Генри Хаггард - Элисса
Оценив ситуацию, я принялся готовиться к охоте. Туземцам удалось проследить трех слонов до густых зарослей над ущельем. Мне казалось весьма вероятным, что сегодня ночью они снова придут попастись на остатках зреющего маиса. А поскольку было полнолуние, я, проявив некоторую смекалку, мог бы застрелить одного слона, а если повезет, то и больше. Я даже придумал, как это сделать, не подвергая себя особому риску; должен сказать, что риск несомненно был — уж кому-кому, а мне сила и злобность слонов-самцов были прекрасно известны. Мой план был таков: справа от хижин, если смотреть на ущелье, среди посевов Маиса рос баньян, о котором я уже упоминал. На Него-то я и решил забраться. Если появятся слоны, оттуда мне будет удобно в них стрелять. Я объявил о своем решении вождю крааля, который пришел в восторг. Теперь, заявил он, его народ может спать спокойно, поскольку, если великий белый охотник сверху, как добрый дух, станет охранять мир и покой крааля, им бояться нечего.
Я ответил, что только неблагодарная скотина может думать о сне в то время, как я, не смыкая глаз, забыв об отдыхе, всю ночь должен торчать на дереве, подобно раненому грифу, и стеречь его добро. Тут он снова сник, признав мои слова «резкими, но справедливыми».
Но, как и в прошлый раз, доверие было полностью восстановлено, и в тот вечер все в краале, в том числе и престарелая жертва ревности в своем сарае на краю поля, отправились спать со сладостным чувством безопасности от слонов и прочих животных, рыскающих по ночам.
Начав приготовления к ночной охоте, я добыл у вождя бревно, оказавшееся, кстати, совершенно трухлявым, и укрепил его на двух горизонтально растущих сучьях баньяна футах в двадцати пяти над землей так, чтобы на нем можно было сидеть, свесив ноги и прислонившись к дереву спиной. Потом я вернулся в лагерь и поужинал. Около девяти часов, за полчаса до восхода луны, я позвал Гобо, который, видимо, полагал, что на сегодня прелестей охоты на крупного зверя с него достаточно, и особого рвения не выказывал, не обращая внимания на его недовольство, сунул ему в руки мой штуцер восьмого калибра, сам взял штуцер-экспресс, и мы отправились к дереву. Было очень темно, но мы нашли его без труда, правда, забраться на него оказалось не так просто. Но мы все-таки залезли, уселись на бревне, словно двое мальчишек на слишком высокой скамейке, и стали ждать. Курить я не решался, памятуя о случае с носорогом и опасаясь, что слоны почуют табак, если пойдут в нашем направлении, а это сильно осложнит дело. Поэтому я просто сидел и поражался безмерности тишины.
Наконец взошла луна, застонал ветер, и от его дыхания тишина начала наполняться таинственным шепотом. В разлитом свете необъятная равнина, горы и лес казались пустынными, и скорее походили на сумеречное видение из сна, на неясное отражение прекрасного, исполненного покоя, но недоступного мира, чем просто на прелестный уголок земли, мягко посеребренный тихим сном. Вообще говоря, если бы не проклятое бревно, с каждой минутой становившееся все жестче и жестче, я, пожалуй, смог бы полностью отдаться открывшемуся мне чуду природы. Вот только пусть мне покажут того, кто сумеет беззаботно предаваться миросозерцанию, сидя в засаде, высоко на дереве, да еще на жесткой, корявой деревяшке. Короче, я просто отметил в уме, что ночь была дивно хороша, и стал дожидаться слонов. Но слоны все не появлялись, и, прождав еще около часа, я, то ли от усталости, то ли от скуки, начал дремать. Проснулся я довольно внезапно. Гобо, сидевший рядом, но все же чуть поодаль, насколько позволяло бревно (белые и туземцы с обоюдной неприязнью относятся к запахам, исходящим друг от друга), еле-еле слышно щелкал указательным и большим пальцами. По этому сигналу, весьма распространенному среди охотников-туземцев и носильщиков, я понял, что он что-то увидел или услышал. Я взглянул на него: мой напарник напряженно смотрел на подернутую туманом опушку леса позади темно-зеленой полосы маиса. Я тоже стал вглядываться и вслушиваться. Вскоре до меня донесся негромкий низкий звук, словно великан, вытягивая руки, придавливал к земле стебли маиса. Потом наступила пауза, и на открытое пространство величественно выступил слон, каких я доселе не видел и вряд ли когда-нибудь увижу. Силы небесные! Что это был за исполин! Как мерцал лунный свет на его единственном великолепном бивне — другого бивня не было, — когда он стоял среди маисового поля, мягко поводя ушами и ловя хоботом запахи! Пока в изумлении от его размеров я думал, сколько может весить такой бивень — а я поклялся в душе добыть его во что бы то ни стало, — появился другой слон и встал рядом с первым. Он был немного ниже, но, как мне показалось, почти такой же массивный, как первый, и даже при таком свете было видно, что оба его бивня превосходны. После некоторой паузы возник и третий. Он был короче остальных, но повыше второго; когда позже я их измерил, оказалось, что у меньшего из этой могучей троицы в холке было двенадцать футов и полтора дюйма, так что можете себе представить их размеры. Они встали в ряд, с минуту постояли тихо, а мой гигант нежно поглаживал хоботом своего соседа слева. Они начали пастись, продвигаясь вперед и чуть вправо, срывая большие пучки сладкого маиса и отправляя их в рот. Все это время они находились слишком далеко, ярдах в ста двадцати от меня (я заранее промерил шагами расстояние от дерева в разные стороны), и стрелять в них при этом неверном свете было бессмысленно. Они паслись полукругом, постепенно приближаясь к стоявшей рядом с моим деревом хижине, где хранились початки и спала старуха.
