Георгий Федоров - Игнач крест
Бату сделал знак своим тургаутам. Ноян, опоясанный металлическим поясом с пряжкой в виде головы кобры, принес серебряный, инкрустированный изумрудами и слоновой костью китайский стул, и Бату заботливо усадил на него Аджара, потом хлопнул в ладоши, разрешая приближенным подняться. Послышался удивленный ропот, а Гуюк-хан прошептал на ухо Бури-хану, не очень заботясь о том, услышит его Саин хан или нет:
— Как же так? Мы, сыновья великого хана и внуки Повелителя вселенной, сидим на простых подушках, а эта старая баба Бату водрузил простого гонца на настоящий трон!
— Подожди, — шепотом ответил Бури, — придет время, и мы отлупим Бату палками и привяжем к его заду верблюжий хвост!
Тут же Гуюк с почтительным поклоном обратился к Бату:
— О ослепительный, мы все мечтаем скорее узнать волю моего великого отца. Прикажи гонцу доложить.
Бату даже не посмотрел на него. Любезно склонив голову к гонцу, он тихо спросил:
— Как здоровье моего дяди, великого хана Угэдэя?
Аджар не спеша ответил:
— Великий хан здоров, да продлится его царство вечно! Но и он, и вся столица омрачены известием о смерти в бою за Коломну его брата хана Келькена. Счастлив тот, кто пал смертью храбрых за величие улуса!
— Да. Увы, дяде было всего девятнадцать лет. Он погиб как настоящий баатур. Дым погребального костра уже отнес его во дворец Тенгри — великого верховного божества вечного неба. — Бату приложил правую руку с удивительно маленькой ладонью к серебряной кольчуге, плотно облегавшей его широкую грудь, и склонил голову, потом он поднял ее, внимательно посмотрел на Аджара и спросил совершенно другим, испытующим тоном: — Какова же священная воля моего господина и повелителя, великого хана Угэдэя?
Вот и настала та минута, к которой Аджар так долго готовился. Он должен как лицедей отождествить себя с Угэдэем, ведь он слышал его голос! Углы губ Аджара брезгливо опустились вниз, глаза выпучились и остекленели — он и впрямь стал похож на великого хана. Тут Аджар встал, простер руку над головами собравшихся и проговорил скрипучим голосом Угэдэя:
— Повелитель вселенной, да вкушает он блаженство в синих просторах бездонного неба, отдавая эти земли твоему отцу Джучи, указал, что граница этих владений в сторону захода солнца будет проходить по той черте, какую только сможет достигнуть его сабля. Теперь ты занял место своего отца. Так слушай! Великий хан Угэдэй повелел, чтобы от того места, где встретятся копыта твоего и моего коня, недостойного гонца великого хана, ты, нимало не медля, должен повернуть все войска прямо к полудню, чтобы идти потом к морю, в земли ромеев. Я кончил, — проговорил Аджар и сел.
Тишина в юрте стояла такая, что слышно было, как под ним скрипнул стул. Брови Бату еще больше поползли вверх, лицо его с прямым, слегка приплюснутым носом покраснело и пошло пятнами, напоминая накинутый поверх кольчуги его темно-малиновый чапан, расшитый зелеными кругами и спиралями. Саин хан молча обвел взглядом сидевших по обе стороны от трона своих родных и двоюродных братьев. Он знал их сокровенные мысли и чувства. Все они ненавидят его, все, кроме, пожалуй, Менгу-хана, все мечтают занять его место, а может быть, и место самого великого хана, все втайне считают завещание их покойного деда, назначившего именно его, Бату, командовать войском, величайшей несправедливостью. Конечно, они никогда не высказывают этого вслух, громогласно, а только шепчутся по углам. Наоборот, они соревнуются друг с другом в изобретении разных пышных прозвищ, изощряясь в самой низкой и бесстыдной лести, восхищаясь его внешностью, каждым его жестом и словом, превознося их, как вершину мудрости, на деле же боятся и презирают его, втайне отмечая каждую, даже самую малую ошибку, и ждут только подходящего случая, чтобы расправиться с ним. Да только не так это просто! Бату незаметно обвел взглядом юрту, проверил, на местах ли стража из его тысячи синих. Все было в порядке: за каждым из чингизидов стоял тургаут, положив руку на рукоятку кинжала. Все напряженно ждали решения Саин хана. Молчание становилось зловещим.
— Субэдэя ко мне! — неожиданно приказал Бату. Это был хороший способ выиграть время и собраться с мыслями.
