Анн Бренон - Нераскаявшаяся
Дом постепенно обустраивался, пополнялся мебелью. Поприбавилось и кухонной посуды, приобрели еще несколько столовых приборов. Бернат сделал два новых сундука, которые еще пахли свежими стружками. Один сундук поставили в фоганье, а другой — в большой комнате. Туда складывали поступавшие дары и пожертвования, приносимые верующими со всей округи, и предназначенные для нужд добрых людей. Продукты, полотно и ткани, шерстяная пряжа для их одежды, воск для их свечей, а иногда и такие драгоценности, как книги. Гильельма заботливо управляла распределением всех этих благ, которые должны были уносить с собой и перераспределять дальше проводники Церкви: Гийом Фалькет, Пейре Бернье, иногда сам Бернат. В Рабастен у добрых людей было как минимум два дома, в которых они могли быть уверены. Дом Гильельмы, где любил жить Фелип де Талайрак, и дом Думенка Дюрана, кожевника, который еще делал бурдюки, и где в основном останавливался Пейре Санс. Но были и другие места, где жили преданные верующие.
В соседнем городке Сен — Сюльпис, на Тарне, тоже был надежный очаг, принадлежавший рослой вдове Бараньоне Пейре, которая частенько заботилась о Гильельме. У Бараньоны было две дочери, уже замужних и живших в том же городке. Обе они были ненамного старше Гильельмы. Хорошо иметь возможность поболтать, посмеяться и помечтать с такими же молодыми женщинами, и поговорить о добрых христианах, не боясь ни враждебных ушей, ни чьей–то злой воли. Гильельме сказали, что ей следует каждую неделю ходить в Сен — Сюльпис, чтобы относить к ткачу тяжелые мотки шерсти, которую она, как истинная дочь гор, неустанно пряла на своей прялке. Ей также сказали, что ученик ткача, высокий, худощавый подросток с симпатичным личиком и рыжей шевелюрой, по имени Санс Меркадье — особенно ревностный добрый верующий. Он был родом из Борна, с северных холмов, из деревни, где был один из оплотов Церкви. Это он в основном поддерживал контакт с добрым христианином Пейре из Акса. И это он был тем, кто принимал и передавал кому следует послания Гильельмы вместе с мотками шерсти.
Гильельма поднялась, взяла в руки тупин, вышла из дома, закрыла за собой дверь. Она решила зайти к Дюрану, кожевнику, и перекинуться парой слов с Бернатом. Гийом Белибаст, называемый Видаль, нанимался на сезонные работы от случая к случаю, насколько ему позволяли его послушнические обеты, где–нибудь на окраинах города. Особенно он любил заниматься скотом, не уставая повторять каждому своему последующему работодателю, что он — пастух с гор. Бернат, так же, как и его брат, нанялся на работу, но в самом городе, в мастерскую своего друга Думенка Дюрана, и там он занимался обработкой дерева, в основном бука и ясеня, а также выделкой кожи для седельных вьюков для ослов и мулов. Мастерская была идеальным наблюдательным пунктом, откуда можно было все видеть, все слышать, и все знать; это было отличное место для того, чтобы пребывать в постоянном контакте с подпольной сетью добрых верующих, не привлекая особого внимания. Работая бок о бок на одной лавке в мастерской, Думенк и Бернат объединили свои сердца в заговоре для защиты Церкви. Все верующие в округе знали, что через Дюрана–кожевника всегда можно войти в контакт с добрыми людьми для утешения умирающих и спасения душ.
Гильельма, все еще с тупином в руках, приветствовала Кастеляну Дюран на пороге ее дома. Позади Кастеляны, из открытой всем ветрам мастерской, доносилось громкое пение мастера и его ученика, которые не жалели горла. Обе женщины, смеясь и переглядываясь, вошли в дом.
— Вы всегда такая веселая, — сказала Кастелляна.
Сама она была молодой, кругленькой, розовой, тоже со всегда смеющимся выражением лица, с очень голубыми, искрящимися лукавством глазами. Она совсем недавно стала женой Думенка Дюрана, который был намного старше ее. Он был человеком уже в возрасте, с плешивой, почти лишенной растительности головой, но с доброй улыбкой и безо всяких комплексов. Думенк никогда не обижался на шуточки насчет своей молодой жены. Овдовев, он вторично женился на Кастелляне. Оба они были родом из семей очень ревностных верующих, на которых можно было положиться. Именно в доме семьи Думенка Дюрана, в Бельвез, между Борном и Тауриаком, был крещен добрый человек Пейре Санс, теперь зовущийся Пейре де Ла Гарде. А в доме у родителей Кастелляны, в Клайраке, возле Верльяка на Теску, на границе Кверси, жил до недавнего времени добрый человек Рамонет Фабре, которого теперь стали звать Раймондом де Кустаусса. На союзе Думенка и Кастелляны лежал глубокий отпечаток устремления к добру, которое скрепляло связи в этой маленькой общине, преследуемой Инквизицией, и уменьшало риск доносительства. И казалось, что эта пара не вызывает ни у кого ни особой неприязни, ни особенного интереса, хотя родители Кастелляны недавно были арестованы.
