Виктор Поротников - Игорь Святославич
«Доброе слово утешит страждующего, добрый поступок способен вразумить заблудшего и отвратить от зла зачерствевшего сердцем», — было написано в конце.
— Это что — летопись галицкая? — спросил Игорь, сворачивая пергамент в трубку и возвращая жене. — Откуда она у тебя?
— Нет, это не галицкий летописный свод, — промолвила Ефросинья, любовно поглаживая своими белыми пальцами свернутый пергамент, — это наша местная летопись.
Игорь подсел к жене:
— И кто же ее пишет?
— Монахи, что на книжном дворе трудятся, — ответила Ефросинья. — Ты не рад этому?
— А Вышеслав к сему делу не причастен? — Игорь хитро прищурился. — Уж больно слог знакомый.
— Что в том плохого? — Ефросинья обвила шею мужа руками. — У Александра Македонского в войске был философ Каллисфен, который прославлял на бумаге все победы царя. У императора ромеев Юстиниана был придворный летописец Прокопий из Кесарии, благодаря которому мы ныне знаем о войнах ромеев с вандалами и арабами. Был свой летописец и у твоего пращура Ярослава Мудрого…
После беседы с Ефросиньей Игорь позвал к себе Вышеслава.
Когда тот пришел, Игорь положил перед ним на столе взятый у Ефросиньи пергамент и спросил:
— Твоя задумка?
Вышеслав не стал отпираться:
— Моя.
— К чему все это? Растолкуй.
— На Руси издревле летописи составляют не только в Киеве иль Новгороде Великом, но и в прочих городах.
— Понимаю. Всякий князь о своей славе звонит. Но мне покуда звонить не о чем.
— Слава славе — рознь, — заметил Вышеслав. — Иной князь гоняется за славой с мечом в руке, а иной и без войны славным слывет. Жил добродетельно — вот верная дорога к самой громкой славе. Поверь мне, Игорь.
— Стало быть, мне теперь ни чихнуть, ни ругнуться нельзя, ты про все в летописи своей изложишь, — усмехнулся Игорь. — А может, мне по любому поводу теперь совета у тебя спрашивать, дабы все деяния мои праведными были?
— Благо не по совету делается, а из доброго побуждения, — сказал Вышеслав.
— Мне теперь и меч-то вынимать нельзя, раз уж ты изображаешь меня христолюбивым князем, — с беззлобной иронией продолжал Игорь. — Только в этом мире, Вышеслав, распри неизбежны. Коль ты не нападешь, то на тебя нападут.
— Я хочу верить, Игорь, что и в мире и на войне ты будешь придерживаться справедливости. Ведь это самое ценное нравственное качество для князя. Храбрых уважают, мудрыми восхищаются, а справедливых любят и доверяют им. Вспомни Плутарха. — Вышеслав положил ладонь на пергамент. — А летопись пускай станет для тебя зеркалом, чтобы ты мог взглянуть на себя со стороны. Эта летопись останется в наследство твоим детям, чтобы они могли гордиться тем, какой у них был отец.
Игорь взъерошил Вышеславу волосы.
— Ну как мне быть плохим, когда рядом со мной такой друг! — с улыбкой промолвил он.
— И такая чудесная жена, — добавил Вышеслав. — Я лишь хочу верить, Игорь, что ты станешь выдающимся князем на Руси, а Ефросинья убеждена, что ты необыкновенный человек.
— В устах ее это звучит как истина, — заметил Игорь. И про себя подумал: «Достоин ли я такой жены?»
Глава седьмая. Опасный беглец
С некоторых пор Игорь стал чаще наведываться в ту светелку терема, где Вышеслав и Ефросинья обычно занимались переводом греческих книг на русский язык. Там же Вышеслав трудился над летописью, названной им «Северский летописный свод».
Он хотел описать жизнь и деятельность новгород-северских князей, начав с отца Игоря, Святослава Ольговича. Для этого Вышеслав изучал киевские и черниговские летописи, копии которых делались на здешнем книжном дворе.
Вышеслав излагал события не с точки зрения пристрастного очевидца, целью которого было возвеличить род одного князя и очернить всех прочих князей, враждебных ему, но как сторонний наблюдатель, отдающий на суд потомков деяния и поступки владетелей Русской земли.
Читая жизнеописание своего отца, Игорь поражался превратностям судьбы, которые преследовали того всю жизнь. Часто лишь воля случая спасала Святослава Ольговича от неминуемой гибели, поскольку недруги, с которыми ему доводилось сражаться, зачастую были гораздо сильнее. В дальнейшем только покровительство Юрия Долгорукого способствовало закреплению за Святославом Ольговичем Новгорода-Северского и всего Посемья.
