Ветер знает мое имя - Исабель Альенде
– Вам не кажется, что вы слишком много думаете о Надин и создаете из нее легенду?
– Мы все имеем право выдумать свою легенду.
– Мне вот свою выдумывать без надобности.
* * *
Летисия много лет проработала в этом доме, но ни разу не поднималась на чердак. Туда было сложно попасть. В потолке второго этажа находился люк, который открывался, если потянуть за ручку с железным стержнем и крюком на конце. Затем из люка выпадала складная лестница. Летисия никогда не видела, как туда залезают, поэтому в первый раз дернула ручку слишком сильно и лестница едва не свалилась ей на голову. Подниматься было трудно: ступеньки хлипкие, перекладины дрожат. На чердаке царила тьма, если не считать скудных лучей дневного света, которые просачивались через пару маленьких слуховых окон, и Летисии потребовалось некоторое время, чтобы нащупать выключатель и поменять перегоревшие лампочки. Чердак напоминал огромную пещеру площадью в целый дом – это был еще один дополнительный этаж. Его никогда не чистили, повсюду лежала пыль, с балок, подобно кружеву, свисала паутина. Мышей Летисия не видела, но знала, что они есть, потому что заметила помет. Настоящая отдельная вселенная, полная сокровищ и загадок, где можно месяцами копаться в коробках, в покрытых плесенью чемоданах, комодах и старинных шкафах. Здесь лежали игрушки Камиль и игрушки Мартина, несколько искусственных рождественских елок, полдюжины велосипедов разной степени ветхости, всякий спортивный хлам, станки Надин… коротко говоря, все, что только можно себе представить. Летисия обнаружила потайные отсеки между балками, где хранились ценные вещи, – там она нашла целую коллекцию нераспакованных предметов из серебра: чайный сервиз, несколько подносов, канделябры, комплект столовых принадлежностей, включая вилки для омаров и крохотные вилочки для улиток, пепельницы, которыми уже никто не пользовался, и рамки для фотографий всех размеров. Мистер Богарт объяснил, что купил этот хлам, когда ездил с женой в Мексику, но они поссорились и расстались прежде, чем местная почта отправила посылку. Когда ее доставили, он уже жил один; он бросил коробки на чердак и забыл о них.
– Что будем со всем этим делать? Я не могу провести остаток дней, полируя вилки для устриц, – сказала Летисия.
– Оставь где лежит. Камиль заберет, когда я умру.
Самым интересным для Летисии были дневники, письма и фотографии из сундуков Надин. Ей хватило времени и терпения, чтобы разобрать почерк женщины, чья жизнь ее так заинтриговала. Летисия сожалела, что не осмелилась расспросить Надин обо всем при жизни: художница любила вспоминать и рассказывать, но Летисия считала, что ее роль ограничивается уборкой, стиркой и готовкой и она не может терять время, докучая хозяйке своими вопросами. Однако в отсутствие Надин Летисия смогла углубиться в историю ее жизни, благо Мистер Богарт не запрещал. Она успела открыть едва ли десятую часть ящиков и сундуков, а уже узнала много интересного.
Выяснилось, что Леблан – это девичья фамилия, а другую Надин никогда не использовала. Летисии подумалось, что любовь, которую испытывал к Надин ее муж, достойна двойного уважения, поскольку та оказалась женщиной весьма своеобразной. Быть женой – большой труд, рассуждала Летисия, но если ты настолько глупа, чтобы выйти замуж, то должна придерживаться определенных правил или, по крайней мере, создавать видимость. Надин даже не давала себе труда соблюдать приличия. Неверная по своей натуре, она почти не пыталась это скрывать; после нее оставалось столько улик, что поймать ее было проще простого. Более того, в свое время Надин сделала служанке несколько признаний, хвастаясь своей любвеобильностью, – сама Летисия считала это качество не достоинством, а скорее недостатком. Надин рассказывала о своих романах, когда все это уже не имело значения, поскольку к тому времени она изрядно постарела. Всему свой возраст, думала Летисия: возраст, когда по горячности можно делать глупости, – это молодость; в старости это неприлично, но не ей судить, каждый сам уживается со своей совестью.
Надин говорила, что у ее мужа тоже случались интрижки, еще много лет назад, до того как Летисия стала у них работать, но тому не было никаких доказательств. У Надин же была масса любовников, в этом Летисия не сомневалась. И точно знала, кто был последним: Бруно Брунелли, итальянец, владелец кондитерской с таким же названием, с филиалами в Беркли, в Сан-Франциско и в аэропорту. До пандемии Летисия каждый день покупала там кофе и собиралась туда вернуться, когда жизнь наладится, поскольку не видела в этом этического противоречия. Брунелли остался в прошлом – он уехал доживать последние годы в своей родной деревне в Италии и передал бизнес сыну.
В одном из дневников Надин писала: «Я дождалась, когда он закроет кафе. Он взял меня на кухне. Я пробовала миндальную пасту и ванильный крем с его губ, мы занимались любовью на столе, и я вернулась домой вся в сахарной пудре».
– Святая Дева! – воскликнула Летисия, читая эти строки: хозяйка была уже седой, когда предавалась утехам среди пирожных Бруно Брунелли.
* * *
Из дневников, найденных на чердаке, Летисия узнала и о других «безрассудствах», как называла их Надин. До Бруно ничего серьезного не происходило, и она ограничивалась только инициалами счастливчиков и парой фраз о месте и обстоятельствах встречи, чтобы не забыть об этом окончательно; судя по краткости заметок, кондитер оказался куда более интересным мужчиной. В одном из дневников Летисия увидела буквы «К. Т.» – дата совпала с тем временем, когда Крус Торрес переделывал старый дом. Ей так хотелось отыскать в этих записях что-нибудь о себе и об отце, что она боялась делать поспешные выводы, но рядом с инициалами «К. Т.» Надин сделала краткое описание, которое вполне соответствовало знакомому облику: «Сильный, пылкий, жесткие черные волосы, длинный шрам на плече, мозолистые руки рабочего, он шепчет мне по-испански, я почти его не понимаю, нас объединяют желание и любовь». Инициалы появлялись в дневниках несколько раз. Это вполне мог быть Крус Торрес, который серьезно помог Летисии и ее отцу в тяжелые времена