Гильельма, держа тупин в левой руке, положила правую на плечо своего мужа, а тот, громко рассмеявшись, осторожно снял с деревянного колышка на уровне своей головы почти законченный вьюк:
— Не очень–то у меня получается! — сказал он. — К счастью для нас, Думенк нанял меня на особых условиях, да я и не требую от него платы мастера…
— Старуха Бернарда очень заболела, — сказала Гильельма, когда он прекратил смеяться, умолк и стал ее слушать. — Я несу ей немного супа, чтобы подогреть и накормить ее. А ты не можешь нарубить и принести ей немного дров, чтобы поддерживать огонь в очаге?
— Нарубить дров для очага — вот это дело для меня, такой пастух, как я, хоть на это способен…
Гильельма перевернула вверх дном все горшки старухи, расчихалась от пыли и запахов, повыбирала сухие кусочки теста, оставшиеся в муке, поискала трав, подходящих для отваров и настойек. Чабрец, заваренный на белом бульоне, успокоит хрипы и кашель, шалфей высушит болезненный пот. Сидя на своем ложе, опершись спиной на подушки, закутанная в теплую шаль, больная, казалось, немного ожила. Полузакрыв глаза, она наблюдала за ловкими движениями молодой женщины.
— Мне не так уж плохо. Знаешь, малышка, я даже чувствую себя лучше.
Но ее прервал внезапный приступ нехорошего кашля. Гильельма подошла и села рядом с ней, чтобы ее развлечь. Старуха слабо улыбнулась.
— Не беспокойся обо мне. Не трать на меня времени. Знаешь, я много думала и поняла, что просто пришла моя пора покинуть этот мир. У меня были сыновья, звались Бернат и Гийом. А оба они ушли из жизни такими молодыми. И другие мои дети, которых я потеряла, едва они родились, едва я стала качать их в колыбельке, и уже начинала любить их всем сердцем… С другой стороны, не все так просто. Ведь эти невинные младенцы попали в рай, но это место не для таких, как я. Нас поджидают черти. Чтобы забрать нас в Чистилище, а уж совсем грешных — в ад. Иногда я думаю, могут ли в том, другом мире, дьяволы быть еще ужаснее, чем в этом. Я столько повидала их на своем веку, этих злобных дьяволов…
— Бернат и Гийом. Как мой муж и его брат. Двое братьев, которые зовутся так же, — задумчиво сказала Гильельма. Она немного помолчала, а потом смело спросила. — А каких злобных дьяволов Вы видели в этом мире, матушка? Евреев и Сарацин, которые отравляют источники? Но, может быть, говорящие так люди, мелят, сами не знают что, потому как лично я никогда такого не видела. Но я видела другое в этом мире, я видела, как добрых христиан преследуют за правду… Кто тогда дьяволы, преследуемые или преследователи?
— Ты говоришь о тех, кого называют еретиками… — вздохнула старуха и снова прикрыла глаза. — Знаешь, очень давно мне приходилось встречать этих еретиков, здесь и в других местах. Моя бедная мать умерла в их вере. Это было давным–давно. Но они привели несчастье в эти земли. Ты еще очень молода, ты ничего не знаешь, доченька: из–за них здесь были такие ужасные убийства, столько убили мужчин, женщин и детей; приходили целые армии, солдаты все грабили, опустошали и разрушали; а потом пришли королевские чиновники и взвалили на бедных людей все эти налоги и повинности; а потом пришла Инквизиция, перед которой никто не чувствовал себя в безопасности, каждый испытывал ужас…
— Разве дичь в лесу виновата в том, что пришел охотник? — живо воскликнула Гильельма.
— Ты ничего не знаешь? — спросила старуха и снова закашлялась. Мокрота душила ее. — Брат–доминиканец, который проповедовал в прошлый пост, много раз повторял нам это с амвона. Ах да, правда, тебя тогда еще не было в Рабастен. Но то, о чем он говорил, всем известно. Он говорил о страданиях, которые мы переносим. Как Господь наш, Иисус Христос, выстрадал тысячи мук во плоти и тысячью смертей умер на кресте, так и мы должны выносить все страдания, которые нам пошлет Бог: бедность, болезни, мор, смерть наших престарелых родителей, собственную смерть, даже смерть наших детей. Это все из–за грехов наших. А самый ужасный наш грех — это то, что мы принимали и защищали еретиков, которые ненавидят Бога, и которых Бог ненавидит. Истинная чума, которая поразила сей мир, это еретическая зараза…
