Елена Хаецкая - Атаульф
Годья Винитар говорит, что Вотан есть диавол, по весям рыщущий.
Мы с нетерпением ждали, когда Фрумо разрешится от бремени. Ждать оставалось уже недолго.
Фрумо же на все вопросы только глупо улыбалась, гладила себе живот и в рассказе о том, как ее обрюхатили, поначалу долго и косноязычно про свое скучное бытье в тот зимний день толковала — что видела, что ела — но только до того доходила, что смеркаться начало и к реке она пошла. А после хихикать принималась.
Наша мать Гизела, Ильдихо и хродомеровы дочери с племянницей то так, то эдак к ней подходили, но только все без толку.
Когда Ильдихо ничего не добилась, Брустьо сказала, что сама все вызнать берется. Ибо не умеет Ильдихо подход к Фрумо найти. А она, Брустьо, хоть к кому подходы сыщет. И пошла, да только у Брустьо тоже ничего не вышло. Фрумо вдруг кричать начала и из криков ее так выходило, что Брустьо во всем виновата, и в позоре фрумином, и в животе ее огромном.
Ильдихо сказывала, что после того, в тот же день, когда Брустьо к Фрумо дорожку мостила, Хродомер у себя на косогоре с сыном своим Оптилой лютовали, били всех и своим бабам настрого запретили к Агигульфу-соседу на двор соваться.
А дедушка Рагнарис у нас дома злорадствовал и говорил, что старый лис Хродомер следы заметает. Видать, чуял правду Велемуд, хоть и никудышный он мужик.
Агигульф-сосед уезжать не хотел. Боязно было ему хозяйство на Ахму да на Фрумо оставлять. Но в бурге, помимо прочего, у него свои надобы были.
Дедушка Рагнарис Агигульфу-соседу сказал, что за два дня ничего не случится — а мы, мол, за твоим домом приглядим.
В тот же день, как дядя Агигульф с Агигульфом-соседом уехали, мы с Гизульфом, улучив момент, к Ахме отправились — поглядеть, как он с хозяйством управляется. Ахма у плетня стоял, в носу пальцем ковырял, гордый был. Объявил нам важно, что он, Ахма, теперь тут полновластный хозяин.
Тут и кривая Фрумо появилась со своим животом. Взялась за живот обеими руками и заговорила с Ахмой: дескать, богатырь мой курочки хочет, курочки.
Мы с Гизульфом сделали вид, будто уходим, а сами за кустом, что у плетня рос, затаились.
Началась тут презнатная потеха. Ахма в курятник полез, выбрался в пуху и давленых яйцах — неловко по курятнику шарил. Мы с Гизульфом от смеха давимся: зачем в курятник лазить, если куры по двору ходят!
Тут и Фрумо, рассердясь, закричала Ахме:
— Вот куры, вот куры!.. Курочки хочу, курочки!..
Стали они вдвоем за курицей бегать. Наконец Ахма на пеструшку упал сверху камнем, будто снасильничать хотел, за крыло ее схватил. Она давай другим крылом бить. Гизульф глядел, себя за руку грыз, чтобы со смеху не завопить. Тут Ахма закричал Фрумо:
— Поймал куру!.. Рубить буду, рубить буду!.. Ахма хороший!..А там и нет никого!..
Она знай себе кричит:
— Курочки хочу, курочки хочу! — и по животу руками водит.
Ахма с курицей в дом пошел топор искать. Курица бьется, вырывается, а он будто не замечает. В доме походил, уронил что-то, после снова на крыльцо вышел. Мы с Гизульфом по пыли катаемся, стонем, в слезах тонем от хохота. В одной руке курица у Ахмы, в другой боевая секира Агигульфа-соседа, тестя ахминого. Такой секирой лошадь пополам разрубить можно. Ахма секиру за собой волочит.
Ахма курицу за ноги подхватил, как положено, и шмякнул ее головой на плашку. Стал секиру заносить, а секира-то тяжеленная, Ахме одной рукой не поднять. Агигульф-сосед и то с годами перестал ее с собой брать. Тут двух рук и то мало может оказаться. Ахма и взял секиру двумя руками, а про курицу позабыл. Та и вырвалась. Пока Ахма секиру заносил, чтобы курицу обезглавить, она уже была такова. Ахма секиру опустил, она в плаху глубоко ушла.
Стал Ахма секиру вызволять, плаху вместе с секирой повалил и сам упал. Фрумо кричать на него стала, сердясь. И все свое кричит:
— Курочки хочем, курочки хочем!
Ахма постоял столбом, а потом как заревет в голос, давай сопли и слезы размазывать.
Тут с нашего двора донесся рев дедушки Рагнариса:
— Где они, бездельники? Где их носит?
Мы с братом Гизульфом сразу поняли, что это он про нас. И убежали.
И вовремя убежали. Успели в хлев нырнуть прежде, чем дед показался. Гизульф вилы схватил, а я просто наклонился, будто очищал что-то. Дед проворчал что-то и удалился.
После снова рев его послышался. Он Ильдихо честил за что-то.