Тут все заговорили разом: чингизиды громко заспорили друг с другом, китайские советники зашушукались, собравшись в кружок и склонив головы в круглых черных шапочках, баатуры громогласно выражали свое недовольство. Но когда в юрту вошел, неслышно ступая по толстому ковру простыми верблюжьими сапогами, высокий старик с редкой седой бородой и прищуренным навсегда после удара саблей правым глазом, все стихло. За ним неотступно следовали четверо воинов его личной охраны. Это были нукеры тумена Субэдэя, прозванные «бешеными» и одетые, как и он, в коричневые чапаны. Все, в том числе и Аджар, встали и низко склонились перед вошедшим, чингизиды продолжали сидеть на своих подушках. Бату указал Субэдэю место у своих ног на ковре.
— Баатур ноян, — обратился к нему Бату, — из Каракорума прибыл гонец от великого хана Угэдэя.
— Знаю, — ответил Субэдэй и недоверчиво посмотрел своим единственным глазом на Аджара. — Я видел его белого Коня.
Аджар с трудом выдержал этот взгляд.
— Могу я узнать, какую весть привез гонец?
— Да, непобедимый, я для этого и пригласил тебя, — Бату сделал Аджару знак говорить.
— Великий хан приказал немедля повернуть войска к полудню, а потом идти на заход в земли ромеев.
Субэдэй молча направился к выходу из юрты.
— Куда ты идешь, баатур? — окликнул его Бату.
— Дать приказ ноянам с рассветом свернуть лагерь и двинуться к полудню, — бесстрастно ответил старик и снова пошел к выходу.
«Хитер старик, — подумал Бату, — все правильно понял, очень кстати прибыл гонец».
— Стой, стой, ты, старый одноглазый чурбан! — в ярости закричал, вскочив на ноги, Гуюк-хан.
Субэдэй приостановился и посмотрел на Бату. Тот кивнул, и Субэдэй, ни на кого не глядя, вернулся и сел у подножия трона, а в нескольких шагах застыли четверо «бешеных».
Гуюк-хан перестал кричать и перешел на зловещий шепот:
— Больше года мы находимся в походе. Мы разбили и покорили волжских булгар, буртасов, вторглись во владения урусов, захватили и разрушили Рязань, Москву, Владимир, а теперь Тверь и Торжок, чтобы отрезать Новгород от всей Руси. Новгородцам неоткуда больше ждать помощи! Нам осталось всего два перехода до его несметных богатств, и мы не можем повернуть сейчас войска вспять!
Тут вскочил родной брат Бату Шейбани, в волнении встал ногами на подушку, чтобы казаться выше, и закричал, срываясь на визг:
— Мы псы, вскормленные человеческим мясом, сейчас мы спущены с железной цепи! У нас медные лбы, каменные зубы, железные сердца, сабля заменяет нам плеть! Мы разбиваем в куски самые крепкие стены, останавливаем воду рек и льем реки крови. Ничто не отвратит от Новгорода его судьбы!
Губы Субэдэя искривились в насмешливой улыбке, он хотел что-то сказать, но его опередил хан Орду, старший брат Бату. Он говорил рассудительно и веско, изредка покашливая, чтобы скрыть волнение:
— Великий хан Угэдэй далеко, да продлятся его дни, он не может знать, что происходит сейчас здесь, в урусских снегах. А если бы гонец задержался в пути и приехал через два дня? Мы могли бы уже быть под стенами Великого города, а может быть, уже и взяли его.
— Ты хочешь обмануть великого хана? — в упор спросил Бату. — Тебе не ясен приказ? Мы должны повернуть войска к полудню от того места, где пересекутся следы коня гонца и моего коня.
— Братья, — наконец вступил в разговор Менгу-хан, — разве вы не знаете, что нам нечем кормить войско, что наша разведка уничтожена новгородцами, а те, кто уцелел, говорят, что их воины крылаты и бессмертны, что они мечут огненные шары? Что даже вода загорается от этого огня?
— Не корми нас сказками про урусов! — закричал Гуюк-хан. — Мы, монголы, самые свободные люди на свете. Наш великий дед даже запретил брать монголов в услужение. Мы, племя, живущее в кибитках, сами вольны решать свою судьбу.
При этих словах Бату переглянулся с Субэдэем, встал с трона и сказал тихо, но отчетливо, так, что его слышал каждый, даже в самой отдаленной части юрты:
— Да, мы, монголы, самые счастливые и свободные люди на свете. И мы вправе обсуждать волю и приказы даже самого великого хана. Обсуждать, как лучше и быстрее их выполнить. Но никто не давал нам права сомневаться в мудрости и правильности указаний нашего повелителя. — Бату недобро улыбнулся. — Может быть, кто-нибудь думает иначе?
— Мы не можем повернуть коней, когда богатства Новгорода лежат у наших ног! Не должны! — взвизгнул самый молодой хан Тангкут.
— Мы не можем, не имеем права! — поддержали его остальные чингизиды.
Бату, не ожидавший такого сопротивления, молча смотрел прямо перед собой, погруженный в глубокое раздумье. Спокойный голос Менгу-хана вывел его из оцепенения:
