Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Вода из колодца? – вопрошает Могун.
Кудесник утвердительно кивает. Верховный Жрец снова долго молчит.
– Отнесите его к Священному роднику в берёзовой роще, – наконец говорит он, – нижняя вода не может вернуть ему жизнь, если этого не сможет и верхняя, то…
Берёзовые жерди носилок мерно качаются в такт шагов, проклятая тошнота опять выворачивает нутро наизнанку. Наконец покой, ласковое золотое солнце, щебет птиц, приятное прикосновение Стрибожьего ветра и булькающий, весёлый говор лесного ручья где-то совсем рядом. Захотелось повернуться и увидеть его, но сил нет. А если хоть руку, она-то, кажется, совсем почти у воды, не далее одной пяди… Он просто лежит, слушает и ощущает, какая это лёгкая и светлая вода, совсем не та тяжёлая, придавленная землёй в тесном и глубоком чреве колодца. Он всё-таки дотягивается до ручья. На ощупь вода такая же, как и на звук, – лёгкая и светло-чистая, будто перемешанная с солнечными лучами. Он сделал ещё одно нечеловеческое усилие, и рука, захватив в искалеченную пригоршню немного воды, согнулась в локте и пролила содержимое на лицо, а несколько капель даже попали в рот. Впервые эти капли не вызвали приступа рвоты. Когда пришли помощники кудесника, то замерли от неожиданности: умирающий воин, который не мог уже и пальцем пошевелить, теперь лежал ничком около носилок, левым боком в мелкой воде, а воспалённые уста слизывали капли с мокрого от брызг камня. Не трогая изувеченное тело, они побежали за кудесником. Тот пришёл и, внимательно оглядев раненого, повелел:
– Осторожно положите его в ручей на спину, только чтоб вода до рта не доходила. Как увидите, что холодно ему и тело гусиной кожей покрылось, снова на носилки перенесите, только устелите их овечьими шкурами и сверху укройте так же. Пить давайте воды из ручья, но поначалу не более двух глотков.
– Отче, а как мы узнаем, что он пить хочет, ведь не говорит же? – спросил один из учеников.
– Поймёте без слов, затем волхвованию и учитесь, – строго произнёс кудесник. – Ночевать его тут же у ручья оставьте и по очереди стражу несите. Костёр разведите поблизости, чтоб ему не холодно было. Если не справитесь, тогда меня кликнете, я в избушке с другими ранеными управляться буду…
Мирослав слушал голос старца и одновременно видел всё, о чём он повествовал, и даже ощущал себя в теле раненого воина, и его боль, и жажду, и живительную влагу на устах.
– Как только понял я, что живая вода лесного ручья меня из лап Мары вырвать может, взмолился я Богам нашим и поклялся, что силе этой водяной буду всю жизнь служить, ежели здравие ко мне вернётся. Так-то и стал я Водославом, – заключил старый мельник свой рассказ.
– Уфф, у меня даже мурашки по спине пошли, – признался Мирослав, находясь под впечатлением услышанного. – Выходит, чтоб так, как ты, дедушка, воду, лес, зверей и птиц понимать научиться, самой Маре в очи заглянуть надобно?
– Нет, сынок, – улыбнулся Водослав. – Для познания див лесных, полевых и озёрных, разумения языка птичьего и звериного надобно только, чтоб душа чистой была, мысли светлыми, а в сердце жила любовь ко всему этому миру Сварожьему. Чтоб это уразуметь, мне надо было дыхание смерти почуять. Я ведь воином был, людей убивал, хоть и врагов, а всё равно – чью-то жизнь отбирал.
Тонкость чувства всей красоты земной была мне неведома. А ты чист, Мирославушка, и со многими обитателями лесными дружбу водишь, когда же твоё сердце объемлет великая любовь Живы, тебе откроются тайны неведомые, ибо Род Всевышний творит Жизнь через Любовь… А пока иди, сынок, отдыхай, я сам уберу, – сказал он Мирославу. – После обеда надо будет сено на той стороне заскирдовать, уже высохло.
Старик намеренно отправил Мирослава, чтобы не показать, как он устал. Наложение заклятия на младенца Овсены, а затем острое воспоминание о смертельном ранении отобрали слишком много сил. Посидев ещё немного, Водослав тщательно собрал в миску крошки и остатки еды. Тяжело поднявшись, пошёл к озеру и, что-то приговаривая, высыпал крошки в воду, наблюдая, как приученные к такому подношению рыбы быстро расхватывают корм.
Вернувшись назад, он, покряхтывая, лёг на траве под старой грушей, где обычно отдыхал в полуденный час, и вскоре заснул.
Когда Мирослав часа через два пришёл будить деда Водослава, он увидел, что старик не дышит. Душа его во сне отошла в Навь.
