А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II
Через призму скрытой, но Екатерине II, безусловно, известной масонской подоплеки заграничного путешествия мы можем лучше понять, почему после возвращения Павла из-за границы она все более отстраняла его от себя и постаралась в 1782-1783 гг. ослабить позиции панинской партии. Уволенного незадолго до того в отставку Н. И. Панина разбил удар, после которого он уже не оправился и через полгода умер. Помимо А. Б. Куракина был отдален от Павла и Н. В. Репнин, отосланный губернатором во Псков. Удален из столицы был и С. И. Плещеев, вместе с А. Б. Куракиным сопровождавший наследника в заграничном путешествии.
Примечательна сама множественность рассмотренных нами версий. Взятые в целом, они, однако, не имеют взаимоисключающего характера, а могут отражать некоторые реальные черты масонской биографии Павла. Дело в том, что по масонскому канону того времени допускалось членство одного лица в разные периоды его жизни в различных ложах, то есть последовательный переход из одной ложи в другую, и таких случаев в практике русского масонства второй половины XVIII — начала XIX в. было достаточно много. Не поощрялось только пребывание какого-то одного лица одновременно в ложах разных систем, но к Павлу, судя по вышеприведенным версиям, такого упрека предъявить было нельзя.
Подтверждением того, что Павел действительно был масоном, может служить и тот уже отмеченный выше факт, что при формировании в 1782— 1783 гг. высших органов Провинциальной российской ложи И. Г. Шварц намеревался должность Великого Мастера оставить вакантной для великого князя Павла Петровича. Но не будь он к тому времени уже посвящен в масонство, такое намерение вообще не могло бы иметь места, ибо по всем установлениям «вольных каменщиков» любая должность в масонской иерархии занималась, естественно, лишь членами масонского ордена, без каких бы то ни было исключений, в том числе и для царствующих особ. Любопытно, что присутствующие при этом видные масонские мартинисты считали формальную принадлежность Павла к масонству само собою разумеющейся. Отвечая на вопрос следствия по делу мартинистов в 1792 г., каким образом они «заботились изловить» в свои «сети» «известную особу» (так на следствии камуфлировалось нежелательное для разглашения в таком контексте имя цесаревича), Н. Н. Трубецкой заметил, что согласился на предложение Шварца только потому, что предполагал, что «сия особа принята в чужих краях в масоны».)
Недаром на некоторых из сохранившихся портретов Павла он представлен в орденском одеянии и с масонской атрибутикой. На одном из них, в частности, Павел держит в правой руке золотой треугольник с изображением богини правосудия и справедливости Астреи, особо почитаемой масонами, — в ее честь в Петербурге в 1775 г. была основана одноименная ложа, слившаяся затем с Великой провинциальной ложей, в которую, по преданию, был принят и Павел.
Столь далеко зашедшие масонские отношения Павла, в основе которых лежали, как мы видим, надежды новиковского кружка розенкрейцеров на занятие им российского престола, тесно переплелись, таким образом, с попытками придворной оппозиции, панинской «партии» оспорить права Екатерины II на трон, притом что сама эта оппозиция оказывалась насквозь масонской по своему духовному облику и своим потаенным общественным связям. Иными словами, оба течения слились в один тугой антиекатерининский узел. К тому же надежды на скорое воцарение Павла исходили и из масонско-розенкрейцерских кругов при прусском дворе, имевших свою агентуру в России. С этими кругами сам Павел втайне от Екатерины II вел переписку. В дипломатических сферах было, в частности, известно, что еще в 1788 г. в Берлине рассчитывали на смерть Екатерины II и воцарение Павла. На основе конфиденциальных сообщений одного из крупных агентов в Петербурге в 1792 г. в окружении Фридриха-Вильгельма снова распускались слухи о перемене царствующей особы на российском престоле.
Не забудем, что все эти ущемлявшие царственные прерогативы Екатерины и шедшие с разных сторон, но бившие в одну точку устремления развивались в течение почти всего ее правления на фоне стихийного бунтарского брожения «низов» в поддержку династических прав Павла, а с конца 1780-х гг. — и на фоне кровавых катаклизмов Французской революции.
Нетрудно поэтому понять, что именно связи московских мартинистов с Павлом более, чем что-либо другое, должны были навлечь на них гнев императрицы. «Преследование, которому в начале 1792 г. подвергались Новиков и московские розенкрейцеры, — писал по этому поводу Е. С. Шумигорский, — в значительной степени объясняется мнением императрицы, что они желали воспользоваться для своих „…“ целей именем великого князя».
