Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью
— На тебя большая надежда, — сказал Петр Апраксину. — Ежели прорвешься к городу, держись до последнего.
Наступление началось ночью, когда взорваны были мины, заложенные под турецкими укреплениями. Трудно было определить поначалу, кому больший урон причинили взрывы, неприятелю или наступавшим войскам. Турки давно прознали про закладку мин и сделали встречные подкопы, заложили свои мины, которые и взорвались одновременно.
Мощный взрыв разрушил часть укреплений, янычары побежали и покинули вал. Но большая часть поднятой взрывом земли с камнями полетела на наши редуты. Не меньше сотни солдат и офицеров задавило, покалечило, убило. Но все же «…солдаты и стрельцы, — вспоминал Патрик Гордон, — бросились через заполненные нами рвы и взобрались на вал без лестниц, что сделано было без особого труда, так как вал порос травой и в некоторых местах был очень отлогий; однако вследствие помехи от палисадов они не могли проникнуть в брешь на фланге. Но на куртину и на болверк[27] они взошли и прочно заселе в болверке, как это было предписано, не опасаясь ретраншемента[28], устроенного на гребне болверка. Это выполнили стрельцы, между тем, как солдаты, в особенности Бутырского полка, обступили другой болверк и куртину. Войска генерала Лефорта также устремились вперед, но не в большом числе».
Лефорт, как и при первом штурме, нехотя поддерживал основной удар полков Гордона. Сказывалась и личная неприязнь между двумя иноземными генералами.
Между тем турки, почуяв смертельную опасность, собрались с силами и яростно атаковали. «Ими предводительствовало какое-то знатное лицо в красной одежде, которое их не только чрезвычайно воодушевляло, но и побуждало с саблею в руке к исполнению обязанности. Наши были в большом числе оттеснены в ров, и турки стреляли по ним из огнестрельного оружия и из луков, бросали ручные гранаты и копья». Заметив неудачу, Гордон велел бить отбой.
А в эти минуты с юга, с берега Дона, успешно атаковали крепость гвардейцы и казаки под командой Петра Апраксина. Они овладели укрепленным валом и просочились в город. Узнав об этом, Гордон повел своих солдат и стрельцов в атаку, но «люди шли в бой уже не с таким бодрым духом». Атака захлебнулась, и Гордон вновь приказал отойти…
Преображенцы, семеновцы и казаки то и дело, под яростным огнем, кидались в атаку, ожидая поддержки полков Гордона. Но напрасно всматривался Петр Апраксин в сторону крепостных стен, тянувшихся от обрыва, атака там, видимо, захлебнулась. Петр оглянулся назад. На противоположном берегу в лагере Долгорукого был царь, оттуда он посылал гонцов с приказами. «Надо бы тебе, государь, не отсиживаться за рекой, чай не в Кожухове, а вместях с войсками, единой рукой направлять действо. А так каждый сам по себе, с растопыренными пальцами, врозь…» — подумал Апраксин.
Царь все-таки послал гонца Гордону, приказал возобновить атаку.
Обычно первый натиск наступающих, самый решительный и азартный, решает успех дела… Захлебнулась уже в сумерках и третья вылазка полков Гордона, тогда, не получив поддержки, отвел своих гвардейцев и казаков Апраксин…
На военном совете решили осаду снять и войскам отойти. Потери с обеих сторон были немалые, но больше всего царь горевал о гибели своих друзей-товарищей, потешных Григория Лукина и Якима Воронина.
«Его величество, — вспоминал Гордон, — был чрезвычайно печален, так как оба воспитывались вместе с ним. Его величество приходил ко мне и говорил, чтобы я был на похоронах».
Непогода в эти же дни ополчилась на людей и в далеком от Азова Архангельском, осенние штормы и ураганы на море схожи, что на севере, что на юге. Может, на севере поноровистее.
Ночью во вторую среду сентября с Беломорья на город обрушился небывалый ураганный ветер. Застигнутые врасплох купеческие суда и рыбацкие карбасы било ветром о причалы, крушило мачты. Наблюдал эту страшную картину и двинский летописец: «Сентября 8 в среду и те нощь и день, погода вельми была страшна и тою погодою и обуреванием у города Архангельского корабли с якорей рвало и на мель бросало, а иные о камень проломило, а так же и лодьи на берег заметало и барки, и дощаники и всякие суды с товаром и хлебом топило и разбивало и люди тонули и торговые мосты и с товары всякими разбило, так же и повозки немецкие с товары и со всяким питьем разбивало».
