Палестинский роман - Уилсон Джонатан
— Джойс скоро вернется?
— Понятия не имею, — пожал плечами Блумберг, а сам тем временем скомкал в кармане письмо.
Не дожидаясь приглашения сесть, Фрумкин плюхнулся на кровать, откинулся на подушки, заложив руки за голову.
— Ну, чем промышляете на Святой земле?
У Блумберга чуть отлегло от сердца.
— Земля меня интересует, святость — не очень.
— Вы просто читаете мои мысли. Говорите на иврите?
— Ни слова.
— И зря. Это язык будущего. — Фрумкину как-то удавалось сочетать непринужденность с настырностью.
— То есть, по-вашему, евреи добьются успеха?
— Мы всего добьемся, — сказал Фрумкин твердо.
Блумберг улыбнулся.
— Ну да, я сказал «мы». Удивляюсь я на вас, британцев. Вы нас в упор не видите. Но спорим, ваши чопорные островные дружки за две секунды докопаются, что вы еврей.
— Это точно.
На улице дневную тишину нарушил рокот легкомоторного самолета.
— Вам с женой досталось из-за этого происшествия с Де Гроотом. В свое время об этом много говорили в городе.
Блумберг старался сохранять спокойствие. Кто этот человек? Добродушный болтун или здесь все не так просто?
— Правда? А я и знать не знал, что мы знаменитости.
— Поймали убийцу?
— Вы лучше меня в курсе.
Фрумкин кивнул. Он поднялся с кровати, указал на картины у стенки:
— Можно взглянуть?
— Да пожалуйста.
Фрумкин стал рассматривать картины, передвигая их, как вешалки в гардеробе. Остановился на одном из ранних заказов Росса.
— Не думал, что вы церковный человек. Но вы ухватили суть этого печального места. Шотландский хоспис, верно? Почему вы не пишете портреты жены? Она красивая.
Блумберг предпочел не отвечать.
Фрумкин встал.
— Ладно, пойду я. Кстати, у вас листка бумаги не найдется? Оставлю Джойс записку.
Инстинктивно Блумберг сжал в кармане скомканное письмо.
— Можете передать мне на словах. Думаю, она скоро вернется.
Издали донеслось фырчание двигателя. Сначала Блумберг подумал, что это опять самолет, однако звук приближался.
— Может, это она наконец, — сказал Фрумкин.
Двигатель заглох, с шумом распахнулась калитка, послышался звук голосов.
Фрумкин метнулся к двери, распахнул ее. По дорожке шла Джойс, рядом с ней мужчина в форме британского офицера, но не Липман.
Вслед за Фрумкиным Блумберг вышел на крыльцо.
— Марк!
Джойс подбежала к Блумбергу, повисла у него на шее. Впервые за этот год он обнимал ее с непритворной радостью.
Аттил и Фрумкин наблюдали за семейной встречей, Аттил — с легким смущением, Фрумкин — настороженно.
Джойс, заметив Фрумкина, высвободилась первой. Но спросить ни о чем не успела, Фрумкин опередил ее:
— У меня ничего важного. Это не срочно.
Джойс смотрела на него с ненавистью. Она бы с удовольствием плюнула ему в лицо, но знала, что этого делать нельзя.
— Но вы же хотели… — начал Блумберг.
— Ладно, это несущественно, — перебил его Фрумкин. — Опаздываю на встречу в американской колонии. Они хотят посоветоваться насчет продажи фильмов туристам.
Потом обернулся к Аттилу:
— Вы знакомы с Джерри Россом? Мой добрый приятель. Я тоже состою в его обществе «За Иерусалим». Передайте ему привет от Питера Фрумкина из «Метрополиса».
Аттил кивнул, слегка сбитый с толку.
Фрумкин удалился. А через некоторое время они услышали, как он заводит мотоцикл, должно быть оставленный в эвкалиптовой рощице метрах в ста от калитки.
Блумберг заметил, что платье у Джойс запачканное, а глаза красные не то от слез, не то от усталости. Она рухнула на садовый стул.
— Ну, — сказал Аттил, — я вас покидаю. Господин Блумберг, рад был познакомиться. Надеюсь, ваша поездка на юг была плодотворной. Я большой ваш почитатель.
Он взглянул на Джойс:
— А с вами мы еще побеседуем, в самое ближайшее время.
