Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Почему? — перебил Федот собеседника, подсаживаясь ближе и глядя ему в глаза. — Разве плотничье ремесло важнее таланта архитектора?
— Нет, не плотничать, а головы бы рубить барам… Может быть, вам такой разговор мой и неприятен, но я не боюсь говорить то, что думаю.
— Ладно, ладно, Григорий, давайте-ка лучше поговорим об искусстве, о том, как вы постигли без ученья в академии великое дело архитектора? Где и как помышляете употребить свой талант?
— Талант, талант! — повторил Секушин, горько усмехнувшись, покачал головою и начал резко выкладывать давно наболевшее и, быть может, никому не высказанное.
— Эх, брат, никакого таланта, а главное, никакой славы, одна суета и боль на душе. Мужик я подневольный — больше ничего. Правда, здесь вот кое-что есть, — указал он на широкий гладкий свой лоб, — да что толку? При жизни — одна нужда и умру — никто добрым словом не вспомнит. Было такое дело, строили мы в Москве церковь, своим мужицким умом решили сотворить полностью от фундамента до креста. Иностранцы картины теперь пишут с той церкви, столь она великолепна, и спрашивают: «Чье это творение?», а протопоп им отвечает: «Это безымянные шереметевские мужички строили»… у собаки и той есть имя, а мы «безымянные»… вот оно как! Так какой же смысл трудиться ни за спасибо, ни за грош. И потомство знать не будет. А ведь человеку и по смерти хочется память о себе и делах своих оставить. Не так ли?
— Так, так, — согласился Федот, присаживаясь еще ближе к интересному собеседнику.
— Иностранцы за ту церковь большие бы деньги взяли, а нам что? — Секушин безнадежно махнул рукой и, пригибая пальцы, начал перечислять: — Объедки, обноски, зуботычины, колотушки и денег ни полушки!.. Да не я один в таком состоянии дел, — продолжал он горячо и убедительно, — а скажем, известный чудодей Кулибин! Во всем свете такого мудреца нет! Светлейший Потемкин дорожит им, при себе содержит, чтобы в любом случае немцам доказать, что нет ни одной такой немецкой хитрости, которую не перехитрил бы Кулибин… Чудеснейший изобретатель-механик, а не у дел…
— Слышал про его висячий мост, а посмотреть пока не удосужилось, — признался Шубин, — все дела, дела…
— А вы отдохните от дел, полюбуйтесь и оцените премудрость нижегородского мужика. Модель моста тут недалече, во дворе Академии над прудом возведена. И пока втуне. Нет применения, кто-то из сановных притесняет плоды русского ума! Денег, говорят, нет на настоящий мост. Нет денег! А без денег попробуй развернись! — Секушин закашлялся и замолчал.
— Написать бы жалобу самой царице, — нерешительно посоветовал Шубин и тут же почувствовал никчемность своего совета.
— Жалобу? — Секушин безнадежно махнул рукой. — Да разве слезница поможет? Нет, Федот Иванович, нашему брату некуда податься: в земле черви, в аду черти, в лесу сучки, а в суде крючки. Только и ходу, что в петлю да в воду!.. Ты не подумай, я не корыстный и не завистник. Нет. А злой я на порядки — это верно… Слышно вон, за Волгой Емельян Пугачев объявился, поделом усадьбы барские сжигает… Наш барин Шереметев одной ногой в гробу стоит, а гонит нас из Питера обратно в Москву еще новый дворец ему строить. А у меня думка, прости за прямоту дерзкую: собрать бы работных людишек побольше да лесами податься к Пугачеву, тогда, может быть, и наша служба не пропадет даром…
Он вопросительно посмотрел на Шубина и, прикрывая ладонями заплаты на штанах, притих.
— Что ж, — вздохнул Федот, — таких головастых людей, как ты, у Пугачева хватает. Да не в этом суть. Были и раньше — Болотников Ивашка и Разин Степан, да случилось так, что оба казнены. И третий не устоит перед войсками… Нет, не устоит…
— Что же делать: строить господу храмы, а барам строить хоромы и подставлять под плеть свою спину, так, что ли?
— Строить, и строить на века! — резко и утвердительно произнес Шубин. — Строить и думать, что в будущем за творения наши скажут спасибо нам свободные потомки.
— Пожалуй, и Пугачева одолеют, — помолчав, согласился Секушин. — И все-таки этим еще не кончится…
В комнату вошла Вера Филипповна.
— Я вам не помешала? — спросила она и пригласила обоих к столу.
Потом вместе с Секушиным Шубины вышли прогуляться до Академии наук, посмотреть там во дворе над прудом проект кулибинского висячего моста.
Для Секушина модель не была новостью. Он внимательно осматривал ее несколько раз, изучил и осмыслил все особенности и подробности моста. Шубин и Вера Филипповна были восхищены кулибинской моделью.
