Королевские сестры - Виктория Холт
Те, кто надеялся на забаву, были разочарованы, но все равно толпой повалили в театр на новую пьесу, и когда приехала королева, было забавно вслушиваться и надеяться на новые намеки, которые могли бы смутить ее, хотя было ясно, что текст пьесы на этот раз тщательно изучат.
Поразительно, как трудно было найти пьесу, в которой не было бы намеков, применимых к нынешней ситуации. Но наконец что-то нашлось, и королева объявила о своем намерении посетить представление.
Ее как раз облачали для выхода, когда в покои вошел Вильгельм. Одного его вида было достаточно, чтобы ее фрейлины разбежались, так что ему не пришлось приказывать им удалиться.
— Я так понимаю, — сказал он, — вы собираетесь в театр.
— Да, Вильгельм.
— Я только что узнал, что произошло на «Испанском монахе».
— Я не говорила вам раньше, Вильгельм, не желая беспокоить вас по такому пустяковому поводу.
— Я не считаю это пустяком.
— Это было, безусловно, очень неприятно.
— И поэтому вы намерены пойти снова и, возможно, подвергнуть корону новому унижению?
— Я сочла, что лучше всего не показывать, будто я боюсь ходить в театр из страха услышать что-то неприятное.
— Я не считаю, что вы вели себя достойно королевы. Прятаться за веером, выставляя на всеобщее обозрение свое смущение.
Глаза Марии наполнились слезами.
— Я… я не могла с собой совладать.
— А теперь вы намерены снова стать посмешищем, если им заблагорассудится сделать вас таковой!
— Я думаю, мне следует пойти в театр, чтобы показать им, что я не боюсь.
— Вы не пойдете в театр.
— Но, Вильгельм…
Он изумленно посмотрел на нее. Неужели она ослушается? Он испугался; всегда одно и то же. Покорность, которая казалась вечной, а затем — внезапная искра бунта, которой он должен был всегда опасаться, ибо ему приходилось помнить, что она — королева, и он правит через нее; и случись между ними разлад — чего, разумеется, никогда не будет, — народ этой страны встанет на ее сторону, на сторону той, кого они считают своей законной королевой.
Страх заставил его лицо окаменеть.
— Повторяю, — холодно произнес он, — вы не пойдете в театр. Я запрещаю.
— Вильгельм, я сказала, что пойду. Меня ждут. Я готова.
— Долг жены — повиноваться мужу. Вы это знаете.
— Да, Вильгельм, но…
— Тогда прошу вас помнить об этом.
Бунт зрел. Он приближался. Она верила, что поступит правильно, если пойдет в театр. Она была англичанкой; она выросла среди этих людей и понимала их так, как он не мог.
Ее унизили в театре, и она не могла отказаться идти снова, потому что они подумают, что она боится.
Она уже собиралась все объяснить, но он отвернулся. Она смотрела, как он выходит из комнаты — маленький человечек, слегка горбатый, хрипящий при ходьбе, — но человек, как она знала, гениальный, великий вождь, величайший из ныне живущих героев.
***
«Что она сделает?» — думал Вильгельм. Ему хотелось побыть одному, подумать. От этого зависело очень многое. Он верил, что, ослушавшись его однажды, она будет ослушиваться и впредь. Народ любил ее, а его ненавидел. Они не хотели его. Лишь министры, знавшие его как проницательного правителя, имевшие некоторое представление о его гении, видевшие, что он сделал для Голландии, верили, что он необходим им в это трудное время. Позже, когда дела в стране улягутся, он отправится в Ирландию и разберется с тамошними бедами. Для этого он им был нужен. Им нужен был деятельный король, который мог бы вести их в бой, который планировал бы за столом Совета. И им нужна была декоративная королева, которая могла бы выглядеть царственно и величаво и ходить в народе как символ.
Но в конечном счете решал народ — толпа, которая хотела смеяться и кричать, любить или ненавидеть. Они хотели Марию, а не Вильгельма.
Неужели она не знала — или знала? — какой властью обладает над ним?
Речь шла о большем, чем просто визит в театр.
***
Что делать? Мария была в растерянности. В театре ее будут ждать. Переполненный зал пришел туда, чтобы смотреть скорее на королевскую ложу, чем на сцену. Они будут пытаться найти скрытый смысл в любой двусмысленной фразе; и она хотела быть там, спокойная и царственная; она должна была показать им, что не боится. Ее отец был свергнут, это правда, но они забыли, что сами помогли его свергнуть. Разве не ополчились они умом и сердцем против папизма? Она была лишь символом; ее и Вильгельма призвали. Они пришли не по своей воле — или, по крайней мере, не она.
Ее фрейлины вернулись в покои; они, конечно, уже знали, что произошло, ибо всегда найдется тот, кто подслушивает у дверей и доносит.
«Он — хозяин, — скажут они. — Она должна делать, как он велит».
— Ваше Величество, не пора ли нам выезжать? — спросила графиня Дерби.
Мария помедлила, а затем сказала:
— У меня сегодня нет настроения для театра.
Она знала, что за ее спиной они переглядываются. «Не смеет, — скажут они, — потому что он запретил».
Но она была королевой, и ей хотелось внести в свою жизнь хоть немного веселья. Искра бунта вспыхнула.
— Я слышала, — сказала она, — что некая миссис Уайз предсказала возвращение моего отца. Мне пришло в голову пойти к ней и попросить погадать.
Все были поражены. Королева — и к гадалке! Она рассмеялась, и глаза ее заблестели при мысли о предстоящем приключении. Она не ослушается Вильгельма и не пойдет в театр, но в то же время совершит нечто куда более дерзкое.
В покоях воцарилось оживление: придворная жизнь казалась ее дамам скучной, и они были готовы пуститься в авантюру.
Ей вспомнились детские годы, когда ее дядя Карл инкогнито предавался множеству приключений, обычно связанных с женщинами; но как же народ любил эти его похождения! Король и королева должны бывать среди людей — именно этого народ и хотел. Нельзя же ожидать, что каждый монарх будет холодным, отстраненным героем, думающим лишь о благе своей страны… за исключением, конечно, тех моментов, когда он наслаждается обществом своей любовницы или своего обожаемого Бентинка. Эти мысли Мария старалась гнать, но они таились в глубине ее души, как и знание того, что она — королева, первая наследница, что именно