Только-только посадские люди опомнились, начали наводить порядок, подсчитывать убытки, как появилась новая, огненная беда. «Сентября 20 числа у города Архангельского, в пяток, в обеденное время, на Каменном Гостином дворе немецком загорелась среди двора, немецкая пенька и почал быть великий пожар и тем пожаром пеньки сгорело вельми многое число: сколько среди двора было, то все и погорело, так же и важня, и юфти и иных товаров сгорело многое число».
Тяжелый выдался год. Вернувшись с пожара, Апраксин разобрал почту и первым распечатал сверток с царской печатью. В пакете оказалась записка, всего в одну строку, с печальной вестью: «Якима Воронина и Григорья Лукина, пожалуй, помяни».
К горлу подступил комок, глаза повлажнели. Вспомнилось Плещеево озеро, юношеский задор молодых, полных сил сверстников царя. На верфи в Переславле тесали рядом топорами, ладили суда, несколько кампаний плавали вместе на построенных судах. В лихое время вставали стеной на защиту государя, хаживали с ним в Белое море.
Во все годы скуп был царь на излияния своих чувств и переживаний, никому их не высказывал, ни с кем не делился переболевшим. Одному Федору поверял сокровенное.
Много разных и непохожих друг на друга людей окружало Петра. Одних он приблизил сам, таких, как Лефорт, Меншиков, другие издавна поддерживали его в схватке за власть, подобно Ромодановскому, Стрешневу, Бутурлину, третьи льнули, предвкушая отдачу в будущем… Но равного Апраксину по душевной близости не было…
Панихиду по усопшим Воронину и Лукину служил в Успенском соборе сам архиепископ, помянули и всех погибших при урагане и пожаре. Церковный хор пел вполголоса, и под сводами собора лились тихие проникновенные звуки молитвенного песнопения «Со святыми упокой».
Среди забот помнил Апраксин и наказ Петра — прислать поскорей в Москву голландского мастера, который привез разобранную галеру. Минул с той поры месяц, но Вилим Мейер не соглашался ехать в Москву.
— Такого контракта я не подписывал в Амстердаме.
— Так мы составим новый контракт, — убеждал его Апраксин.
А Петр строго приказал доставить его чуть не силой. Без него никто не знал порядка сборки голландской галеры. К весне должны были быть на воде двадцать галер. Им и предназначалось взять в морскую блокаду Азов, лишить его подвоза припасов из Турции. Потому и торопил царь Апраксина.
В конце концов удалось уговорить Мейера, правда за очень кругленькую сумму, в два раза большую, чем получал Никлас.
Мейер отъехал вовремя. Из Москвы сообщили, что в Преображенском сотни плотников уже начали разделывать древесину для изготовления деталей галер. «Как же они так-то из сырых дерев заготовки ладят, — размышлял Апраксин, — к лету все рассохнется, покоробится, хлопот не оберешься с галерами. Видать, время торопит государя».
Спешили и в Двинском устье. Запахло зимой, Ледовитый океан заранее напомнил о своем суровом нраве.
Едва успел в воскресенье отойти от причалов последний купеческий караван, как ночью ударил мороз, сковало льдом все Двинское устье до Соломбалы. Через два дня повеяло теплом, часть судов успела выбраться на чистую воду, а другие так и остались зимовать на Двине.
«Октября 14-го и 15-го в понедельник Двина льдом остановилась и теми морозами у Архангельского, за островом 35 кораблей в заморозе остановились и стояли в Маймаксе реке. 16–17-го пошло тепло, вода растаяла. Октября 20-го числа почали морозы и теми морозами Двина паки остановилась».
Чем занимаются моряки в северных морях, когда их судно стоит в порту, в ледяном плену, прикованное намертво к причалу или к приглубому берегу? Днем находится работа: сбрасывают снег с палубы, скалывают ледяную кору с такелажа и снастей. Ежели на судне есть печки, то в кубриках тепло, и тогда живут на корабле. А в основном обитают на берегу кто где. Но вечерами собираются вместе в тавернах, австериях, трактирах, кабаках. В каждом приморском городе есть такие заветные места, которые притягивают, словно магнит, морских собратьев, без различия расы, происхождения и материального достатка.
Вспоминают прошлое, судачат обо всем, пьют за здоровье, кого-то помянут… Правда, не всегда звенит монета в кармане, зимой жалованье сокращают наполовину, а некоторых и совсем рассчитывают, иди куда хочешь… Выручают друзья, и приходится наниматься на любую работу. Но главное, дотянуть до весны, когда сойдет лед, с парусами без матроса не управишься…
