Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
— Ничего от них не получишь! Это лее политические — ты что, не знаешь? Сдали они своим мои денежки, — ответил Ража одному из приятелей, который посоветовал найти братьев и потребовать у них деньги.
— Тогда надо взять с собой человека, которого Накашиа уважают и станут его слушать.
Этот совет показался Сарчимелиа разумным, но кого взять? Тут-то и родилась мысль позвать Дату Туташхиа. Препятствия теперь были немалые. Во-первых, старые счеты, а во-вторых, — слухи о том, будто он отбил у Туташхиа любовницу, уже дошли до Сарчимелиа и, стало быть, не могли не дойти до Туташхиа. Посмотреть с другой стороны, так для посредничества и переговоров, для воздействия и давления лучше Туташхиа и не найти. Мысль была очень заманчивой, но можно понять и сомнения Сарчимелиа. Поди узнай, найдешь ли общий язык с Туташхиа. И тут он услышит, что братья Накашиа сожгли дом Туташхиа, и узнает, в отместку за что сожгли. Не долго думая, он бросился его искать. Еще бы! Не то что повлиять на братьев, тут интерес получался один — на союз против Накашиа можно было рассчитывать.
Но одно дело — хотеть, другое — исполнить. Разыскать Дату Туташхиа Раже Сарчимелиа было так же трудно, как и полиции. Работа по компрометации Даты Туташхиа, хоть и медленно, но уже приносила свои плоды, и вполне внушительные. Уже во многих местах, где раньше принимали его с распростертыми объятиями, он теперь не появлялся. Два-три прежних его почитателя сказали ему в лицо, чтобы на их уважение и доверие он не рассчитывал. Другим такой смелости не хватило, но Дата сам почувствовал холод и порвал старую дружбу. Он ни перед кем не оправдывался, не опровергал слухов и не удостаивал никого своими объяснениями. Был только один случай. Настоятельница женского монастыря с резкостью, позволяемой себе лишь ортодоксами, обвинила его в грехах, ему приписываемых.
— Не тот я человек, мать, чтобы пойти на такое!
И ответ его, и спокойствие озадачили настоятельницу.
— Народ поверил, — сказала она, теряя уверенность.
Чтобы версия, пущенная Зарандиа, превратилась в аксиому общественного сознания, необходима была самая малость. Платок с украшениями и сожженный дом Туташхиа превратили смутные толки в факт, реальность которого уже никем не оспаривалась. Туташхиа обнаружил, что в глазах народа из благородного абрага, всеми почитаемого и лелеемого, он превратился в злодея, обагренного кровью невинных жертв. Ему не оставалось ничего иного, как принять на себя бремя изгнанника и отшельника.
А Ража Сарчимелиа рыскал, как шакал, — все искал его. У Туташхиа еще сохранились приверженцы, люди с ясной и трезвой головой. Сарчимелиа обошел их всех, уговаривая устроить ему свидание с Датой. Туташхиа, конечно, эти просьбы передавали, но ответ до грабителя так и не доходил. Он не унимался — искал. В конце концов то ли Туташхиа надоело скрываться от Сарчимелиа, то ли новые идеи посетили его, но он назначил разбойнику свидание в Бандза, в хижине слепого Мордухая. Сарчимелиа появился за полночь. Дверь была не заперта. Когда он вошел, Мордухай лежал на топчане. Приход ночного гостя его не удивил, но и вставать он не подумал, а лежал вытянувшись и был похож на мумию.
— Привет тебе, еврей Мордухай!
— Дай бог тебе здоровья, если для добрых дел ходишь по свету, — рука Мордухая потянулась в сторону другого топчана — старик давал разбойнику ночлег.
Больше он не проронил ни слова. Туташхиа заставил прождать себя трое суток. Видно, кружил где-то поблизости, высматривая, нет ли ловушки. Лишь на третьи сутки Мордухай заговорил. «Придет», — сказал он, почувствовав, что Сарчимелиа теряет терпение.
Туташхиа пришел, когда Сарчимелиа спал. Перед его приходом Мордухай незаметно вынул патроны из карабина и револьверов разбойника, положил их на стол. Туташхиа сбросил бурку и устроился на скамье возле очага. Мордухай развел огонь, и когда затрещали дрова, разбойник поднялся и протер глаза.
— Здравия желаю, Дата-батоно, но я бы ушел, если б ты сегодня не появился.
Туташхиа наклонил голову. Разбойник не понял, отвечал ли Дата на его приветствие или что-то другое было у него на уме. Держался Сарчимелиа браво — ему хотелось произвести на Туташхиа впечатление человека лихого и сильного.
— Мне бы хотелось поговорить с тобой один на один, — кивнул Сарчимелиа в сторону Мордухая.
Туташхиа помахал кистью руки, и Сарчимелиа понял, что настаивать не следует.
