Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт
– Я оторву ему уши! – закричал Дарнли. – Он лжец! Нет никакого заговора, кроме того, который готовят члены твоего совета. Да, я слышал о намерении заточить меня в тюрьму и убить, если я буду сопротивляться. Мэр Глазго рассказал мне об этом! С другой стороны, – его тон смягчился, – мне также сообщили, что ты отказалась подписать разрешение, когда его принесли тебе.
Кто-то в Крейгмиллере предал ее! Или это был шпион, а не один из пяти заговорщиков? Марию обдало холодом, и она внезапно почувствовала свою уязвимость.
– Поэтому, – мягко продолжал он, – я никогда не верил, что ты, моя единая плоть перед Богом, решишься причинить мне зло.
Его плоть… его гниющая плоть… единая плоть… но разве я могу сказать о нем то же самое? Разве я не знаю, что он хочет причинить мне зло?
Стэнден вернулся с подносом нагретых влажных полотенец. Он начал аккуратно прикладывать их к шее и лицу Дарнли, стирая корки с его гноящихся болячек. Дарнли выглядел довольным, как кошка, получившая свою долю ласки.
– Я отправляюсь в постель, – наконец сказал он Стэндену. Слуга поставил его на ноги, а потом помог доковылять до спальни. Дарнли упал на колени перед распятием и тоскливо посмотрел на него. Потом он позволил проводить себя в постель. Дрожа от усилий, он смог забраться под одеяло.
– Я больше ничего не хочу в этой жизни, кроме того, чтобы мы окончательно помирились и снова жили как муж и жена, – проговорил он после ухода Стэндена. – Если этого не случится… если бы я знал, что это никогда не случится, то больше бы не встал с этой постели!
– Я тоже этого хочу, – ответила она самым приятным и убедительным тоном, который могла подобрать. – Именно поэтому я приехала сюда. Но сначала тебе нужно избавиться от болезни, и будет лучше всего, если ты вернешься со мной в замок Крейгмиллер для лечения. Там более здоровая обстановка, чем в низменном Холируде, но достаточно близко, чтобы я могла посещать тебя. Мы организуем лечебные ванны и комнаты для процедур.
– Я не могу путешествовать.
– Я привезу носилки и буду лично сопровождать тебя.
– Ты действительно так хочешь, чтобы я выздоровел и мы воссоединились? – он казался тронутым. – Ты правда этого хочешь?
Она кивнула.
– Ну что же, мне придется убедить себя в том, что это правда. Иначе нас ожидают большие неприятности, чем ты можешь себе представить, – он вздохнул и натянул одеяло до подбородка.
– Мы оба устали, – сказала Мария, испытывая огромное облегчение от того, что встреча подошла к концу. Она повернулась, чтобы уйти.
– Нет, не уходи. Останься здесь!
– Нет, я не могу спать в покоях больного. Дворец архиепископа находится лишь в сотне ярдов отсюда. Обещаю вернуться рано утром…
Дарнли выбросил руку со скоростью атакующей змеи и схватил ее запястье.
– Нет! Ты не можешь уйти! Ты не вернешься…
– Я пообещала вернуться, – она попыталась разжать его костлявые пальцы.
– Босуэлл здесь?
Ее кровь на мгновение застыла в жилах.
– Разумеется, нет, – она наконец высвободила руку.
– Если сделать вид, что это замок Эрмитаж, а дворец архиепископа находится в Джедбурге, то я не сомневаюсь, что ты примчишься к утру, – пробормотал он. Потом его тон внезапно изменился. – О, я так счастлив видеть тебя, что едва не умираю от радости!
Мария, наконец оставшаяся одна во внутренних покоях постоянно отсутствовавшего архиепископа, встала с постели. Мэри Сетон, ее единственная служанка, – мадам Райе слишком состарилась для зимнего путешествия, – прилежно помолилась вместе с ней и ушла, пожелав госпоже спокойной ночи.
Спокойной ночи? Нет, этой ночью ей было не до сна. Вид Дарнли, низведенного до наглядного пособия по его болезни, глубоко потряс ее. Даже в этих покоях странная аура зла, окутавшая замок Глазго, тяжело ощущалась в комнате. Искренняя и благочестивая Мэри Сетон могла ее не чувствовать. Возможно, требовалось личное знакомство со злом, чтобы сознавать его присутствие.
Мария достала несколько листов бумаги, спрятанных в ее вещах. Она разгладила один лист и прижала угол подсвечником с горящей свечой. Потом взяла перо и начала писать.
Никаких приветствий. Ни даты, ни адреса. Она не может выдать ни себя, ни адресата.
