Николай Костомаров - Кудеяр
Между тем в Москве происходило следующее.
Был у царя Ивана Васильевича в Москве новый дворец, построенный им за Неглинною, в ту пору, как царь возненавидел все, напоминавшее ему времена Адашева и Сильвестра, и в том числе старый Кремлевский дворец своих предков. Царю опротивела Москва, не жил он в ней, предпочитая Александровскую слободу, и только иногда приезжал в столицу на день, на два, и тогда поселялся в этом своем новопостроенном дворце. В одной комнате этого дворца, обитой зеленым сафьяном с золотыми узорами и украшенной рядом икон в басменных окладах, за столиком, на котором мозаикою выделаны были изображения птиц, сидел царь Иван Васильевич, одетый в черный атласный кафтан, на голове у него была тафья, а в руках его был остроконечный посох. Страшен был вид царя в эту минуту; он слушал с напряженным вниманием; шея была вытянута, голова тряслась, судороги бешенства передергивали его лицо. Перед ним стоял Басманов и рассказывал, как Кудеяр, которого царь считал погибшим, собирает шайку, хочет извести государя и думает посадить на престол князя Владимира Андреевича.
— Так вот, мой братец возлюбленный, каков ты! — говорил царь. — Давно ты замышляешь снять с меня венец! Прежде бояр хотел соблазнить, да не удалось, однодумцы твои получили достойную казнь. Теперь ты себе нашел иных пособников! Хорошо, хорошо! А и шурин мой хорош. Разве не он мне донес, что Кудеяр умер с голоду и будто слуга его, Алимка, стащил его в воду! Басманов! Ты мне верен или предашь меня, как Христа Иуда предал?
— Государь, чем заслужил, что ты не веришь мне, верному рабу твоему? — сказал Басманов, кланяясь в землю. — В огонь, в воду пойду по твоему велению, жилы свои дам вымотать за здоровье моего царя-государя.
— Вы все одно поете, — сказал царь. — Мамстрюк был мне свой человек, а изменил… Вот и Афонька Вяземский, я замечаю, змеею глядит.
— Я не Мамстрюк и не Афанасий Вяземский, — сказал Басманов, — я человек прост, не княжеского рода, не боярского; ты меня, царь-государь, из грязи извлек; я твой пес верный.
— Так достань мне Кудеяра, — сказал царь, ударяя посохом об пол и оставляя на полу знаки… — Достань мне моего лиходея! Кудеяр — моя беда… это черт его знает что он такое… Пришел из чужой земли, сила у него нечеловеческая, роду он невесть коего: крест какой-то на нем… это не просто! В неволю попал — и в неволе не пропал, а еще у хана в приближении стал. Ну что ж? зачем там не остался? Ко мне захотел? А! Басманов! В те поры, как он к нам стал проситься, я призывал к себе гадателя немца, что по звездам смотрит: тот немец сказал, что есть у меня враг лютый, страшный, сильный, такой-то враг у меня может отнять престол. Я допрашивал его, кто он? А немец сказал, что не знает, как его назвать. Потом прошли годы. Когда вокруг меня появилась измена, я вспомнил про то, что говорил мне астроном, позвал его и спросил: где теперь тот враг мой, что ты мне когда-то говорил. А тот астроном мне отвечал: в чужой земле. Я спросил его: каков он? А тот астроном мне рассказал; по его речам я догадывался, что это Кудеяр. Слушай же!
Я никому про то не говорил и долго сам с собою думал: оставить ли его в чужой земле, либо к себе зазвать. Напоследок я рассудил не оставлять его в чужой земле, чтоб он оттуда мне зла не учинил, и позвал его к себе. Что ж? Видел сам, что случилось! О! — произнес царь Иван бешеным голосом, стукнувши своим посохом. — Зачем я его не предал смерти? Хотелось мне его лютыми муками казнить… А он вот цел остался. Нет, Басманов, это не прост человек! Это — это беда моя! Басманов, поймай, достань мне Кудеяра, что б то ни стоило тебе… ты будешь мой первый друг, коли его достанешь!.. Постой! Позови мне этого разбойничьего атамана, что пришел к тебе. Хочу сам видеть его.
Басманов ушел, потом привел Жихаря в цепях и, оставив его в сенях, доложил царю. Царь вышел в сени.
Жихарь упал к ногам царя.
— Разбойник! — сказал царь. — Ты за свои злые дела довелся жестокой казни по нашему царскому указу, но ты не убоялся нашего праведного суда, пришел прямо к нам и донес про умысел собачьего сына Кудеяра, на наше государское здоровье и на наш царский венец. Этим ты уподобился оному благоразумному разбойнику, который, вися на кресте, обличил блядословие своего товарища и поклонился святыне распятого Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Бог простил его и в рай его с собою ввел. Так и мы, по нашему царскому милосердию, подражая Господу нашему, прощаем тебя за все тобою содеянные мерзкие дела и приемлем тебя в нашу царскую службу. Мы прикажем поверстать тебя поместьем нашим в Московском уезде. Снимите с него цепи!
С Жихаря сняли цепи. Жихарь молча кланялся три раза в землю.
— Как зовут тебя? — спросил царь.
— Данило Жихарь, — сказал Жихарь.
