Александр Артищев - Гибель Византии
Помолчав, она продолжила:
— Временами мне страшно думать, через какие испытания придется нам всем пройти.
— Всевышний на нашей стороне, — Роман привлек девушку к себе и прильнул губами к ее шее. — Он не оставит нас в беде.
— Да, да, — она крепко обхватила его руками.
Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.
— Мой друг, ты даже представить себе не можешь, как мы признательны тебе!
Миновав ворота усадьбы, Франческо по-дружески положил руку на плечо Романа и высоко запрокинул голову.
— Не делай удивленного лица, ты знаешь, о чем я говорю. Ведь это ты подсказал дочери Палеолога, прекрасной Алевтине, пригласить нас на это приятное времяпровождение.
Роман согласно кивнул головой.
— Не скрою, я. Приятно прийти к даме своего сердца в сопровождении друзей.
— Вот за эти слова я готов отлить тебе памятник из бронзы. Нет, Мартино, не из золота — оно давно позабыло путь в наши карманы. Что же касается серебра, то лучше мы потратим его на хорошее вино. Кстати, вот уютная корчма и знакомый трактирщик делает нам весьма выразительные жесты. Ну как не откликнуться на такое приглашение?! Лично у меня не хватает сил ответить холодным отказом. Вы только посмотрите, как призывно распахнуты двери, как игриво мигают слюдяные глазки ее окон! Не упрямься, Роман, не то Мартино не достанется ни капли. А это очень скоро убьет его. И поделом! Ты удивлен моими словами, Мартино? Разве ты забыл, что Константинополь — город честных людей и не сдержавшим своего слова уготованы здесь трезвые ночи и вечносухая глотка? Какое твоё слово не сдержалось, ты спрашиваешь у меня, Мартино? Кто обещал мне волочиться только за одной из двух сестер, Анной или Ириной, без разницы — они с лица как две капли воды — а моргал обоим сразу? Так натрудил себе глаза, что теперь они у тебя красны, как у кролика.
— Ты несправедлив, Франческо, — оправдывался Мартино. — И жесток, как десять янычар. Разве я виноват, что от такой красоты глаза у меня разбегались, по одному на каждую сестру.
— Молчи, плут! Жадность — всего лишь один, но отнюдь не единственный твой порок. А вот и наше вино! Трактирщик, ты клянешься, что оно из самых лучших?
— Другого такого не сыщешь во всей округе, господин.
— Врешь! Стоит мне по следу пустить Доменика и он хоть из под земли, но достанет бочонок тончайшего амотильядо. Ты, верно, о таком и слыхом не слыхал.
— Вокруг только и разговоров, — произнес Роман, пригубив из кубка, — что турки зашевелились. На окраинах, в приграничных областях уже идут бои.
— Ну да, — отозвался Мартино. — Потеплело, вот и зашевелились. Очухались от спячки, повыползали из своих нор, как жуки там всякие и сколопендры. Успевай только давить их подошвами.
— Молодец, — Франческо одобрительно потрепал друга по плечу. — И это после первой-то чаши вина! Послушаем, что ты скажешь нам после третьей, пятой.
— Мне говорили, что ты мог сделать неплохую карьеру при дворе миланского герцога, — как бы между прочим спросил Роман. — И даже в скором времени стать офицером его личной гвардии. Ты не жалеешь, что приехал сюда, в Константинополь, на войну, которая непосредственно не затрагивает тебя?
— Не жалею ли я? — помолчав, ответил генуэзец. — Ты задал хороший вопрос, мой друг и я с удовольствием на него тебе отвечу.
Видишь ли, сожалеют обычно о том, что оставили вдали от себя, с чем вынужденно расстались. А с чем расстался я? С карьерой при дворе миланского герцога? Да пропади она пропадом! Никогда не был паркетным шаркуном и никогда им уже не стану. Что я потерял в Генуе, а? Скажи! Ты ведь сам прожил там много лет. Сытый купеческий городишко, полный спеси и предрассудков. Кем мы были там, ты, я, Мартино? Мальчишками-переростками, гоняющимися за каждой юбкой и затем похваляющимися друг перед другом победами над этакими неприступными сердцами всех этих горничных и белошвеек. Да, да, не хохочи, Мартино, мы действительно воображали тогда себя настоящими мужчинами и чтобы утвердиться в собственных глазах, устраивали между собой потешные дуэли, в которых школярского озорства было больше, чем искреннего желания возмужать. А уж если получали в поединке хотя бы пустяковую царапину, ходили героями и гордились ею, как ранами, добытыми в тяжелом и праведном бою. Шкодство заурядное, да и только! Здесь же, мой друг, мы свободны и счастливы. Здесь мы — воплощенная идея рыцарства, мужи и герои, грудью вставшие на защиту праведности и веры, на стороне слабейших против угнетателей. Это я читаю во взгляде каждого встречного, пусть даже того, кто еще не далее как вчера считал меня всего лишь любопытствующим иностранцем, авантюристом, жадным до денег наймитом. И от этого всего, от этой теплоты и доверия во взглядах, я чувствую себя полным сил и готов на все, чтобы оправдать надежды тех, кто еще не утратил способность верить.