«После отъезда оттуда, где я оставила свое сердце, нетрудно судить о моем состоянии с учетом того, что тело без сердца…»
Ей было так тяжело расстаться с ним и вернуться к этой трудной и отвратительной задаче! Но она была вынуждена сделать это из-за любви, из-за их общего греха…
«Но смогла бы я отказаться от этого? – спросила она себя. – Смогла бы стереть из памяти каждое объятие, забыть о каждом поцелуе? Нет. Я даже не начинала жить до встречи с ним, и уничтожить все это – значит умереть».
Босуэлл… Она представила, как он обнимает ее сейчас и наклоняет голову, чтобы поцеловать ее грудь, а она прижимается щекой к его мягким густым волосам… Ее тело жаждало обнять его, принять его в себя.
Мария с трудом уняла дрожь. Пламя свечи колебалось от холодного сквозняка, гулявшего по комнате.
Она должна написать о том, что случилось сегодня.
«В четырех милях от Глазго появился джентльмен от графа Леннокса и передал приветствия и извинения от него…»
Мария написала о своем прибытии в Глазго, о лэрдах, приветствовавших ее, и о тех, кто предпочел остаться в стороне. Она написала о реакции Дарнли на слухи о его заговоре и о встречных обвинениях в заговоре против него с целью заключения и последующего убийства. Она передала содержание разговора, касавшегося его желания примириться с ней и получить окончательное прощение. Свеча догорела, и капля воска упала на бумагу. Мария зажгла новую свечу.
«Король задал мне много вопросов о том, сделала ли я француза Париса и Гилберта Карла моими секретарями. Я гадаю, кто мог рассказать ему об этом и даже о предстоящей свадьбе Бастиана, моего французского церемониймейстера.
Он рассердился, когда я заговорила с ним о Уолкере, назвал его лжецом и обещал оторвать ему уши. До этого я спросила его, по какой причине он жаловался на некоторых лордов и угрожал им. Он отрицал это и заявил, что скорее расстанется с жизнью, чем доставит мне малейшее неудовольствие. Что касается другого человека, то он по крайней мере дороже ценит свою жизнь».
Возможно, Босуэлл поймет ее. Хорошо, что она написала об этом.
«Он рассказал мне о епископе и Сазерленде и упомянул то дело, о котором вы меня предупреждали. Для того чтобы заручиться его доверием, мне пришлось изобразить расположение к нему. Поэтому когда он стал добиваться обещания, что после его выздоровления мы будем спать в одной постели, я согласилась при условии, что его намерения останутся неизменными. Но нам придется держать это в тайне, так как лорды опасаются, что если мы снова сблизимся, то он может отомстить им.
«Я рад, что ты рассказала мне о лордах, – сказал он. – Надеюсь, теперь ты хочешь, чтобы мы жили счастливо. Если это не так, то нас ожидают большие неприятности, гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить».
Что означали эти слова? Возможно, Босуэлл знает.
«Он не хотел отпускать меня и просил, чтобы я всю ночь сидела у его постели. Я притворилась, что поверила ему во всем, но в качестве предлога воспользовалась его же словами: он сказал, что очень плохо спит по ночам. Я никогда не слышала от него более уважительных и смиренных речей, и если бы я не имела доказательств, что его сердце непрочное и изменчивое, как воск, а мое уже тверже алмаза, то пожалела бы его. Но не бойтесь: я не изменю своей цели и останусь верна вам».
Дарнли был трогательным и являл собой образец смирения… но он являлся лжецом и убийцей.
«Он не обманет и не сможет разжалобить меня, как бы ни старался», – решила она.
Ей вдруг показалось, что в комнате есть кто-то еще. Она повернула голову и всмотрелась в густую темноту, но там никого не было. Просто чувство…
«Теперь я тоже стала лгуньей, – подумала она. – Он заразил меня и начал переделывать на свой манер. Одна плоть… он назвал меня своей плотью».
«Я занимаюсь делом, которое ненавистно мне. Вы бы посмеялись, когда увидели, как хорошо я лгу и притворяюсь, смешиваю правду и вымысел.
Он сказал, что есть люди, которые совершают тайные грехи и не боятся открыто говорить о них, и что он имеет в виду как великих, так и незначительных людей. Он даже вспомнил леди Ререс и сказал: «Бог пожелал, чтобы она сослужила тебе добрую службу». Потом он добавил, что никто не должен думать, будто моя власть заключается не во мне самой».
Был ли в этих словах какой-то смысл или Дарнли просто нес околесицу? Никто не знал о ее встречах с Босуэллом… или нет? Дарнли испытывал ее. Но если он думал, что может выбить из нее признание, то просто не знал, с кем имеет дело.