Мирослав растерянно смотрел на бездыханное тело, потом слёзы брызнули из глаз, и отрок громко зарыдал, поражённый внезапным горем. Ему казалось, что старый мельник, а тем паче кудесник будет с ним всегда. И хотя Водослав был стар и изуродован шрамами, не верилось, что он однажды покинет сей мир и его, Мирослава. И вот…
Наконец, несколько опомнившись, юноша вскочил и, не чуя ног под собой, перемежая бег с быстрой ходьбой, поспешил к ближайшему селению у Берестянской пущи сообщить о смерти старого мельника и попросить помощи, чтобы достойно его похоронить. Мирослав торопился, пот и слёзы то и дело застилали глаза, и отрок размазывал их рукавом по лицу.
Берестянская огнищанка поняла всё с полуслова. Кликнула невестку и сына. Тот посадил на коня племянника Ярослава, велев ему скакать в ближайшую весь за подмогой. А сам без лишних слов запряг в телегу лошадь, взял нужный инструмент и вместе с Мирославом отправился на мельницу. Когда прибыли на место, уже сгущались сумерки. Вскоре подоспели на другой телеге мужики из соседней веси в сопровождении женщин-огнищанок. В свете факелов омыли тело старика, переодели во всё чистое и уложили на дощатом помосте в мельнице, которой он столько лет исправно служил. Огнищанки оставались всю ночь у тела, плача и причитая об умершем, как Жаля с Горыней – неразлучные сёстры-плакальщицы всех похоронных обрядов.
А мужчины всю ночь стучали топорами в свете костров, готовя для умершего ладью из крепкого дерева. Для этого выбрали росший на взгорке дуплистый дуб, любимый Водославом. Он, бывало, разговаривал с деревом, поглаживая грубую, всю в глубоких трещинах кору, слушал, как шумит в ответ крона и лопочут узорчатые листья. Теперь они будут вместе навечно. Дуб – священное Перуново дерево, вместилище самих богов, знак силы, крепости и долголетия. Водослав – храбрый воин, знахарь-кудесник и славный труженик – достоин быть погребённым только в дубовой ладье. Умелые топоры огнищан отсекли ствол нужного размера, дупло расширили и удлинили, чтобы тело мельника удобно лежало внутри. Одну часть колоды чуть заострили, превратив в некое подобие ладьи, в которой дед Водослав уплывёт в Ирий по Нави-реке.
Утром огнищане на том же взгорке вырыли яму, чтобы впредь люди, едущие по дороге, огибающей холм, могли приветствовать старого мельника, а он с высотки глядел на свою мельницу, плотину и озеро, где живут Русалки с Водяником, плавают рыбы и всякая живность.
Когда яма была готова, мужчины вынесли старика и уложили в колоду-лодию, дно которой было застелено чистой холстиной, а под голову положили небольшую подушку, набитую душистыми травами.
Мирослав подошёл к скорбной, пахнущей свежесрубленным деревом лодии. Водослав лежал будто живой, только лицо его было слишком бледным и каким-то необычайно умиротворённым, какое не бывает даже у глубоко спящего человека. Даже уродливые шрамы не портили его отрешённо-спокойного выражения. Казалось, будто старый Водослав, уйдя в глубокие раздумья, постиг сокровенный смысл жизни и смерти, и теперь ему до всего прочего нет никакого дела.
Отрок положил рядом с дедушкой кресало и мешочек отборного зерна, которые протянул ему старый огнищанин. Хотели положить также меч Водослава, который был прежде храбрым воином, но тот же старый огнищанин сказал, что так делают, когда некому передать оружие. А у старого волхва есть преемник – Мирослав, которому оружие останется как память, да и сгодиться может в этой жизни не раз. Остальные молчаливыми кивками выразили своё одобрение. Волховской знак и обереги уже были надеты на шею Водослава.
Постояв с минуту молча, мужчины по знаку старого огнищанина подняли колоду и на плечах понесли её к погребалищу. Мирослав, засунув за пояс дедов меч, нёс вместе со всеми ладью скорби. Женщины утирали слёзы, – они не раз обращались к волхву за помощью, а уж мука и крупа, смеленные на Водославовой мельнице, были такие, что во всей округе не сыскать. Теперь старик ушёл, и каждый почувствовал какую-то часть сердца осиротевшей. Даже вода на плотине сегодня не журчала весело, как обычно, а тихонько изливала печаль, и струи, казалось, пели песнь прощания с Водославом.
У вырытой могилы в последний раз попрощались с волхвом, сказали ему добрые слова, попросили не забывать и помогать из Ирия добрым советом. Мирослав вслед за другими коснулся сухими горячими устами чела Водослава:
– Прощай, дедушка!
Ладью накрыли крышкой, выделанной из мягкого липового дерева, на которой были вырезаны знаки воды и солнца, которым верно служил старый волхв Водослав. Бережно опустили на верёвках в яму заострённым носом на заход солнца – в страну вечной Нави.
