на продажу». Маховик красного террора набирал обороты по всей стране, унося тысячи и тысячи человеческих жизней.