— Я так и знал, что удивитесь, — заметил Секушин. — Вот вам и нижегородский мужичок!..
Модель была в десять раз меньше предполагаемого моста через Неву. Но это был настоящий, четырнадцати сажен длины горбатый мост, перекинутый над прудом. Мост охранял отставной солдат. Он вышел из будки и, опираясь на алебарду, повел Шубиных и Секушина вокруг пруда. Видимо, не раз слыхавший пояснения самого Кулибина, он рассказывал им о модели.
— Четыре годика Иван Петрович трудился над этой махиной. Вся модель, видите, что кружево, сплетена из клеток стоячих и лежачих. Деревянных брусьев тут тринадцать тысяч! Винтов железных пятьдесят тысяч без трехсот штук! Да еще немало всякого прикладу. Тяжеленный, а весь держится на береговых опорах. Такой, только в десять раз больше, и через Неву может служить, а грузу выдержит пятьдесят пять тысяч пудов…
Кулибин все взвесил и высчитал. Середина моста на Неве должна быть на двенадцать сажен над водой, чтоб корабли, парусники и фрегаты под него проходили, не задевая мачтами. И чтобы горб моста был не слишком крут, въезд на мост предусмотрел Кулибин с улицы за девяносто сажен от невского берега…
— Да! Это не только талантливо, но и необычайно смело!.. — восхищался Шубин, внимательно разглядывая модель моста.
— Хорошо еще, что их сиятельства его сумасшедшим не признают, а пока за чудака-простачка принимают, — возразил Секушин. — А то еще я слышал от добрых людей, нашелся один смышленый человек, предложил он вместо моста подкоп под Неву сделать, чтобы пешим и конным передвигаться можно было. Над тем человеком посмеялись, выпроводили из верхних канцелярий и сказали: «Не глупи, дуралей, а упражняйся в промыслах, состоянию твоему свойственных». Так-то, Федот Иванович!..
— Да, помех в добрых делах немало есть. Но придет время, и мосты висячие над Невой, и ходы подземные для общего пользования — все будет! Ведь мысль человеческая быстрей всего на свете, она, забегая вперед, угадывает заранее, что в будущем должно быть…
Секушин и Шубин, осмотрев модель Кулибина, расстались друзьями.
Вскоре после этой встречи Секушин вместе с другими крепостными мастерами графа Шереметева отправился из Петербурга в Москву.
Жил тогда Секушин, как и все работные люди-строители, в тесном, переполненном бараке в сосновой останкинской роще. В город он отлучался редко, разве в воскресный день помолиться малость в первой подвернувшейся на пути церковушке, поставить копеечную свечу за помин всех усопших родственников, а затем, не дождавшись конца службы, выйти, перекрестясь, на узкую и кривую московскую улицу потолкаться среди москвичей, послушать их бойкие речи, а в речах иногда нет-нет да и обнаружится потрясающая новость. Однажды так и было. После весьма неприлежного моленья у Богослова в переулке Секушин зашел в кабачок на Большой Козихе и потребовал орленый штоф водки, выпил, закусил соленым огурцом и, оживясь, вступил в разговор с кабатчицей — собирательницей всех новостей, слухов и сплетен, поступавших в это почти всегда людное и не весьма богоугодное заведение.
— Чего слыхать про Емельку Пугача, какие есть разговоры о нем? — обратился чуть ли не шепотом Секушин к кабатчице, прозванной Потапихой по ее мужу Потапу, занимавшему видный пост в полиции.
— И не шепчись, Григорий, — сказала Потапиха, знавшая Секушина как нередкого посетителя, — теперь про Пугача можно во весь голос голосить.
— А что такое? Убили?
— Нет. Схватили в полон и скоро в Москву живьем доставят. Вчера от муженька такую весть слышала. А к муженьку-то еще гость пришел, важнейший какой-то человек, и всю ночь пили вино на радостях и спорили. Мой говорит — Пугача должны повесить всенародно на Красной площади, а гость говорит — должны ему отрубить ноги-руки, да туловом царь-пушку зарядить и выстрелить по Замоскворечью. Уж какая и казнь будет — не придумано…
— Не может быть! Не верю, это кого-нибудь подставного поймали, не Емельяна. Не такой он человек, чтоб в расставленные сети лезть.
— А вот попался…
— Ну и вырвется, и сбежит, и любая стража не помешает ему в бегстве.
— Попробуй убеги. Весь скованный да в железной клетке, как зверюга, посажен, и караульщики что ни есть самые надежные… Из Симбирска везут.
— Братцы! — возопил Секушин к сидевшим в кабаке мужикам, — да неужто Потапиха не врет? Да слыхано ли, да что с ним, с нашей надеждой?!
