Николай Самвелян - Казачий разъезд
— А где та сабля, которую я подарил тебе, брат мой? — спросил Петр.
Август смутился. Ведь именно ее он в свое время отдал Карлу XII, когда тот отправился в свой поход в Россию. Откуда Августу было знать, что Карл бросил саблю на полтавском поле и что ее нашли и принесли Петру?
— Эта сабля мне столь дорога, что я храню ее во дворце, в Дрездене.
— А-а! — сказал Петр. — В таком случае дарю тебе еще одну, точно такую же. Теперь, когда у тебя две одинаковые сабли, одну ты сможешь носить при себе, а вторую хранить во дворце.
Вечером, после беседы с царем, саксонский курфюрст (и вновь польский король!) утешался мыслями о том, что Беттигер одарил его не только фарфором, но и апельсинами, которые в конце концов все же вызрели в теплицах под Дрезденом. Может быть, в дальнейшем можно будет неплохо заработать и на продаже во Францию саксонских цитрусовых? Впрочем, этим надеждам не суждено было сбыться.
Мы с вами еще вернемся к событиям во Львове и в Польше. Сейчас же несколько слов о том, что происходило на северной окраине Турецкой империи. Карл XII и Мазепа добрались до маленького пыльного городка под названием Бендеры. Король жил здесь на положении не то гостя, не то пленника. Правда, ему сразу же отвели квартиру для постоя. С Мазепой турецкий сераскир (начальник области) обошелся строже. Мазепе было поначалу предложено разбить свой шатер за пределами города. На жалобу бывшего гетмана сераскир с неожиданным для администратора юмором ответил, что, ежели Мазепу не устроили многочисленные и великолепные хоромы, подаренные ему русским царем, то как же он, будучи всего лишь сераскиром, а не царем, может угодить привередливым вкусам бывшего гетмана? В конце концов, конечно, нашлось место постоя и для Мазепы.
А Днестр мерно катил свои желтые воды к Черному морю. Карл подолгу сидел на берегу и грустил. Или же писал в Стокгольм письма — длинные и бессмысленные. Во всех неудачах обвинял почему-то генерала Левенгаупта, который, кстати, так и не вернулся на родину. Он умер в плену. Но ему еще пришлось вынести унизительное шествие пленных шведов по Москве. Их вели под охраной, выстроив строго по рангу, званиям и занимаемым должностям. Несли и захваченные в битвах шведские знамена.
Трудно сказать, чем именно не угодил королю опытный и толковый генерал Левенгаупт. Почему было, не обвинить во всем фельдмаршала Рейншильда или, что было бы справедливее всего, себя самого? Но король, надо думать, не допускал мысли, что кто-нибудь и когда-нибудь поставит его слова под сомнение, постарается проверить названные им факты, и потому врал напропалую. Это сразу же поняли даже в Стокгольме. Вот почему графиня Левенгаупт нашла нужным вступиться за честь своего униженного мужа, писала письма в Совет обороны. К ее словам, в которых было много здравого смысла, естественно, не прислушались. Но все ждали возвращения на родину Карла. Как часто случается с людьми, потерпевшими катастрофу, все еще верили, что произойдет чудо. А вдруг королю, если он вновь станет во главе шведской армии, вновь улыбнется удача?
Карл тем временем успел поссориться и с султаном. Его отпустили в Швецию, а точнее — выдворили из Турции. И хотя королю суждено было прожить еще несколько лет (он погиб в 1718 году при осаде норвежской крепости Фридрихсталь; как утверждают — сам сунулся под обстрел), Карл так ничего не понял и ни из чего не сделал выводов. Или же продолжал играть однажды заученную роль.
Впрочем, даже в Бендерах недостатка в деньгах и в комфорте Карл не испытывал. Мазепа, спасший часть своей казны, дал ему в долг четверть миллиона талеров, а после смерти гетмана королю досталось еще 160 тысяч золотых. Мазепа умер в марте следующего, 1710 года. Как тогда писали — от старческой немощи. Отпевали его в маленькой сельской церкви. Затем шведский король и Орлик отвезли гроб в старинный монастырь святого Юрия, где и предали земле бренные останки некогда грозного гетмана. За могилой Мазепы никто не ухаживал. Ее почти сразу же забыли. Да и о нем самом время от времени вспоминали лишь историки да писатели.
Утверждают, что последними словами Мазепы были:
«А где же?..»
Но чем именно он интересовался? Уж не истиной ли, которую так тщился всю жизнь отыскать Даниил Крман? Тут кстати будет вспомнить и о самом Данииле Крмане. Вместе с По-горским они добрались до Бендер. Их внезапно вызвал к себе король. Едва оправившись от раны, он опирался на палку. Был бледен и, казалось, растерян. Чувствовалось, что стоять Карлу трудно. Его сероватое худое лицо было покрыто росинками пота.