Он помолчал и неохотно добавил:
— Хотя, конечно, не все разделяют мои чувства. Взять к примеру Мартино. Прекрасный друг, с отважным сердцем и крепкой рукой. Но в душе у него пустота и желание поудачнее сорвать день. Я не прав, дружище?
— Что? Что ты сказал? — повернул к нему голову Мартино. — Я не расслышал.
Роман рассмеялся.
— Вот видишь, — пожал плечами Франческо. — Он и не слышал ничего из нашего разговора. И знаешь, почему? Да только лишь потому, что вовсю строил глазки той самой смазливой служанке с кувшином в руках.
— Мартино! Путаны! — рявкнул он вдруг, вытягивая руку в сторону двери.
— А? Где? — встрепенулся его напарник.
— Что еще добавить? — развел руками Франческо. — Это всё, что сейчас его интересует.
Роман смеялся до слез.
— Постой, Франческо, ты сказал, что видел путан, — теребил товарища за рукав Мартино. — Куда эти девки подевались?
— Станут они тебя дожидаться, — отмахнулся тот. — Проверь там, за порогом.
Но не успел молодой итальянец пуститься вдогонку, как в дверях послышались громкие голоса, топот и звон шпор. Трактирщик поспешил навстречу новым посетителям.
— Туркам следовало бы поучиться у генуэзцев брать штурмом ромейские трактиры, — крикнул Франческо, поворачивая голову на шум.
Вошедшие на мгновение остановились.
— Ба! Да это никак Франческо и Мартино!
— Ты удивлен? Ха! Было бы странно встретить их в каком-нибудь другом месте. Разве что в приюте для кающихся блудниц!
— Присоединяйтесь к нам, — проговорил Мартино слегка заплетающимся языком. — У нас хорошо…. лучшее вино в округе….
Он рухнул обратно на табурет.
Под веселый шум и гомон, под звон сталкиваемых чаш и громкие здравицы, воскресный вечер медленно угасал.
Почесывая внушительный живот, начальник гарнизона Анкары покинул свою опочивальню. Откуда-то сбоку, как из-за засады, вынырнул дежурный офицер и мелко кланяясь, приблизился к бею.
Недовольно хмурясь (спешка никогда не была в чести у восточных вельмож), бей выслушал донесение.
— Как ты сказал? — раздирающая рот зевота разом исчезла. — Войска нашего повелителя пришли в движение?
Юзбаши подтверждающе закивал головой.
— Суета вокруг палат санджак-беев была отмечена сразу после первых петухов.
Бей взволнованно заходил по комнате.
— Похоже, Исхак-паше доставлен приказ султана о немедленном выступлении в поход. Слава Аллаху, настает время действий! Наконец-то наш город будет избавлен от соседства войск. Стыдно признаться, но я давненько ощущаю себя как в осажденной крепости.
— А что в полку янычар, — он обернулся к сотнику, с надеждой ожидая ответа.
— Может и они…?
Тот отрицательно покачал головой.
— Ничего нового, господин. Под вечер была разгромлена еще одна лавка виноторговца и все это время….
— Можешь не продолжать. Хоть караул на ночь они выставили?
Юзбаши ухмыльнулся.
— Выставили, господин, выставили. Выбираясь в полночь из казарм, наш соглядатай споткнулся об одного из караульных, упал и расшиб себе колено.
— А часовой так и не проснулся? — высказал догадку бей.
— Нет, господин, проснулся. Но очень долго искал свою саблю.
Комендант повернулся к окну и с плохо скрытой неприязнью взглянул в сторону казарм султанской гвардии.
— Любому из своих солдат, уснувшему на посту я самолично отрубил бы голову.
— Да, господин.
— Вели седлать лошадей и поскорее. Я прямо сейчас отправляюсь ко двору Исхак-паши. Надо разведать планы нашего достойнейшего господина. И слуг зови, пусть несут мой новый шелковый халат, пожалованный мне самим султаном!
Неисчислимые, подобно косякам мигрирующих рыб, медленно и целеустремленно потянулись вдоль дорог Анатолии потоки людей и животных.
Время для похода было выбрано крайне неудачно — весна еще только начинала вступать в свои права. Кочевники недоуменно качали головами: выступать в набег, когда земля еще не способна прокормить даже лошадей, казалось им по меньшей мере неблагоразумным. Но увлекаемые общим течением, они шли подобно прочим, предвкушая в воображении щедрую награду за участие в походе.
