Сакен Сейфуллин - Тернистый путь
Кое-кто из наших пал духом. Одолевала тоска… Неужели, думаем, революция потерпела поражение? Неужели снова начнется старое, вернется царь?
К нам зашел главарь бунтовщиков, комендант города — офицер Кучковский.
— Расследованием ваших дел займется специальная комиссия. Мы арестовали вас временно. Так полагается при перемене власти. Скоро вас освободят… — успокоил комендант.
После его ухода мы узнали, что уже вынесен приговор расстрелять всех руководителей.
В сарае теснота, окон нет, только маленькие четырехугольные отверстия с решетками. Весь день дверь открыта, и нам видны вооруженные казаки-часовые.
Среди караульных я узнал моего бывшего учителя из Акмолинска Красноштанова.
В открытую дверь то и дело заглядывают то враги, то друзья. Друзья здороваются, подбадривающе кивают нам, передают что-нибудь поесть.
Где бы ни оказался казах, разве он может забыть о своей любимой еде — мясе и кумысе?
Понемногу мы начали успокаиваться. Обменялись мнениями. Радостного мало. Всем понятно, что дела наши плохи, и от этого сердце наполняется горечью и обидой — не смогли предусмотреть!
Я подошел к прислонившемуся к стене Бакену.
— Теперь нас расстреляют, — с грустью сказал он. — Но мы погибнем за правду, совесть наша чиста! Нас не забудут те, которые придут после… — Он обнял меня и продолжал: — Пусть погибну я, другие… Но ты должен остаться живым и написать об этом в газете, рассказать в книге нашим детям и внукам, за что мы отдали свою жизнь. Ты должен жить! — заключил Бакен.
— Брось, мы все должны жить. Мы благополучно вырвемся отсюда, — успокоил я его. — Нам предстоит еще много битв!
Сидим молча, ждем, размышляем. Как же могло случиться, что мы оказались в таком нелепом положении?
Никому достоверно неизвестно, действительно ли взбунтовались казаки только в Акмолинске, Омске, Петропавловске, или же поднялось восстание по всей России. В сарае нас собралось около ста человек — наиболее видные руководители и активисты совдепа. Рядовых большевиков держат отдельно.
Никто не знает, какая территория оказалась у врага, где еще сохранилась власть большевиков.
Стали вызывать на допрос. Первыми повели председателя совдепа Бочка и комиссара финансов Павлова. Привели их обратно быстро, расспросили только о делах и документах городских учреждений. Со всех сторон послышались вопросы:
— Что узнали?.. В чьих руках государственная власть?
— Мы сами толком ничего не знаем, — ответили они. Уже потом, подумав, Бочок предположил:
— Власть, должно быть, в руках эсеров. Наступила опять тревожная ночь. В сарае духота.
В полночь дверь открылась, и с шумом вошло двадцать вооруженных русских. Выстроились у двери и начали выкликать по списку. Сразу стало понятно, что вызывают в основном руководителей.
Читал список монархист Сербов, одетый в военное донской казак, по специальности — техник.
Он был одним из яростных противников большевиков, всегда выступал против нас на собраниях и митингах, которые проходили в Акмолинске перед установлением советской власти. Теперь в руках у него список обреченных большевиков. Он, как вонючий хорек, скрипя зубами, выкрикивает фамилии и ставит в строй. Чиркнув спичкой, чтобы убедиться, что перед ним не кто иной, как Катченко, он издевательски усмехнулся:
— Это ты, рыжеусый! А помнишь, как ты чуть мне глаза не выцарапал?!..
Вызвали больше сорока человек, поставили в ряд, окружили конвоем.
Небо безоблачное. Где-то высоко-высоко мерцают звезды, и от их дальнего света ночь кажется не очень тёмной.
Никто не в состоянии предположить, куда поведет нас «батыр» Сербов.
А Сербов продолжает хрипло выкрикивать приказания своему отряду. Конвой взял ружья наизготовку.
Голос Сербова загремел: «Ведите!»
И погнали нас неизвестно куда…
Город стал окутываться туманом, мрачный, темный. Кажется, что, затаив дыхание, лежит огромное животное. Ни звука, как будто все вымерло. И только мы, словно единственные обитатели, шагаем по пустынным улицам, окруженные казаками. У пешего конвоя ружья на изготовку, у конного обнаженные сабли поблескивают в свете звезд.
Идем и идем… Только слышно, как под ногами хрустит песок да похрапывают лошади. Все угрюмо молчат: и мы, и конвоиры. Кажется, что обе стороны напряженно следят друг за другом, в молчании точат клинки, и если кто-нибудь зазевается, так и вонзится в него нож по рукоятку.
