Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников
Боярин-посол Афанасий и другие посольские дьяки его приказа рассказали своему государю смешную историю спасения князя Ромодановского. А именно, в канву трагических событий казацкого восстания 1668 года нередко вплетают смешную историю, отчасти романтическую, отчасти изменническую, в низком ее смысле. В самый разгар восстания, когда гетман «двух берегов» Дорошенко двинулся к Путивлю против князя Ромодановского, он получил пошлое, глупейшее известие о любовной измене собственной жены с каким-то казаком. Бросив свое войско, гетман-рогоносец устремился в Чигирин разбираться в семейных неурядицах с неверной женой.
Едва ли есть смысл гадать, как бы повернулось дело, останься Дорошенко при полках. Зато с определенностью можно говорить, что не один случай в лице супружеской измены и ревнивого супруга вмешался в ход событий. Тишайший хохотал в Москве над обоими изменниками православию и ему, православному государю – Дорошенко и Брюховецким:
– Одна измена к другой цепляется… Измена, как змея, шипит рядом и жалит в самый неподходящий случай… Изменишь государю, как Брюховицкий, и жизни лишишься… Победишь изменника, как изменник православию Дорошенко, получишь сам измену от супруги… Лучше не изменять и жить в ладу с собственной совестью…
22. Дела семейные царя после худых дел в Малороссии
Царь грустно размышлял о череде неувязок и худых дел в Малороссии после церковного Собора 1666-го, сместившего Никона, после русского-польского договора в Андрусово 1667-го, после отречения короля Яна Казимра от престола на Сейме… Все эти события так или иначе отражались на его правление в новой православной России молитвенного трехперстия.
Тишайший осознавал, что в разных вариантах украинской Руины – далеко не все население Малороссии горело желанием поддержать Дорошенко, сомневаясь в тех выгодах, которые он сулил. За долгие годы смуты население сел и городов разуверилось в своих гетманах и в их обещаниях: пришли усталость и стремление к стабильности, хотелось уже не польского или турецкого журавля в небе, а московскую синицу в руках. Православная Москва избавляла от религиозного утеснения, сохраняла местную автономию, наконец, защищала, обладая неизмеримо большим потенциалом, чем Запорожское Войско с мнимыми благами от крымского хана и турецкого султана. Да и не вызывало у старшины восторга обещанное покровительство султана: в этом интуитивно чувствовали зло, горше которого трудно сыскать. Наконец, Украина – это не одно только казачество. Царских воевод и писцов Тишайшего можно было не любить, но своя старшина в самоуправстве и корыстолюбии нередко оказывалась еще хуже.
С конца 1668 года между левобережными казаками и Москвой начались пересылки об условиях замирения и возвращения в подданство. В казацких отписках всю вину валили на царских воевод, а выступление объясняли утратой исконных войсковых прав и вольностей. Вольности же потеряли якобы из-за гетмана бед Брюховецкого, зачинателя жуткого кровопролития. Он за Войско не стоял и государю о недовольстве казаков не писал. Мертвый гетман Левобережья был фигурой чрезвычайно удобной, и на него теперь валили все казацкие вины – измены и корысти с лихом жестокости и разбоя – без разбору…
В том же знаковом 1668 году произошло еще одно событие: на сентябрьском сейме в Варшаве польский король Ян Казимир отрекся от престола. Это отречение возродило прежние мечты Тишайшего царя о польской короне. Если и не для себя, то хотя бы для 14-летнего сына, царевича. Однако на сей раз даже такой полонофил, как боярин-дипломат Ордин-Нащокин скептически отнесся к этой идее. Попытка утвердиться на польском престоле влекла за собой огромные финансовые расходы «покупки голосов», в то же время сулила же одни сомнительные прибытки: вечного мира все равно сыскать было нельзя, а «корону перекупят, как товар, другие претенденты». К тому же поляки, кроме вопроса по латинскому вероисповеданию, который всегда был камнем преткновения для сторон, непременно требовали у Москвы возвращения «к себе» Смоленска.
– Конечно, ни я, ни царевич не отречемся от православия, – об этом Тишайший пылко говорил старому боярину Афанасию, обеспечившему Москве успех договора в Андрусово. – И все же можно потянуть как-то с вопросом о переходе царя или царевича, претендентов на королевскую корону в латинскую веру?
– Вряд ли затяг с переходом в латинство поможет… Не можно долго тянуть… – отнекивался боярин… – На польском троне должен быть только католик… К тому же главный претендент на трон Вишневецкий… Шляхта хочет иметь на троне своего, не иностранца…
– Какие же московские государи иностранцы для поляков, боярин? Соседи и христиане, кстати…
– Верно говоришь, государь, христиане мы с поляками… Можно потянуть с латинством для царя и царевича, претендентов… пускай так. Как быть, однако, со Смоленском – готов его отдать, государь?..
– Да ты, что, с ума спятил, Афанасий?.. Смоленск мне достался после знаменного знака святого Саввы, прогнавшего от меня на охоте зимой проснувшегося медведя-великана… Знаешь, ведь: Савва дал мне Смоленск, и Савва может забрать его у неверного царя Тишайшего – знаешь?
– Знаю, государь все про Савву, подарившего нам Смоленск…
И, действительно в этом 1669 году Тишайший царь Алексей Михайлович принимал участие в королевских выборах Польши, где, кстати, в числе 14 кандидатов, также в них участвовал и его сын Федор. Однако русские кандидаты не смогли одержать победу по причине того, что местная шляхта единогласно решила не избирать в это критическое время для страны на трон иностранцев. Победа досталась магнату Михаилу Вишневецкому.
Вскоре после беседы царя Тишайшего с боярином-дипломатом Афанасием, который попадет в опалу государя, 26 февраля 1669 года царица Мария родила дочь Евдокию. Роды были тяжелые. Младенец-девочка не прожила и трех дней. Следом, 4 марта, преставилась сама 45-летняя царица Мария Ильинична. Скорбь на этот раз надолго обосновалась в царских покоях Тишайшего: в мае того же года умер четырехлетний царевич Симеон. Несчастный отец Алексей Михайлович большого семейства остался с двумя хворыми сыновьями-царевичами, 15-летним Федором и трехлетним Иваном, и шестью пышущими здоровьем и радостью жизни дочерями, Евдокией, Марфой, Софьей, Екатериной, Марией и Феодосией, которые, в отличие от царевичей, отличались энергией и отменным здоровьем с раннего детства.
Сорокалетний Алексей Михайлович, сначала впавший в уныние при кончине многодетной супруги, многие дети которой умерли в младенческом возрасте, не собирался долго ходить во вдовцах. Уже осенью следующего года было объявлено о намерении «бескорыстного» вдовца-государя жениться. Это значило, что пришла пора свозить лучших невест в Москву для царского выбора Тишайшего.
Замечательно, что «бескорыстие» Алексея Михайловича – тема не только семейного предания, но и народного восприятия Тишайшего царя, любимого в народе из-за его кротости, скромности отсутствие в его правлении и жизни заурядной корысти. В одной из