Прошел час-полтора. От возбуждения и надежды что томит сердце, я потерял терпение и даже всерьез подумывал спуститься с дерева и при свете луны подкрасться к добыче. Конечно, охотиться на слонов в открытом поле было бы чистым безумием, и уже одно то, что мне это могло прийти в голову, дает вам представление о моем состоянии. Но удача приходит к тому, кто умеет ждать, а порой и к тому, кто не умеет, и в конце концов слоны, вернее, один из них, подошли к дереву. Утолив голод, очевидно весьма сильный, великолепная троица снова выстроилась в ряд ярдах в семидесяти слева от хижины и ярдах в восьмидесяти пяти от места моей засады. Тут слон с одним бивнем издал какой-то странный звук, как будто высморкался, и прямиком направился к хижине, где спала старуха. Я приготовил штуцер, взглянул на луну и понял, что в ближайшее время надо ждать новых осложнений. Я уже говорил, что, когда взошла луна, поднялся ветер. Так вот, он принес с собой облака и тучи. Из-за первых, еще легких облачков свет стал слабее, хотя луна пока не скрылась, но за ними быстро надвигались две черные тучи: одна небольшая, продолговатая, а за ней — огромная и широкая. Привлекли они мое внимание потому, что очень уж напоминали телегу, запряженную длинной тощей лошадью. Как назло, когда слон оказался ярдах в двадцати пяти, голова облака-лошади наплыла на лунный лик, лишив меня возможности стрелять. В тусклом свете я различал лишь серую массу огромного животного, продолжавшего идти к хижине. Потом свет исчез совершенно, и мне пришлось полагаться только на слух. Я слышал, как слон шарит хоботом, очевидно, по крыше хижине. Потом раздался шорох раздвигаемой соломы, и на какое-то время сделалось совсем тихо. Облако начало сдвигаться. Теперь я мог разглядеть очертания слона: голова его находилась прямо над хижиной, но хобота я не видел, и неудивительно, — он был внутри. Слон, явно привлеченный запахом маиса, шарил им в сарае. Стало светлее, я уже приготовил штуцер, как вдруг раздался леденящий душу вопль, и над крышей снова появился гигантский хобот, а в нем — старуха в одеяле, до того мирно спавшая в хижине. Она вылетела из дыры в крыше, как червяк на крючке, растопырив тощие руки и ноги в разные стороны и вопя истошным голосом. Не знаю, право, кто из нас сильнее испугался — она, я или слон. Слону, конечно, тоже пришлось не сладко: ни о чем не подозревая, он приготовился было полакомиться маисом, а старуха подвернулась ему совершенно случайно и перепугала до смерти. Он грозно затрубил и швырнул ее на макушку невысокой мимозы, где она и застряла, не переставая издавать звуки, которым позавидовал бы любой лондонский поезд. Старый слон, задрал хвост, захлопал огромными ушами и приготовился бежать. Я поднял штуцер восьмого калибра и, поспешно прицелившись ему в шею (а шея была широченная), выстрелил. Выстрел прогремел как гром, отдавшись в тихих холмах стоголосым эхом. Он рухнул на землю как мертвый. И тут, представьте себе, то ли отдача тяжелого ружья, то ли бурный восторг этого идиота Гобо, то ли все вместе, а может, просто несчастный случай — не знаю, но только гнилое бревно сломалось, и мы с ним полетели вниз, грохнувшись на ту часть тела, о которой в приличном обществе вслух не говорят. Удар был страшный, я решил даже, что у меня вылетели все зубы; но хотя меня и оглушило на некоторое время, к счастью, упал я довольно удачно и ничего себе не повредил. Слон тем временем принялся реветь от страха и ярости, и в ответ на зов оба его товарища двинулись на помощь. Я попытался нашарить ружье — его нигде не было. Тут я вспомнил, что приладил его в развилке дерева — так было удобнее стрелять — наверняка оно там и осталось. Положение оказалось незавидным. Снова лезть на дерево я не отважился, так как после падения мне это было слишком трудно, да к тому же слоны непременно заметили бы меня, а мой второй штуцер остался у Гобо, который, уцепившись за сук, повис на дереве. Бежать я тоже не мог: никакого укрытия поблизости не было. Оставалось только одно: я тихо, как только мог, заполз за дерево, шепотом приказал Гобо принести штуцер вниз и, не отрывая взгляда от слонов, стал ждать, как повернутся события. Я знал, что если слоны меня не видят, а они, к счастью, были поглощены своими делами, то не смогут и учуять, ибо я находился с подветренной стороны. Гобо же предпочитал сидеть в безопасности на дереве и либо меня не слышал, либо делал вид, что не слышит. Потом он утверждал, будто не слышал, я же уверен в обратном, поскольку уже имел возможность убедиться в том, что он не слишком азартен, и вряд ли ночная охота на слонов могла увлечь его всерьез. Короче, я сидел за деревом, без ружья, в двух шагах от смерти, но забыв обо всем, поскольку зрелище мне довелось увидеть поистине замечательное.