Как мы с дядей Агигульфом на ту рыбалку сходили, так дед все время не в духе. Всем в доме достается, но Ильдихо — больше других.
К вечеру, когда солнце к Долгой Гряде уже низко склоняться стало, вбежал к нам в дом Од-пастух. Мы Ода увидели и испугались. Запыхавшийся был Од, бледен и всклокочен. Будто галиурунны за ним гнались или впрямь царь-лягушка на село войной пошел. Не то чужаки объявились. Иначе зачем Оду-пастуху так спешить?
У дедушки Рагнариса на лице мрачное торжество появилось. Дескать, говорил я вам! И сказывать Оду велел, потому что мы все молчали, ждали, пока дед распорядится.
А Од говорить не говорил, только в сторону подворья нашего соседа Агигульфа показывал. И вдруг с той стороны верещание пронзительное донеслось. Это Фаухо-лиска, племянница хродомерова, надрывалась.
Ясно стало — беда какая-то случилась. Мы с Гизульфом сразу подумали про ту секиру, что Ахма из дома взял. Ахма хоть и дурачок, а все же наш брат.
Мать наша Гизела дернулась было бежать туда, но Од-пастух на Рагнариса глазищами своими дикими сверкнул. И головой мотнул. А дед понял его. Велел ей дома оставаться. Сам за Одом пошел. И мы с Гизульфом следом, только поодаль, чтобы деду на глаза не попадаться. Отца же нашего Тарасмунда дома не было.
У агигульфова подворья творилось невероятное. Скотина блеет да мычит, собаки вертятся и гавкают. Од-пастух стадо по домам разводил, да только до Агигульфа-соседа и дошел. И люди толпятся. Женщины за щеки держатся, едва не плачут. С полсела, наверно, уже стояло.
Дедушка Рагнарис на них цыкнул, чтобы расступились. На Фаухо рявкнул: замолчи, мол! За Хродомером беги.
Сам на двор пошел, а мы из-за плетня глядеть стали.
По всему двору в пыли лежали куры. Одни были мертвые, другие еще бились. По белым перьям размазывалась кровь. Гуси у Агигульфа были, тех тоже участь эта не минула. Пес дворовый на боку лежал, под брюхо кровь натекла.
Ни Ахмы, ни Фрумо видно не было. Секира как была повалена, в плахе застрявшая, так и лежала. Ее и не трогали.
Дедушка Рагнарис в дом вошел, велев остальным на двор не заходить. Сказал, зло здесь было сотворено великое. Тут Гизульф деду на глаза попался; дед приказал ему Тарасмунда быстро найти.
Дед из дома вышел и сказал, что в доме все в порядке. Но ни Ахмы, ни Фрумо и в доме нет. И назад через двор пошел.
Тут слева от дома лопухи зашевелились. Стон послышался, жалобный такой. Дед повернулся в ту сторону и обмер. Из лопухов выполз Ахма-дурачок. Потянул за собой след темный. В руке меч держал. Агигульф-сосед человек запасливый, из походов много оружия принес.
Меч этот памятный был, Агигульф-сосед еще в молодости его у одного могучего воина взял и нам многократно показывал, мечом гордясь. Но с собой этот меч не возил. Этот меч в доме висел. Ахма его и взял.
Ахма был так густо кровью забрызган, что не сразу поняли мы, почему он ползет. Ахма же полз по двору и, меча из рук не выпуская, кур и гусей собирал.
Мы все стояли, оцепенев. Дед было к Ахме направился.
Ахма на него зарычал, привстал и, оскалясь, мечом угрожающе тыкать вперед начал. Остановился дед. Впервые в жизни мы видели, как дедушка Рагнарис растерялся и не знает, что делать.
Тут, расталкивая всех, во двор Тарасмунд вошел. Дедушка обрадовался, видать, что есть, на ком зло сорвать, и кричать на отца нашего начал: оставил, дескать, недоумка, когда в капище предлагали отвести в голодный-то год, теперь сам с ним разговаривай! И с соседом Агигульфом тоже сам объясняйся. Всю птицу у него погубил, окаянный дурак, пса извел.
На роду, что ли, дедушке Рагнарису написано, что сыны его в рабство за долги пойдут один за другим? Только пусть зарубит себе на носу Тарасмунд: Агигульфа, сына младшего, он, дедушка Рагнарис, за это гнусное дело не отдаст.
Пускай-пускай Тарасмунд за своего сынка полоумного отвечает, коли сдуру пожалел на свою голову. Стыдоба-то какая! Ведь поручились перед Агигульфом-соседом, что приглядим за домом его!..
Рядом с нами, между мной и Гизульфом, к плетню Валамир притиснулся. Валамир учащенно дышал, и пахло от него резко, как от зверя. Меч при Валамире был. Крикнул Валамир деду, что берется он супостата одолеть, кем бы ни был.
Тарасмунд Валамиру крикнул, чтобы тот замолчал. И к Ахме направился.
Валамир ничуть не обиделся. Пробормотал только:
— Агигульф теперь родич ваш, с ним и договориться можно.
