Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы
Она медленно возвращалась во дворец по оживленным городским улицам. Тепло, и площадь перед дворцом кишела народом; всем хочется насладиться солнцем. Группа девочек во что-то играет; они подпрыгивают, стараясь увернуться от уличных собак, которые шныряют у них под ногами в поисках объедков. К стене прислонились мужчины с кружками эля; они смотрят на девочек, переговариваются и хохочут. Болтают женщины, сбившись кучками; они держат на руках младенцев. Дот сейчас могла бы быть одной из таких женщин, если бы ее жизнь круто не изменила свой ход. Зазвенел колокольчик городского глашатая; он закричал:
– Слушайте, слушайте все!
В толпе мелькнул алый плащ; люди окружили его. Дот протиснулась вперед, чтобы послушать новости.
– Французский флот объявился в проливе Солент. Флагман короля, каракка «Мэри Роуз», затонул. Около пяти сотен погибших. Вице-адмирал сэр Джордж Кэрью погиб вместе со своим кораблем.
Дот старалась представить, как выглядит море. Как река, только шире? Она вспоминала картины, которые висят во дворце; море на них темное и бурлит, как суп из бычьего хвоста в горшке. Вдруг она живо представила, что должны были испытывать люди, оказавшиеся, как в ловушке, в трюмах огромного корабля, который пошел ко дну, в свою подводную могилу, и как все становятся равными, когда дело близится к концу. Перед лицом вечности вице-адмирал ничем не отличается от юнги, который драит палубу.
– Он назвал корабль в честь своей сестры, – сказала Катерина.
– Ужас, ужас! – Лицо Хьюика было перекошено от страха.
– Ужаснее не бывает, – подхватила сестрица Анна.
Они мрачно ужинали в приемной.
– Кранмер отслужит панихиду по мертвым.
Катерина равнодушно взяла с блюда еду. Вся пища казалась ей почти несъедобной. Повара изготовили огромное создание: павлиний хвост, туловище свиньи, голова лебедя, крылья непонятно чего. Внутри множество фаршей. Если задуматься, блюдо поистине чудовищно, но на кухне считают, что подобные блюда пристало вкушать королеве. Небольшая группа вежливо похлопала, когда в столовую поднялся сам повар, вспотевший и раскрасневшийся после жара кухни, под весом созданного им чудовища. Он поставил блюдо перед королевой и вытер руки о передник.
Катерина улыбнулась, похвалила непревзойденный талант повара, сказала, что она никогда еще не видела ничего подобного… она подыскивала нужное слово и наконец выговорила:
– Поразительно!
Ей показалось, что повар остался доволен.
В столовую тихо вошла Сьюзен Кларенси. Она умеет скользить, как будто у нее под платьем не ноги, а колеса. Как всегда, она в желтом с головы до ног, из-за чего кажется бесцветной. Она деловито окинула взглядом стол, словно подсчитала, что сколько стоит, затем присела в глубоком реверансе. Привыкшая к придворному этикету, она терпеливо ждала, глядя в пол, пока Катерина не велела ей встать. Хотя она пришла явно затем, чтобы передать послание от леди Марии – зачем же еще? – она молчала, пока Катерина не приказала ей говорить.
Катерина не забыла, как бесцеремонно обходилась с ней Сьюзен до того, как она стала королевой.
– Мадам. – Сьюзен произнесла слова четко, как актриса. – Леди Марии нездоровится.
Катерине хотелось одернуть Сьюзен. Она так скованна…
– У нее снова разыгралась мигрень? – спросила она.
– Да, мадам.
– Бедная милая Мария. Передайте ей мои самые добрые пожелания.
– Хорошо, мадам. – Теперь Сьюзен как будто пересчитала кольца на пальцах Катерины, прикидывая их ценность. – И еще… – Она запнулась.
– Что?
– Моя госпожа просит простить ее за то, что она не закончила перевод.
– Пожалуйста, передайте, что я все понимаю. – Пятясь, Сьюзен вышла из комнаты, как будто ее тянули на невидимой нитке.
Мария взялась за Евангелие от Иоанна без всякого воодушевления. Правда, вначале Катерине удалось пробудить в ней некоторый пыл; она надеялась, что падчерица понимает, как важно издать тексты Священного Писания на английском языке. Однако после того, как они приехали из Элтема, Мария все время жаловалась на головную боль. Целыми днями она молилась и больше почти ничего не делала. Теперь Катерине казалось, что обратить Марию невозможно: слишком хорошо та помнит свою несчастную мать. Реформы постепенно сходили на нет; король отказался заключать союз с лютеранскими князьями. Католики, видя перемену в настроении короля, воспрянули духом.
Катерина ощущала смену власти в коридорах дворца; придворные исподтишка следили за ней. Отказ Марии помочь ей – еще один камень, брошенный в нее врагами.