Уже сам факт спорадических сношений московских мартинистов через посредство Баженова с Павлом и его благосклонное отношение к ним представлялись Екатерине II крайне тревожными и требовавшими от нее решительных действий. Мы располагаем на этот счет драгоценными мемуарными свидетельствами лиц, причастных в свое время к новиковскому кружку и посвященных в закулисную подоплеку событий.
Н. М. Карамзин писал в 1818 г.: «Один из мартинистов или теософитских масонов, славный архитектор Баженов писал из С.-Петербурга к своим московским друзьям, что он, говоря о масонах с тогдашним великим князем Павлом Петровичем, удостоверился в его добром о них мнении. Государыне вручили это письмецо. Она могла думать, что масоны, или мартинисты желают преклонить к себе великого князя».
Д. П. Рунич, вспомнив о тех же контактах Баженова с Павлом и о его сообщениях «братьям» масонам о своих разговорах с ним, заметил, что для Екатерины «и сего достаточно было, чтоб заключить, что Новиков и общество злоумышляют заговор».
В самом деле, по вполне убедительному предположению историка русской литературы XVIII в. В. А. Западова, наиболее сильные удары, нанесенные Екатериной II московскому кружку мартинистов — в 1785, 1787 и 1792 гг. — всякий раз провоцировались поездками Баженова по их поручению к великому князю: «Каждый из них наносится в ответ на очередную попытку Новикова связаться с наследником престола Павлом Петровичем».
О «павловской» доминанте в деле московских мартинистов можно судить и по направленности учрежденного над ним в 1792 г. следствия, несомненно руководимого самой императрицей.
Вынося уже свой обвинительный вердикт по итогам процесса над ними, Екатерина II в указе московскому генерал-губернатору А. А. Прозоровскому от 1 августа 1792 г. особо выделила сношения мартинистов с Павлом: «Они употребляли разные способы, хотя вообще к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы; в сем уловлении „…“ Новиков сам признал себя преступником». И действительно, развернутый, с подробными фактическими пояснениями ответ на вопрос о связях с Павлом Новиков вынужден был предварить покаянным признанием предъявленных ему на этот счет обвинений, — в ответах на другие вопросы следствия подобных признаний мы не находим.
Хотя видимым поводом для гонений на мартинистов, и в частности, ареста в апреле 1792 г. Новикова, послужило, как уже отмечалось, издание ими запретной религиозно-мистической литературы, на следствии эта тема вообще не возникала, на первый же план была выдвинута политическая сторона дела — тайные сношения московских мартинистов с берлинскими розенкрейцерами, среди которых были лица и из королевской семьи, но главное, попытки мартинистов «уловить известную особу». Да собственно, и зарубежные связи мартинистов, их постоянная переписка с лидерами прусского масонства интересовали Екатерину преимущественно через призму отношений тех и других с Павлом. С не допускающей никаких сомнений ясностью об этом рассказал в своих записках И. В. Лопухин, отвечавший на следствии на предъявленные ему А. А. Прозоровским вопросы: «Вопросы сочинены были очень тщательно. Сама государыня изволила поправлять их и свои вмещать слова. Все метилось на подозрение связей с тою ближайшею к престолу особою „…“, прочие же были, так сказать, подобраны для расширения завесы». «Во всех вопросах, — уточнял далее свой рассказ И. В. Лопухин, — важнейшим было „…“ о связях с оною ближайшею к престолу особою, и еще поважнее два пункта. 1) Для чего общество наше было в связи с герцогом Брауншвейгским? 2) Для чего имели мы сношения с берлинскими членами подобного общества в то время, когда мы знали, что между российским и прусским дворами была холодность». «Прочие вопросы, — добавлял чуть далее И. В. Лопухин, — были, как я уже сказал, для расширения той завесы, которая закрывала главный предмет подозрения».
Сам А. А. Прозоровский, обобщая свои впечатления от следствия над мартинистами, писал Екатерине И: «Все их положения имеют касательства до персоны государевой; они были против правительства „…“, а если бы успели они персону (т. е. великого князя Павла, по следственной терминологии. — А. Т.), как и старались на сей конец, чтоб провести конец своему злому намерению, то б хуже сделали фр. кра.». Смысл этой не очень грамотной инвективы в адрес московских мартинистов в том, что планы возведения на престол Павла они собирались будто бы произвести путем насильственного устранения Екатерины, наподобие участи французского короля Людовика XVI, — крайнее преувеличение, ибо такого рода «злые намерения» решительно исключались всем складом их миросозерцания и духовно-нравственных постулатов.
