Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве
Говоря это, дровосек стал на пень и протянул руку к вилланам:
— Дорогие братья и друзья мои! Я не учить вас пришел, а пришел с добрым советом от всего сердца моего, за долгую жизнь наболевшего…
Старики, стоявшие в первом ряду, сняли шляпы. За ними и все в толпе, кто был с покрытой головой, и пододвинулись ближе вперед.
Дровосек продолжал:
— Хотите быть свободными, хотите жизнь лучшую увидеть — берегите оружие, вами добытое, не выпускайте его из рук ваших. Война кончится — спрячьте его подальше и храните, соблюдая тайну. Придет время, не вам, так сыновьям вашим, не им, так внукам вашим будет с чем добывать себе свободу. Бережно копите силы ваши из рода в род.
В эту минуту Жак был похож на древнего галльского друида[103].
Он развел руки и, глядя куда‑то вдаль, сказал:
— Вижу — настанет день, когда, пройдя кровавый путь тяжелых испытаний, смерти, борьбы, выйдут вилланы на широкую дорогу, освещенную солнцем свободы, навстречу новой и мирной жизни! Истинно будет так!..
Дровосек говорил с большой искренностью и убеждением. Взгляд его излучал глубокое сострадание и любовь к простому народу, непоколебимую веру а победу правды над злом. Многие женщины слушали его, стоя на коленях, и крестились.
И вот в эти минуты Ив понял, что Жак–дровосек не колдун и не святой, а человек, понявший правду людскую. Отвратительными показались ему проповеди монахов и жалкими путаные нравоучения парижских философов.
Ив, почувствовав, что кто‑то положил руку ему на плечо, обернулся. Это был отец Гугон. Словно угадав мысли своего ученика, отец Гугон сказал, кивнув в сторону дровосека:
— Вот у кого следовало бы поучиться нашим городским клирикам.
Глава XX
РИМСКИЙ МОСТ
Вечером в широкой палатке епископа, разбитои в лесу под тенью двух огромных дубов в нескольких шагах от опушки, за которой в поле расположился епископальный отряд, шла довольно шумная беседа между епископом, рыцарем Жоффруа де Морни и рыцарем Раулем де Рокфлёром. Шум этот происходил от чрезвычайной крикливости рыцаря Жоффруа и громкого баса епископа. Кроме того, перед беседующими стоял стол, уставленный кружками и пятью кувшинами с вином, из которых три были уже пусты. Светильник на высокой железной подставке коптел, проливая тусклый свет на сидящих у стола и на дамуазо за спиной рыцаря Рауля, на постель с настланным медвежьим мехом и брошенным на него черным плащом, на меч, шлем, кольчугу и наперсный крест, висевшие на колу, вбитом в землю, на сапоги с длинными серебряными шпорами и глиняную миску на скамейке.
— Клянусь плешью королевского капеллана, — гремел епископ, — мне наскучило торчать на этом мерзком поле! Этот проклятый дю Крюзье никогда не вылезет из своего замка, а на приступ стен я не двинусь. Скоро осень, дожди, слякоть. Какого черта я буду торчать здесь из‑за вашей семейной распри! Хватит с меня! — И епископ ударил кулаком по столу так, что одна из кружек подскочила, выплеснув вино.
— О мессир! — воскликнул рыцарь Жоффруа. — Клянусь светлым раем господним, мне достоверно известно, что у дю Крюзье иссякли запасы продовольствия, в замке голод, а потайные ходы нами отрезаны. Ему остается только выйти из замка и либо принять бой, либо сдаться…
— Но когда, когда?! Вы слышите, мне это надоело! Я подожду еще пять дней и уведу свой отряд!..
— О мессир! Что вы! Как посмотрят на это рыцари? Что скажет король?
— А мне наплевать на вашего короля! — И епископ плюнул на пол.
Этот грубый разговор, грозящий перейти в ссору, раз–дражал рыцаря Рауля Великолепного. Его безбровое лицо сморщилось, веки почти сое сем закрылись. Он нервно теребил бородку, и золотой перстень на руке поблескивал желтой искоркой. Стоявший за ним дамуазо поправил голубой плащ, соскользнувший с плеча рыцаря.
— А пока, мессир, — продолжал рыцарь Жоффруа, — я предлагаю вам позабавиться и присоединиться ко мне для небольшой, но веселой прогулки. Верные мне люди сообщили, что по дороге, огибающей этот лес… Вы, наверно, знаете дорогу с древним римским мостом через реку?
Епископ утвердительно кивнул головой.