Они вернулись к началу: опять вдвоем в заросшем саду, опять, как тогда, доносится протяжное пение муэдзинов из соседних арабских деревень. Повеяло вечерней прохладой. Блумберг взял с кровати одеяло, накинул на плечи Джойс. Солнце садилось без обычной помпезности, а может, они просто его не замечали. Картина, завернутая в мешковину, так и стояла под деревом. Блумберг принес из дому початую бутылку вина, и теперь они передавали ее друг другу, прикладываясь по очереди. У него была пачка «Люблинера», и Джойс курила сигареты одну за другой, пока не осталась последняя. Блумбергу хотелось рассказать про Сауда и про письмо Де Гроота, но Джойс выглядела такой измученной, что он решил отложить разговор на потом.
Наконец она сама заговорила.
— В Роберта Кирша стреляли, — сказала она.
— Я в курсе. Он в Шаарей-Цедек. Но ведь все обошлось.
— Откуда ты знаешь?
— Его родственница была проездом в пустыне, обычное дело…
Джойс улыбнулась и сама удивилась, что еще способна на это.
— В общем, она заехала ко мне и рассказала последние иерусалимские новости.
— Я хочу его найти, — голос Джойс дрогнул, — то есть если он еще здесь. Из больницы его выписали. Возможно, он уже на пути в Лондон. Но я должна найти его.
— Значит, ничего не изменилось.
— То есть?
— То есть ты в него влюблена.
— Это что-то новенькое, потому что, когда ты уезжал, я не была в него влюблена.
— Но теперь любишь.
— Не знаю. А тебе не все равно?
— Возможно, ты мне не поверишь, — ответил Блумберг, — и имеешь на то полное право, но мне не все равно.
Джойс бил озноб, хоть она и закуталась в одеяло. У нее возникло такое чувство, будто за ней наблюдают, хотя посторонних поблизости не было.
Блумберг подошел к картине:
— Завтра я тебе все покажу. Это надо видеть при дневном свете.
Он отнес завернутое полотно в дом и поставил у стены. Когда он вернулся, Джойс на месте не оказалось — она отбежала в дальний угол сада, присела на корточки в высокой траве. Было слышно, как журчит струйка мочи.
Потом пошла обратно к дому, намокший подол платья лип к ногам.
— Чем занималась без меня? — спросил Блумберг. — Не считая влюбленностей.
— Да ничем. Ничем особенным.
Она села к нему на колени, склонила голову на плечо. Он обнял ее, вдыхая миндальный запах ее кожи, провел рукой по спутанным волосам.
— Мне очень жаль, — шепнул он. — Правда.
На ее лице блестели слезы.
— Не плачь, не надо, — сказал он и только потом понял, что эти слезы из-за него. — Я должен был раньше тебя освободить.
Джойс поцеловала его в лоб.
— Не знаю.
Потом встала и направилась к дому. Блумберг пошел за ней. Стоя в сторонке, смотрел, как она зажигает лампу.
— Я знаю, кто убил Де Гроота, — сказал он. — Сауд тут ни при чем, это сделали евреи.
— Какие евреи? — переспросила Джойс. Она, похоже, ничуть не удивилась.
— Евреи, которым нужно было, чтобы он замолчал.
Он достал из кармана скомканный лист бумаги и стал его расправлять на кровати.
— Почитай вот это.
Джойс, похоже неохотно, взяла письмо. Поднесла поближе к свету.
— Евреи убивают еврея, — говорил Блумберг, пока она читала. — Это же ни в какие ворота не лезет…
Джойс держала письмо почти над самой лампой, уголок едва не касался пламени.
— Ты что творишь? — испугался Блумберг.
Она опускала руку с листком все ниже к огню, но в последний миг, передумав, убрала от лампы.
— Что собираешься делать? — спросила она.
— Отдам его Россу, когда вернется. Вместе с этим. — Он извлек из кармана серебряную пуговицу и показал ее Джойс: — Де Гроот сорвал ее с одежды убийцы. Сауд нашел ее в нашем саду.
Джойс взяла пуговицу, с минуту подержала ее на ладони и вернула вместе с письмом. В какой-то миг Блумбергу показалось, что она хочет сжечь письмо. Или нет?
Джойс села на кровать. На стене у нее за спиной колыхалась гигантская тень.
— Помоги мне найти Роберта Кирша. Пожалуйста, Марк! Мне некого больше просить. Это очень важно.