— Мы решили удовлетворить вашу просьбу.
Поначалу Крман и Погорский даже не поняли, о чем идет речь. Оказалось, что о денежной помощи на восстановление коллегии в Пряшеве. Именно за этим они почти год назад прибыли в ставку короля в Могилеве. Почему Карл только теперь решил наконец расщедриться, оставалось загадкой. Возможно, золото, доставшееся королю от гетмана, просто никак нельзя было использовать. Между тем Карл изнывал в бездействии. Он привык быть в центре внимания всей Европы, как красивые дамы царят на балах. Может быть, почувствовав, что выходит из моды, он решил совершить что-нибудь неожиданное. Например, одарить пряшевских протестантов толикой золота.
— Надеюсь, этих денег хватит для того, чтобы построить коллегию вдвое больше прежней?
— Спасибо, ваше величество. Мы не можем найти слов, которые выразили бы всю глубину нашей благодарности! — поклонился королю Погорский. — Члены нашей общины во веки веков будут славить ваше великодушие.
Карл поморщился. То ли от боли — ведь рана, еще не зажила, — то ли ему не понравились слова Погорского. И совсем обычным, «не королевским» тоном спросил:
— Что вы сегодня делали?
— Слушали проповедь походного капеллана Михаила Энемана.
— О чем же он говорил?
— Он назвал десять разных причин, которые привели к катастрофе под Полтавой и Переволочной.
— Не одну, а десять? — удивился Карл. — Не многовато ли? Значит, Энеман разбирается в военных делах лучше, чем я. Не назначить ли его главнокомандующим в одной из будущих кампаний? Желаю вам всего доброго и счастливого возвращения на родину. Деньги вам выдадут завтра же.
Не улыбнувшись и даже не кивнув им на прощанье, король повернул к дому. Погорский и Крман низко поклонились уже удаляющейся худой спине короля.
— Что ж, теперь и вправду домой.
— Да, — сказал Крман. — Наверное… Подожди! Мне плохо. Дай руку.
Небольшой белый домик с красной черепичной крышей и двумя тополями у входа, желтая, потрескавшаяся от жары земля, стоящий поодаль колодец — все вихрем завертелось в сознании Крмана.
— Стой! — успел крикнуть он. — Я не могу идти. Левая нога. Я не могу ее согнуть.
Погорский понял, что начался очередной приступ — один из тех, в которые ввергали Крмана горевшие на холмах под Полтавой костры.
Крмана лечил, если это можно было назвать лечением, все тот же Михаил Энеман, который произнес речь о десяти причинах временного поражения шведов. Энеман, как и подобает каждому порядочному капеллану, обладал кое-какими познаниями в медицине. По просьбе Погорского он осмотрел больного, расспросил, когда и как начались головокружения и припадки. Затем уселся на табурет и принялся размышлять. Дряблые щеки свисали на грудь. Белесые брови топорщились. А серые глаза капеллана были спокойны, холодны. В них не угадывались ни чувства, ни мысли.
— Это болезнь не тела, а души! — изрек наконец капеллан. — Лекари здесь бессильны. Но я попробую помочь несчастному.
Действительно, как только Крман пришел в себя, Энеман начал осторожно расспрашивать, что именно его так потрясло в той стране снегов, волков, медведей и извечных беспорядков.
— А вы видели хотя бы одного волка или медведя? — спросил Крман.
— Нет, если честно, то не видел, — бесстрастно, без улыбки произнес Энеман. — И меня их волки и их медведи не интересуют. Более того, мне совсем не довелось наблюдать беспорядков. Зато я твердо знаю, что нас разбила вполне упорядоченная и хорошо обученная армия. Но речь сейчас о другом. Что с вами? Почему вы плачете? Именно сейчас вы должны рассказать мне, какая беда стряслась с вами. И тогда я обещаю употребить все мои знания и способности, чтобы спасти вас.
Слезы текли по седым небритым щекам Крмана.
— Я расскажу. Я обязан рассказать. Я чувствую, что больше не в силах носить все это в себе.
Энеман внимательно слушал. Не задавал никаких вопросов, не перебивал и не торопил Крмана. Может быть, именно поэтому Крман, останавливаясь и надолго замолкая, собираясь с силами, все же сумел изложить все то, что он пережил, начиная от внезапного визита Василия в Пряшев до того момента, когда он почувствовал, что костры на холмах возле Полтавы сводят его с ума.
— Не торопитесь, говорите медленнее! — время от времени постным голосом говорил Энеман. — Вы переставляете местами слоги в словах. Это от усталости. Не хотите ли вздремнуть?
