Евгений Салиас - Петровские дни

— Что такое?! — ахнула Настасья Григорьевна. Капитану случалось оставаться у неё ночью, но не являться так, вдруг…

Кострицкий закрыл лицо руками, потом провёл ими по голове, а потом замахал ими на женщину. Жест говорил такое, что сразу и сказать нельзя. Целое происшествие! Событие внезапное и страшное.

— Господи Иисусе Христе! — перекрестилась Малова. — Да что же это ты? Говори скорей!

— Слушай, Настенька, слушай в оба! Дело важнейшее. Дело смертельное.

— Ох, что ты!

— Смертельное, тебе говорю. Либо мне сейчас помирать, либо нет! И всё от тебя зависит.

— О, Господи!

— Да. Слушай! Был я у князя Козельского вечером! И вот по сю пору мы всё в карты дулись. Я был в страшнейшем выигрыше. До семи тысяч хватил. А там всё спустил, что было с собой и что в столе найдётся, и не удовольствовался. Дом свой предложил… И дом проиграл!

— Как дом?! — вскрикнула Малова.

— Да так!

— Да нешто это можно! Ведь на деньги играют, сам ты всегда сказывал. А нешто на дома играют?

— Ничего ты не понимаешь, глупая женщина! — воскликнул капитан. — Толком тебе говорю: всё спустил, ничего у меня нет. Часы — и те, почитай, князевы, если платить ему. И теперь мне остаётся одно — руки на себя наложить, застрелиться. Я вот так и порешил.

— С ума ты спятил?

— Нет, дело решённое! Вот сюда и приехал к тебе. И тут же вот около тебя и застрелюсь!

Кострицкий вынул из большого кармана камзола пистолет и показал его. Малова ахнула и замахала руками:

— Стой! Стой! Выстрелит! Убьёшь!

— Не бойся, тебя не убью. А сам вот сейчас тут же застрелюсь, если ты не будешь согласна меня спасти.

— Да как же?! Что я могу? У меня денег всего…

— Многое можешь! Слушай!

И Кострицкий, перебиваемый удивлёнными вопросами женщины, подробно рассказал ей, что не только можно играть на вещи и на дома, но можно ставить на карту и собак, и лошадей, и даже крепостных целыми деревнями.

— Всё нынче прошло! — прибавил капитан. — Чего-чего нынче у князя не выиграли и не проиграли.

Наконец, постепенно, чтобы сразу не перепугать чересчур Малову, капитан дошёл и до главного: солгав, конечно, он объяснил женщине, что у князя на вечере сегодня была поставлена на карту одним офицером его собственная законная жена и он отыгрался. Но так как он, Кострицкий, не женат, то отыграться на этот лад не мог. У него никого нет, даже крепостных холопов нет. И для него одно спасение. Он просил князя позволить отыграть всё проигранное, поставя на карту женщину, хотя ему и чужую, но любящую его и готовую его спасти.

И Кострицкий прибавил:

— Спаси меня, Настенька! Дозволь отыграться на тебе.

Женщина слушала и глядела, выпуча глаза, и хотя сон её от перепуга совершенно прошёл, тем не менее она чувствовала, что сидит в каком-то сне наяву. Она не сразу поняла и заставила Кострицкого снова повторить то же и снова объяснить всё. Наконец она поняла и заплакала.

— Чего же ты?

— Как чего? Страшно, Митенька.

— Да чего же страшно-то?

— Не знаю…

— Ну, как хочешь! Это одно спасение! Коли тебе меня не жаль, то Бог с тобой! Стало быть, больше ничего не остаётся…

Капитан снова взял пистолет в руки и стал осматривать его.

— Стой! Стой! — закричала Настасья Григорьевна.

И она выскочила из постели и ухватила его со всей силой за руки.

— Говори, Как быть? Что надо делать?

— Одеваться и ехать.

— Как одеваться?!

— Да так! И ехать со мной!

— Куда? — с ужасом вскрикнула женщина.

— К князю!

— Как к князю? Когда?

— Сейчас вот! Одевайся, и поедем!

— Да зачем?

— А затем, чтобы он тебя видел. Он без этого не согласен. Но я знаю, что, повидав тебя, он согласится. Ведь это только, конечно, к примеру, Настенька. Пойми! Проиграть я не могу. Приедешь, князь на тебя посмотрит… Ну, посидишь в гостиной… А я поставлю тебя на карту и отыграю свои тридцать тысяч.

— Как же то есть на карту? На стол лезть?

— Да нет, глупая! Уж ты одевайся, и поедем.

Настасья Григорьевна, не только перепуганная, но совершенно как бы очумелая, начала одеваться. Изредка она останавливалась, всхлипывала и говорила покорно:

— Митенька! Помилуй! Что же это такое?

Но Кострицкий в ответ брал в руки пистолет и поднимал его к виску.