— Сослужи нам верную службу, Данило, — сказал царь. — Иди к разбойникам в стан и скажи, что государь-царь их всех прощает: какие там есть крестьяне и боярские люди — тех велит поселить в дворцовых своих слободах, а какие есть наши служилые люди, тех велит испоместить и быть им на государственной службе по-прежнему, всем прощение царское, и вины их впредь воспомянуты не будут, но только чтоб они сами сковали и привезли к нам Кудеяра.
— Царь-государь, — сказал Жихарь, — не вели казнить, вели слово вымолвить.
— Что? — сказал нетерпеливо и грозно царь.
— Великий государь! — сказал Жихарь. — Они меня не послушают: скажут, я сам то своею волею затеял… Коли твоя воля будет, пошли своего воеводу; а мне прикажи позвать их, будто на тебя, государя, с лихим умыслом идти, и потом навести на твою рать! А у меня, великий государь, с Кудеяром сговор был таков: чтоб ему со своими разбойниками прийти в Пронский уезд и стать подле озера и меня дожидаться там. И как они туда придут, пусть придет на них твой воевода с твоею царскою ратью и с пушками, и отовсюду их обступят, и выходу им не будет. А пушек у них нету. И когда воевода к ним пошлет с таковым твоим царским словом, и они, видючи, что им некуда деться, отдадут Кудеяра!
— Басманов! — сказал царь. — Данило говорит дело. Я пошлю тебя на разбойников, а Данило укажет тебе то место возле озера. Ты мне приведешь Кудеяра. Он должен принять смерть перед моими глазами.
Отпустивши Басманова и Жихаря, царь велел позвать к себе Алима.
Алим во всем сознался.
Царь приказал отвести его в дом своего шурина и повесить над порогом его дома, на верхнем косяке двери, и оставить до тех пор, пока труп сгниет. К дому Мамстрюка приставлена была стража, а ему самому было объявлено, что он должен ожидать смерти. Дни проходили за днями. Мамстрюк, не выходя из дому, должен был терпеть невыносимый смрад от разлагавшегося трупа своего слуги и мучиться каждоминутным ожиданием мук и смерти. Так оставался он целые месяцы, наконец, целый год; пока жива была сестра Мамстрюка, царица, Иван Васильевич не казнил его. По смерти Марьи царь Иван женился на Марфе Собакиной, умершей через несколько дней после брака. Мамстрюк все оставался в заточении, в ожидании смерти; время приучило его к такому ужасному положению.
III
Неудача
Не без труда приходилось Кудеяру сдвинуть с места свою ватагу, когда наступила весна и пришло время выступать в поход. Многие запели неприятную для него песню: лучше нам остаться тут на житье да построиться избами и дворами по-людски, лесу здесь довольно; стали бы мы орать да сеять, земля испокон века непаханая, черноземная, урожай большой даст; будем себе мы проживать в добре и холе, никаких даней не платя и тягостей никаких не отбывая; от Москвы далеко, царь про нас не узнает, а хоть бы и прослышал, так не станет на нас посылать рати.
— Нерассудливые вы люди и неразумные речи ваши, — сказал Кудеяр, — ништо вас так и оставят на покое, как вы себе уповаете? Царю-то, чай, ведомы ваши прежние разбои; прошлый год посылал он Басманова разгонять вас. Теперь, узнавши, что мы ушли к Дону, он беспременно пошлет рать на нас посильнее, чтоб нас добыть и выкоренить; жить вам здесь он не даст, будет думать, что, живучи здесь, вы когда-нибудь вздумаете и набежите на его города. И что вы думаете за даль такая? Вот на Дону город Данков построили; это уж недалеко от нас. Вы тут поселитесь, думаючи жить во льготе, а льгот вам и на три года не хватит. Придут ратные: какие из вас побойчее, тех — посекут, других батогами и кнутьями побьют да куда-нибудь пошлют, а которых тут на новоселье оставят, тех обложат всякими тяготами. А что тут за рай такой? Что много хлеба уродится! Да хорошо, как уродится; а как не уродится, тогда вам плохой будет рай на первый же год! А как мы пойдем на мучителя да изведем его да другого царя посадим, так нам не таким счастьем запахнет! И дело наше скорое будет: в каких-нибудь полдня все обработаем; против нас земля за мучителя не встанет; бояре земские того только ждут, чтоб отважные молодцы избавили их от Ивана. Они нашего умысла ведомы… и чают прихода нашего, и, как только мы изведем мучителя, тотчас же с нами станут вместе, и мы все будем им вровню. Вот что нам будет, вот чего добудем своим походом. Что, кажись-то, познатнее вашего урожая. Ха, ха, ха! На урожай, дурни, надеются. Да я вам теперь же каждому дам столько серебра, сколько бы вы получили за свой хлеб, если бы при большом урожае его собрали с этих полей. Посудите же сами своим мозгом: хлеба надобно посеять, да когда-то он вырастет, а, как вырастет, надобно его еще убрать, да смолотить, да провеять, да куда-то еще на продажу отвезти и тогда уже, продавши, деньги взять; а тут вам дают столько же серебра и вы берете его не оравши, не сеявши, не молотивши, ни на продажу не возивши?