Никто не ел всерьез, кроме Юдолла; на него как будто не подействовала гибель «Мэри Роуз» и весть об утонувших моряках, хотя Джорджа Кэрью он хорошо знал. Он пил вино полными кубками, то и дело подкладывая себе в тарелку еду. Интересно, как он остается таким худощавым. Он много говорит и пишет, много ест и пьет… Катерина невольно вспоминала о пятистах погибших. И за что? Все кажется таким тщетным. На юге наступают французы, на севере тоже неспокойно; шотландцы то и дело устраивают набеги. Союзы распадаются. Народы объединяют так же нелепо, как чудовищное блюдо, что подали сегодня к обеду, потом воюют, убивают друг друга – и ради чего? Чтобы отобрать у кого-то еще несколько лиг бесплодной земли. Ничто, кроме борьбы за территорию – и какой ценой? Самое же главное, Катерина не понимает, каким образом смертоубийство, которое совершается во имя Бога, связано с верой. Ведь враждующие стороны стремятся лишь к власти. Она понимает, что пришлось пережить ее венценосному супругу, чтобы удерживать врагов, причем не только внешних, но и внутренних. Сколько человек казнено, сколько разбитых сердец! Генриху пришлось забыть о своей человечности. Но каждая смерть – трагедия; после каждого убитого и казненного остаются родители, жены, сестры, братья, дети. Сколько бессмысленных злодеяний творится на свете! Чем больше она о них думала, тем меньше видела логики. Она как будто смотрела на гобелен, который издали кажется идеальным отражением картины мира, а вблизи превращается в бессмысленное нагромождение нитей. Катерина вспомнила Мег. Ради чего жила бедная девушка? Она провела на свете всего семнадцать лет, влача жалкое существование. Постепенно она лишалась рассудка и слабела. Телесный недуг подкосил ее. Разум Катерины отказывался понимать. Катерина не знала, имела ли жизнь Мег какое-то значение. Мир становится понятным, только когда все совершается в повиновении Господу, но и ее вера дала трещину. Правда, она привыкла подчиняться. Покорность въелась в ее плоть и кровь, подчинив себе все ее существо. Если лишить ее повиновения, порядок жизни потеряет смысл. Быть женщиной – значит, повиноваться. Иногда Катерине кажется, что она уже истратила на короля все отпущенное ей сочувствие. Скоро Генрих вернется с южного побережья. Она заранее знала, что он будет в дурном настроении. На то у него есть причины. Он потерял корабль. Попытка заключить союз с немцами окончилась неудачей; кроме того, он восстановил против себя императора, который чувствовал себя преданным.
Несомненно, король выместит на ней и боль в ноге, и досаду на то, что она по-прежнему не носит в своем чреве герцога Йоркского. Он будет злиться на все, даже на погоду. Хватит ли ей выдержки? Она прекрасно понимала: ей не остается ничего другого, как найти в себе силы и терпеть. Она должна положиться на Бога. Единственный способ найти смысл в происходящем – через Него, через Его слово. «В начале было слово, и слово было Богом». Она должна сосредоточиться, вспомнить свои прежние мысли, брать пример с Анны Аскью – к счастью, ее освободили. Не забывать о новой карте Вселенной Коперника и солнечном затмении. Все предвещает большие перемены, и она движется в первых рядах. Таков ее долг. «В начале было слово». А когда люди смогут прочесть слово самостоятельно, они поймут, что Бог – не тиран, но всепрощающий и великодушный отец. Когда Он лишает жизни, он переносит людей в лучший мир. Он сокращает людские страдания. Надо верить… иначе что ей остается?
Она делала все, что нужно; однако за внешней невозмутимостью крылась полная сумятица мыслей и чувств. Она вела светские беседы, мелкими глотками пила эль, одобрительно улыбалась, пробуя миндальное желе и отпивая сладкого вина из хрустального бокала. Она вежливо слушала, как Мэри Дадли, запинаясь, читает красивое стихотворение Серрея, ухитрившись совершенно его испортить. Катерина с улыбкой на лице смотрела, как кувыркаются акробаты, развлекающие придворных. Однако при первой же возможности она уходила к себе.
Она позвала Дот в опочивальню, и та помогла ей раздеться. Процедуру раздевания легкой не назовешь. Приходится долго расшнуровывать, расстегивать, разматывать. Крепыш чешет ухо задней лапой. Где-то тихо ржет лошадь. Лениво жужжит муха. Из галереи доносится взрыв хохота; должно быть, там потешает публику шутиха Джейн. Джейн успевала следить за всеми, подражать каждому жесту, чрезвычайно забавляя придворных, но Катерина находила ее выходки докучливыми. Из-за постоянно бегающих глаз трудно сказать, куда Джейн на самом деле смотрит. И ее болтовня, стишки и загадки опасно скользили по поверхности. Повтори ее слова кто-то другой, он мог попасть на плаху.