XXV

Через четверть часа капитан и Малова сидели уже в его карете и среди ночи быстро двигались по переулкам. Когда они въехали во двор дома князя и Малова увидела длинный ряд ярко освещённых окон, на неё напал такой страх, что она готова была выскочить из экипажа и броситься бежать. Кострицкий предвидел это и был настороже.

— Ничего, ничего, не бойся! Всё это пустое! Ты и не увидишь никого. Только, говорю, посидишь в гостиной.

Капитан и его подруга поднялись по парадной лестнице. Люди в швейцарской не обратили на женщину никакого внимания. Не то видали они, служа у чудодея-князя. И теперь даже они отлично знали, зачем является среди ночи незнакомая им барынька.

Капитан провёл женщину в гостиную, усадил, а сам пошёл в залу, откуда доносились десятки весёлых голосов. Малова настолько оробела, что сидела, как кукла, как бы ничего не сознавая и не понимая. Долго ли она просидела, ей было даже невозможно сообразить, настолько всё путалось в голове. Но, наконец, двери отворились, появился её "Митенька", а за ним высокая фигура пожилого человека.

Малова догадалась, что это сам князь, и невольно поднялась с кресла.

— Здравствуйте! Очень рад с вами познакомиться! — выговорил князь любезно. — Вы решаетесь помочь капитану в беде?

Малова молчала.

— Отвечайте же, сударыня!

— Отвечай, Настенька! Князю нужно это знать. Скажи, добровольно ли ты согласна.

— Добровольно! — через силу и еле слышно произнесла женщина.

— Вам известно, что убудет, если капитан проиграет?

— Нет-с…

— Как нет?! — воскликнул Кострицкий. — Я же тебе два часа пояснял! Но ведь это не наверно… Вот и князь скажет! По всей видимости, я выиграю. Говори, что тебе всё известно и что ты согласна.

Наступило молчание.

— Говори же, Настенька. А то я сейчас же, вот тут, исполню то, о чём я тебе сказывал. Знаешь, что тут у меня в камзоле… Говори, согласна?

— Согласна! — пролепетала Малова.

— Ну-с, в таком случае позвольте мне получше вас разглядеть! Хоть я вижу, что вы очень привлекательны, но всё-таки это дело серьёзное и зря поступать нельзя! — усмехаясь, выговорил князь серьёзным голосом, но видно было, что он сдерживает смех при виде перепуганной женщины.

Князь взял канделябр о четырёх свечах и приблизился к Маловой, которая, хотя и глядела дикими глазами, была всё-таки красива.

— Вы прелестны, сударыня! — сказал князь. — По справедливости, вы могли идти за пятьдесят тысяч… Но вот что неладно…

Князь подумал немного и выговорил, сдерживаясь от смеха:

— Вот что, любезный мой Дмитрий Михайлович. Я опасаюсь всё-таки, нет ли недоразумения. Хорошо ли вы объяснили госпоже Маловой, в чём дело заключается.

— Совершенно, князь, совершенно.

— Я должен вам заметить, что если бы сия дама была вашей законной супругой, то и речи бы не было о вашем праве играть на неё… Но ведь она вам чужая и ваша только сердечная подруга…

— Да-с. Но она согласна спасти меня, — горячо заявил Кострицкий. — Это наше обоюдное согласие…

В эту минуту в доме раздались крики десятков голосов и хлопанье в ладоши. Малова прислушалась и стояла уже совсем перепуганная.

— Успокойтесь, сударыня. В зале некая красавица восхищает моих гостей своими танцами, — объяснил князь и продолжал, обратясь к капитану: — Знает ли хорошо госпожа Малова, что именно с нею приключится в случае вашего нового проигрыша?

— Конечно-с. Конечно-с! — воскликнул Кострицкий.

Но князь подозрительно поглядел на него и обратился прямо к Настасье Григорьевне:

— Известно ли вам, сударыня, что в случае проигрыша капитана вы станете… Как бы это вам выразить поделикатнее… Его права перейдут ко мне, и ваши добровольные обязательства к нему станут обязанностями ко мне. Поняли?

— Поняла, — бессмысленно произнесла Малова.

— Боюсь, что нет, — отозвался князь.

И он прибавил вразумительно:

— Если я выиграю, то вы останетесь здесь, в моём доме, и будете моей подругой, пока я того пожелаю или пока я вас не проиграю кому другому. Понятно это вам вполне?

Настасья Григорьевна достала платок из кармана, высморкалась и начала утирать слёзы на глазах.

Князь развёл руками и, обратясь к Кострицкому, проговорил нерешительно:

— Уж я, право, не знаю, капитан…

— Так ты моей смерти хочешь! — вскрикнул этот, обращаясь к женщине. — Хорошо. Поезжай домой и реви там. А завтра приезжай ко мне служить по мне панихиду…