Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий
Княжества Какэгава больше нет? Нашего княжества?
– Как же так? – проговорил я.
Они не ответили мне.
«Что теперь будет?» – спросил я себя. Нашего княжества – и нет. Что бы это значило?
Некоторое время я видел только забитые бревнами ворота, в которые мне не удастся пройти. А куда тогда идти? Мне же некуда… Я здесь никого не знаю!
Княжество распущено.
И мне действительно некуда идти.
Как же так? Почему распущено? За что? Вели же переговоры об усыновлении молодого человека, дальнего родственника господина нашего князя, я сам слышал…
Не договорились?
Мне-то теперь что делать? Куда?
Как же так? Куда я здесь пойду? Как так получилось? Я же не знаю тут никого…
– Попробуй обратиться к прежним союзникам Какэгава, – вдруг произнес один из стражников, тот, что справа, постарше. – Может быть, они помогут. Или дождись новых хозяев. Возможно, они будут набирать людей в новые имения.
– Да, – проговорил я. – Возможно. Но когда это будет?
– Этого я не знаю, – ответил тот, что постарше. – Может, через месяц, может, дольше.
– Вот как, – проговорил я.
Я, видимо, очень долго еще там стоял, собираясь с мыслями. Потому что молодой сказал:
– Тебе лучше идти. Или мы должны будем тебя прогнать.
Да. Действительно. У них же служба.
– Спасибо, простите, – пробормотал я, озираясь. Подобрал палку, вскинул ящик на плечо – какой же он тяжелый. Мгновение постоял, собираясь, и пошел прочь, туда, откуда пришел.
Прочь от места, которое так и не стало мне своим, куда-то туда, где не было ничего моего…
* * *
Наше княжество распущено.
Я шел по улице, придавленный тяжестью ящика с деньгами, и думал, куда мне теперь податься, где теперь мое место в этом неласковом городе. Близился вечер. Следовало подумать о пристанище.
Надежном – где я мог бы оставить на время ящик… И отдохнуть. И баня. Да. И поесть. Последний переход дался очень нелегко. Я уже недостаточно молод для таких походов.
А потом тщательно подумать. Как быть дальше.
Нет. Я пока еще не ронин. Я еще не готов. У меня есть ящик. У меня есть задание от господина. Его нужно выполнить. Все еще образуется…
Мне стало немного легче, хотя ящик оставался тяжелым…
Мой путь вывел меня обратно к мосту Нихонбаси. Уже вечерело, лодки, полные огней в бумажных фонарях, несло по темной воде вместе с их отражениями в плесе, в толпе появились люди с зажженными фонарями на палках. Нужно решить, куда идти.
Я перешел Нихонбаси в обратную сторону. Это были единственные места в городе, знакомые мне, и идти туда, где уже было что-то знакомое, оказалось обнадеживающе.
Рыбный рынок давно уже свернулся, набережная опустела, только крепкий запах чищеной рыбы остался. Я пошел вдоль отделанного крупным булыжником берега реки.
Нужно что-то решать. Ночлег и ужин. Именно. Ночлег и ужин.
Я ушел не слишком далеко, прежде чем нашел небольшую приятную гостиницу недалеко от берега реки, и не без некоторых колебаний оставил денежный ящик в своей комнате в конце длинного коридора на втором этаже, и спустился утолить первую телесную нужду – чего поесть.
Я устал беспокоиться об этом ящике. Пусть попробуют его утащить – а я тогда посмеюсь или наконец зарублю кого-нибудь…
Радушная немолодая хозяйка усадила меня за столик. Я попросил мисо, рис, крупно резанный дайкон, несколько вареных креветок к рису. Отказался от саке, предложенного радушной хозяйкой, чем несказанно ту огорчил, и тогда чай мне принесли за счет заведения. Вздохнул, вспомнил, как я далек от дома, и начал есть.
И не было ни одной мысли, как быть дальше.
В воздухе пахло горящим древесным углем в жаровнях и морем – ветер дул с залива.
– Хозяйка! Еще саке! – раздался пьяный дерзкий выкрик. Я, повернувшись на крик, сам того не ведая, ступил на дорогу без возврата.
Молодец, сидевший напротив, в странно белом, неприятно напоминающем мне об одеянии для самоубийства распахнутом кимоно, пивший по-черному, скорее юный, чем молодой, буйным неуместным поведением привлек мое раздраженное внимание. Рукава кимоно задраны почти до локтей, руки голые, крепкие, длинные волосы падают с головы, не собраны, лежат на плечах, гербов не видно, сословие раздражающе неясно. Столичные нравы. У нас молодежь так себя не вела. Опасалась бы.
Тут, похоже, опасались самого юного молодца. Хозяйка вне очереди обслужила буяна, принесла согретый кувшинчик, налила в чашку, добавила закуски. А молодец-то, похоже, пил давно и обстоятельно. Один, как ни странно. У нас неприлично одному пить, а тут, видимо, можно. Столица…
Вместо цубы на его лежавшем рядом мече между рукоятью и лезвием была зажата тонкая крупная золотая монета, я и не видел даже таких, может, и целый кобан, – храбрый наглец, носит напоказ целый рё золотом…
А потом к молодцу нагрянули незваные гости и почти сразу началась ссора. Было гостей трое, молодых развязных здоровяков, в таких же белых несвежих кимоно, и им было на все плевать. Я видел, как выглянула из кухни хозяйка, в отчаянии всплеснула руками и быстро скрылась.
– А кто это тут у нас теплое пьет вдали от друзей? – воскликнул один из ватаги, по-простому завалившейся в заведение прямо с улицы под занавеси. – Нагасиро, приятель! Один, и без нас. Нехорошо это.
– Идите куда шли, – угрюмо ответил Нагасиро с чашкой саке, застывшей у рта, исподлобья глядя на обступившую его стол невежливую компанию. – Проходите мимо.
– Ой, неласков наш старшой с утра. Неужто ночка не задалась?
– Не гневи меня, Дзентиро, – буркнул молодец в белом, опорожнив чашку в глотку. – Тебе не стоит.
– Ой, да ладно, что это мне и не стоит? Напугал-напугал.
– Валите, я сказал. – Нагасиро опустил руки на стол, уперся в него так, что аж мышцы на голых руках пошли узлами. Он в них столом, что ли, кинуть хочет? Так ведь не выйдет – видно, что стол к полу прибит.
Вот кстати, а мне как поступить? Прочие посетители вон тишком разбегаются, видать, знают некоторые обстоятельства и не обольщаются, доброго не ждут.
У нас, в нашем сонном княжестве, ничего подобного даже начаться не могло, а если бы началось – я бы первый и вмешался. Но тут на меня даже внимания не обращают, словно меня нет. Не боятся или пьяные до потери страха? Или есть