— Ну вот, по этой дороге через три дня вечером пройдет торговый караван из тридцати вьючных лошадей. Кожи, меха, еще что‑то, забыл. Словом, товар отменный и в большом количестве. Охраны почти никакой. Как раз. за мостом, если ехать отсюда, дорога идет вниз узким — заметьте, узким — скалистым проходом. Значит, им ползти в гору, а мы, проехав мост, спрячемся за скалами и оттуда стрелами покончим с охраной, а купцы на узкой дороге окажутся в ловушке, и мы с ними легко справимся. Убитых людей охраны зароем, как полагается в таких случаях, а затем проявим истинно рыцарское великодушие и отпустим купцов, предварительно получив имеющиеся при них деньги. Затем возьмем себе весь товар и двадцать шесть лошадей. O‑o! Четырех оставим им, опять проявив великодушие. Не забудьте, мессир, что у купцов—меховщиков и кожевников — водятся преимущественно золотые и серебряные денье и ливры. О–о!
Рыцарь Жоффруа сопровождал свои слова выразительными подмигиваниями, таращил и щурил глаза, сопел и надувал щеки, отчего топорщились его усы, очень удачно показал руками, как он покончит с охраной, а при упоминании о золотых и серебряных деньгах позволил себе слегка ткнуть пальцем в епископский живот. Он добился своего. Густые, насупленные брови епископа постепенно поднялись, холодные серые глаза сощурились, и сжатые злые губы изобразили подобие улыбки. Довольный успехом, Старый Орел залпом осушил кружку вина, крякнул, вытер губы бородой, встал и, получив согласие епископа помочь справиться с купцами, заявил, что ему пора ехать к своей ставке.
Во все время этого разговора рыцарь Рауль потягивал вино и с закрытыми глазами бормотал что‑то себе под нос.
Когда рыцарь Жоффруа шумно поднялся, чтобы уходить, рыцарь Рауль открыл глаза, поймал его за руку и громко, нараспев продекламировал:
Всё о ней говорит: утром ранним заряИ цветы, что весной украшают поля, —Всё твердит мне о ней, о прекрасных чертах.И ее воспевать побуждает в стихах!..
Ах, Жоффруа! Вы ничего не смыслите в искусстве изобретения приятных рифм! Как я скучаю по своей арфе! Когда мы покончим с этой глупой войной…
Он не успел досказать — за пологом раздались какая‑то возня, топот ног, кто‑то крикнул:
— Факел!
Рыцари выбежали из палатки.
— Что тут такое? — гаркнул епископ в темноту.
Оказалось, что дозорный дремал и был разбужен шорохом. Он увидел тень, будто человек крался, пригнувшись к земле. Потом он явно различил большого зверя, который выпрыгнул из‑за куста орешника и мигом исчез в лесу.
— Рысь, — сказал рыцарь Жоффруа. — Поверьте старому охотнику, она любит подкрадываться к жилью.
— Может быть, — ответил епископ. — А все‑таки надо утром поискать в лесу, нет ли какой другой «дичи».
— Все может быть, мессир, — усмехнулся рыцарь Жоффруа, — в такое время…
Утром люди епископа обшарили чуть ли не весь лес и никого не нашли, кроме Жака–дровосека, который объяснил им, что рубит деревья по приказу рыцаря Жоффруа де Морни, которому лес принадлежит. На вопрос, не видел ли он, не слышал ли кого‑нибудь, дровосек сказал:
— Я тут работаю давно и никого не видел, а если бы кто спрятался, моя собака сразу бы учуяла…
В полдень того же дня к вилланам из Крюзье и Мерлетты пришел в лес виллан от имени Жака–дровосека и рассказал о намерении епископа и рыцаря Жоффруа де Морни через два дня вечером перехватить торговый караван. Виллан рассказал, какая дорога и где римский мост и с какой стороны придет караван, рассказал и про узкий проход, и про скалы, за которыми хотят спрятать своих людей епископ и рыцарь. Когда вилланы усадили посланца у костра, чтобы угостить своим скудным обедом, он сказал:
— Еще вот что. Жак приказывал, чтобы кто у вас тут начальник, ему сказать, что дорога та очень глухая, жилья поблизости нет и мало кто ездит по ней: уж очень давно не чиненный мост, боятся — доски прогнили. Жак велел, чтобы начальник ваш это знал и доски те осмотрел. Вот и всё. — Виллан прибавил, смеясь: — Чудак он. Два раза мне это повторял, а когда я уходил, еще и в третий раз сказал. Будто я такой уж забывчивый!
Тотчас после ухода посланца Ив и Проспер выбрали людей, не раз уже ходивших с ними на такие дела и выказавших сметливость и храбрость. Собралось человек сорок. Проспер рассказал, с какими знатными людьми придется им потягаться силами.
— Небось слышали, друзья, про епископа, каков гусь? Первейший из священнослужителей разбойничает по дорогам, на землях своих хватает вилланов за малейшую провинность, за неплатеж подати бросает в подземелье. Во время своих охот топчет деревенские поля и огороды…