— Скажу тебе сразу, Дата-батоно, не за тобой была правда, когда на дороге ты отбил у нас людей, которых мы взяли, но я зла не помню и камня за пазухой не держу. И то вранье, будто я спутался с Бечуни Пертиа. Наплели люди! — Сарчимелиа подождал ответа Даты Туташхиа, но абраг не проронил ни звука, глядя в лицо собеседника, освещенное огнем.
Сарчимелиа подумал было, что Туташхиа молчит, подавленный твердостью его тона, но в позе абрага были лишь усталость и спокойствие.
— Дата Туташхиа, — заговорил он, уже волнуясь, — нет нужды ни мне, ни тебе в наших с тобой распрях. У нас один враг, и если нам вместе прижать его, лучше будет. — Сарчимелиа опять замолчал, ожидая, что скажет Туташхиа, но ответа по-прежнему не было.
До разбойника, видно, дошло, что не так пошла его речь, и он смутился.
— Дата-батоно, Накашиа сожгли твой дом. Тебя найдут — убьют. Я в Сухуми у одной бабы деньги хранил — они их забрали, а было этих денег столько, что на них таких домов, как твой, сотню можно поставить — не меньше.
И опять — ни малейшего впечатления. Ни один мускул не дрогнул в лице абрага. И по-прежнему он, не отрываясь, глядел в лицо Сарчимелиа.
— Давай вместе стребуем с него каждый свое. Лучше будет.
Мордухай подсел к Дате Туташхиа. Разбойник уставился на слепого, будто взглядом хотел заставить его вытащить из Туташхиа хоть слово. Конечно, взгляда этого Мордухай видеть не мог, и ни одного слова он не сказал, но разбойник почувствовал, что старик вот-вот заставит его уйти.
— Ты что думаешь, Дата-батоно, я разделаюсь с братьями Накашиа, а с тебя взятки гладки? Может, так оно и выйдет, да все равно твоим грехам на тебе висеть. Ты послушай только, что народ о тебе говорит… Ты же умный человек… — Сарчимелиа уже давился словами, но Дата молчал.
— Дата-батоно, тебя одного послушаются Накашиа. Помоги мне забрать у них деньги. Половина — твоя.
Слабая улыбка скользнула по лицу Туташхиа, а может, искра мелькнула в его глазах и погасла. Сарчимелиа понял, что лихой его тон давно уже перешел в мольбу, что не пойдет с ним Туташхиа к братьям Накашиа, но все равно разбойнику хотелось услышать от Даты хоть слово.
— Ступай, Ража-браток, своей дорогой, — сказал Дата.
Мордухай пошарил по столу, нащупал патроны и протянул их разбойнику. Сарчимелиа помедлил, прежде чем подняться, рассовал оружие и вышел.
Донесся лай соседских собак, сначала вблизи, потом издалека, и все стихло.
Вошел Исаак, внук Мордухая, и стал собирать ужин.
— Все это одних рук дело, Дата, — сказал Мордухай. — Одной головой придумано. Одной веревочкой перевито. Очень уж все одно к одному.
— Кто же он, этот человек? Почему такие умные люди идут к ним на службу, хотел бы я знать? — спросил Дата.
— Каждому — свое. Бог многим отпустил ума, а разумом наградил немногих. По разуму человека и дела его. У тех, о ком ты говоришь, поганый разум. Какими же быть делам их?
— А когда ты жить начинал, Мордухай-батоно, какой у тебя был разум?
— Выгода да прибыль.
— Ну, а потом?
— Понял, что все это — прах, но ничего лучшего мне не попалось, и тогда пошел до конца — копил и умножал нажитое. И так почти до ста лет. — В очаге шипела сырая коряга. — Хорошее ел, хорошее пил, в хорошей одежде ходил, но на другой день об этом уже не помнил. Все превращалось в ничто… — Мордухай помолчал. — А знаешь, что из всего этого в памяти осталось? В Мартвили на базаре мальчонка однажды козу продавал. Одежонка на нем была такая грязная и изодранная, какой я в жизни не видел. Торговала козу старуха-вдова: мор выбил всю семью, только внук остался, грудной младенец. Чтобы выходить его, и покупала она козу. Слезами умывалась — просила мальчишку уступить скотину за шесть гривенников, больше у нее ни гроша не было! Мальчишка — ни в какую. А я в ту пору черкеску продавал, досталась она мне по дешевке. Отдал я мальчишке черкеску задаром, ничего не взял. Забыть не могу его глаз: и верить не верит, и рад до смерти, а удивлению — края не видно. И еще помню: взял он у меня черкеску, тут же отдал старухе козу за шестьдесят копеек. Я — ему. Он — ей.
Туташхиа оторвал, наконец, взгляд от огня и перевел на слепого Мордухая.
— Пробовал я по-твоему. Сам знаешь, сколько раз пробовал.
— Ну и что?
— Кого я одел-обул, тот меня разул-раздел. А не меня, так другого. Здесь уж разницы никакой, — Туташхиа налил себе водки.