Окруженный враждой двоюродных дядей и братьев, гонимый племянниками и сватовьями, Святослав Ольгович тем не менее почитал своих старших братьев Всеволода и Игоря, хотя первый постоянно гнал его от себя, а другой, не выделяясь ни умом, ни храбростью, всегда заносился перед ним. Даже своим сыновьям от второго брака Святослав Ольгович дал имена своих старших братьев.
После прочитанного Игорь делился своими мыслями с Вышеславом:
— Мой отец был славным воителем и землей управлял мудро. Ему бы, а не братьям его бездарным сидеть на столе киевском. Выходило, что они творили беззакония, вызывая у народа ненависть к Ольговичам, а мой отец опосля расхлебывал кашу, заваренную братьями его. Что оставил после своей смерти Всеволод Ольгович кроме награбленных сокровищ и толпы наложниц? Чем прославился Игорь Ольгович, как не своей бессмысленной жестокостью?
Не понимаю, неужели в окружении моего отца не нашлось человека, который внушил бы ему мысль не терпеть своеволия братьев, но взять первенство над ними? Теперь бы я не в Новгороде-Северском княжил, а где-нибудь в Киеве иль Вышгороде!
— Так и гложет тебя червь честолюбия, — улыбнулся Вышеслав, слушая Игоря.
— Уж коли женщины подвержены честолюбию, то мужчинам грех его стесняться, — сказал Игорь. — Сам знаешь, сколь честолюбива была моя мать. И сестра ее такая же. И жена Святослава Всеволодовича не менее честолюбива. А сколь была честолюбива мать Ефросиньи, Ольга Юрьевна!
— Можешь не продолжать, — сказал Вышеслав. — Жены князей столь же испорчены властью, сколь и мужья их.
— Не власть портит, а богатство, — не согласился Игорь.
— Где богатство, там и власть, — возразил Вышеслав, — одного без другого не бывает.
— Отец мой покойный, по-твоему, был испорчен властью и богатством? — спросил Игорь.
— Не думаю, — покачал головой Вышеслав. — Из всех Ольговичей он, пожалуй, единственный, кто ни разу не поступился честью ради корысти. Уже только то, что он отверг все личные выгоды ради спасения из плена брата Игоря, говорит о многом. Душа у него была не с хлебный кус.
— Причем отец старался вырвать из плена брата, который однажды предал его! — воскликнул Игорь.
— Святослав Ольгович был истинный христианин, — с уважением произнес Вышеслав.
— Я вижу, именно это качество ты и стараешься выделить, Когда пишешь в летописи об моем отце, — заметил Игорь. — Почему бы тебе не отметить и то, какой он был искусный полководец?
— Воителей славных немало было на Руси, но не все они следовали христианским заповедям в той мере, как твой отец, — ответил Вышеслав. — Мне хочется, чтобы те, кто будет читать эту летопись, узрели за чередой кровавых битв и неурядиц, что твой отец, обнажая меч, не забывал и о своем нательном кресте.
С уважением отзывалась о Святославе Ольговиче и Ефросинья.
Она знала, что отец Игоря был дружен с ее отцом, и была благодарна умершему свекру за то, что он когда-то наметил ее, еще несмышленую девочку, в жены своему сыну. Ефросинья полюбила Игоря с самой первой встречи с ним и продолжала любить его даже теперь, когда ее муж открыто сожительствовал с половчанкой Аленой, приставленной к их младшим сыновьям.
Догадывался об этом и Вышеслав, который частенько встречался в княжеском тереме с Аленой и по ее поведению мог определить, что она пользуется особым расположением Игоря. Сочувствуя Ефросинье, Вышеслав пытался вразумить Игоря, говоря ему, что не по-христиански при живой жене любовницу заводить.
Но Игорь был глух к увещеваниям друга на эту тему…
Однако вскоре произошли события, невольно сблизившие Игоря и Ефросинью.
Миновал год с той поры, как Святослав Всеволодович собирал князей идти ратью на галицкого князя. И вот изгой, из-за которого едва не вспыхнула кровавая распря, неожиданно объявился в Новгороде-Северском.
Игорь встретил своего шурина, сидя на троне в окружении бояр. Здесь же находились Игоревы ближние дружинники и воеводы. Только что уехали послы черниговского князя, которые предупредили Игоря, чтоб не шел он супротив старших братьев и не принимал у себя сына Ярослава Осмомысла, коему отказали в приюте волынский и суздальский князья.
Отъехали послы в свою вотчину, а Владимир Ярославич тут как тут, едва в воротах городских не столкнулся с черниговцами.
— Рад видеть тебя, брат, — обратился Игорь к незваному гостю. — По нужде ты здесь иль по доброй воле?