Похоже, что казаки уже знают — наметили место, куда вести большевиков. А последние терпеливо идут, будто знают, куда их гонят и зачем…
Зловеще поблескивают оголенные сабли, позвякивают ружья. Погруженные во тьму, затихшие мирные дома остаются позади.
Наконец вывели нас на окраину города.
Мой напарник Нургаин и идущий сзади Хусаин Кожамберлин тихо промолвили:
— Вывели нас за город, чтобы расстрелять здесь!..
— Ерунда! — подбодрил я товарищей. — Не все ли равно, где расстреляют.
В памяти невольно пробегает весь недолгий прожитый путь. С детства я страстно рвался к учебе. Безмятежно текла моя юность в ауле… Потом завод в Успенске, золотые дни в городской акмолинской школе. А дальше — поездки в Омск, ученье в семинарии. Вдохновенная радость, связанная с открытием союза учащейся молодежи «Бирлик». Надежды, мечты отдать благородному делу всю свою силу и энергию… Год учительствования в ауле Бугли на берегу Нуры. Долгожданная свобода, создание газеты, работа в комитете, митинги — большая, кипучая жизнь.
Много хороших планов хотелось нам осуществить в совдепе.
Вспоминаются мать, отец, родные, близкие, товарищи, друзья… Любимая…
В один миг пробегает вся моя жизнь перед мысленным взором, и от этого болезненно сжимается сердце. Неужели все это должно в одно мгновение исчезнуть, вот сейчас?..
Бессмысленная смерть делает всю твою жизнь бессмысленной и бесцельной игрушкой. Да, игрушкой!.. А если это так, то жить или умереть — какая разница?.. Если смерть, пусть смерть! Только поскорее.
Итак, судьба решена! Я не боюсь смерти и смотрю ей прямо в глаза. Если в жизни остается единственное — смерть, то человек не должен ее бояться. С гордо поднятой головой он должен встретить свою судьбу! Жигиты безмолвствуют…
Вышли на окраину. За поворотом почувствовалось близкое дыхание смерти.
Жил ты — и вдруг тебя не стало! Живое — все исчезает. Одно раньше, другое позже… Мы погибнем раньше других… Бедная мать будет проливать горькие слезы!.. Неужели погибнем? Неужели мать должна проливать слезы?.. Нет! Мы не умрем!.. Разбежимся сейчас в разные стороны. Затрещат выстрелы, засверкают сабли. А мы исчезнем в ночной мгле… И вернемся в свои аулы…
Мы приблизились к каменному дому на самой окраине города. Со скрипом открылись железные ворота, что-то загудело, зазвенело…
Загнали нас в открытые ворота, в огромный двор.
Из каменного здания вышло несколько человек. Сербов заговорил с ними вполголоса, потом о чем-то посоветовался с двумя вооруженными конвоирами.
У нас затеплилась надежда…
Снова зазвенели железные засовы, послышались гулкие голоса. Минуты казались вечностью. Прошло немало времени, пока появились два надзирателя и увели одного из нас… За ним другого. Так по одному брали и уводили, и каждый с беспокойством ждал, когда придет его очередь. Товарищи еще больше волнуются, потому что не знают, зачем их уводят в дом.
— Что они там делают?.. Убивают? Ну, скажи, что они с нами сделают? — встревоженно пристал ко мне Нургаин.
— Что хотят, то и делают!.. И перестань болтать попусту! — отрезал я, теряя терпение.
— Ты и здесь намерен приказывать? — рассердился Нургаин.
Я пожалел, что так неуместно оборвал его.
— Ладно, не стоит об этом говорить! — успокоил я товарища.
Наши голоса как-то встряхнули угрюмо застывших арестованных, они оживились.
Завязался разговор… А конвоиры между тем брали и уводили кого-нибудь.
Подошла и моя очередь. Повели меня узеньким коридором, освещенным лампой к самой дальней двери.
Там сидел какой-то русский чиновник. У окна стоял Сербов. Записали мою фамилию.
— Деньги есть? — спросил чиновник.
Обшарили мои карманы и, не найдя ничего подозрительного, приказали конвоирам:
— Убрать его!..
Привели меня в темную, холодную камеру с цементным полом. С шумом захлопнулась тяжелая железная дверь, а снаружи загремел замок.
Из темноты, из глубины камеры донесся голос:
— Кто ты?
Я узнал по голосу нашего товарища, адвоката Трофимова. В камере темно. Ощупью я добрался до людей, лежащих на цементном полу. Лежим, изредка перебрасываемся словами.
Время от времени открывается дверь и вталкивают очередного заключенного. Один из них, нащупывая себе место в темноте, оттолкнул мою ногу.
