Игорь Лощилов - Отчаянный корпус
Сердюк раздраженно отбросил в сторону подтяжки, которые кто-то оставил на старых брюках. Оставил, видно, намеренно, поскольку эти насильно внедряемые в обиход принадлежности не пользовались популярностью у воспитанников. Сердюк тоже не испытывал к ним особых симпатий, но одно дело он, с многолетним опытом службы, а другое дело малолетки, которые должны носить все, что положено, а не разбрасывать казенное имущество. Сегодня же ночью он изымет брючные ремни, и нарушители уже во время утреннего бега поймут, зачем государство выдает им помочи.
Сердюк вытряхнул следующий тюк с обмундированием и продолжил счет. Считал он всегда вслух и по-своему: …восемь, девять, десять, десять раз, десять два… Суворовцев он не жаловал, видя в них лишь нарушителей дисциплины и растратчиков народного добра. Об его истинном отношении к ним свидетельствовал такой случай. Тогда в моде была дурацкая игра: соберутся несколько человек и давай ловить ротозея, чтобы прижать его к стенке. Если поймают, будут давить до тех пор, пока не заставят откупиться какой-либо вещичкой. Один хитрец, попав в ловушку, решил изобразить повреждение внутренних органов и стал вопить, да так натурально, что испугал игроков. Проходивший мимо Сердюк разгневался, но, как оказалось, совсем по другому поводу. «Давя человека, вы вместе с ним портите народное имущество», — отчитал он участников и отправил вне очереди мыть туалет. Это любимое наказание непременно сопровождалось напутствием: «Ну станут все грамотными, а кто же уборные будет чистить?»
Женя Ветров долго слушал нудный счет Сердюка, прежде чем отважился открыть дверь в каптерку.
— Разрешите, товарищ старшина?
Тот предупреждающе поднял руку:
— Девяносто раз, девяносто два… — досчитав до ста, он недовольно посмотрел на вошедшего: — В чем дело?
Женя показал на возвышающуюся в углу гору старой обуви:
— Разрешите выбрать несколько пар… нам для кружка…
— Это какого кружка, — недоверчиво спросил тот, — сапожного?
Женя хотел сослаться на готовящиеся к представлению костюмированные сценки из похождений Робин Гуда. Но если Сердюк подсказывает сам… Тем более отпадает необходимость объяснять, какое отношение имеют «скороходовские» ботинки к башмакам робингудовских лесных братьев. И Женя кивнул.
— Совсем заучились, — хмыкнул старшина, — вы хоть знаете, где находитесь и что такое Сэ Вэ У?
Женя снова кивнул.
— Вы не трясите головой, а отвечайте, как положено.
Женя посмотрел в потолок и вздохнул — ничего не поделаешь, ради дела придется отвечать и на глупые вопросы.
— Так точно, товарищ старшина. Сэ Вэ У — значит суворовское военное училище.
— Правильно. Суворовское, а не сапожное! — и он громко захохотал. Потом посерьезнел: — Идите и не мешайте работать. Учите офицерские науки, а сапожников у нас и так слишком много развелось.
«Ах, какой изысканный юмор», — подумал Женя, глядя на довольного своей шуткой Сердюка. Тут бы ему сдержаться и снова попросить, но характера не хватило — трудно в таком возрасте переносить насмешки, потому и сказал:
— Между прочим, товарищ Сталин тоже из сапожников.
Сказал просто так, чтобы не остаться в долгу, но Сердюк вдруг разом побелел и вскричал:
— Щенок? Контру пришить хочешь? Да я тебя сейчас своими руками, мразь этакую, раздавлю.
Женя едва успел выскочить из каптерки, он даже не успел по-настоящему испугаться — ноги оказались проворнее головы, и только поразмыслив, понял истинную причину необычайной злости Сердюка. Тот никак не ожидал связки пренебрежительных слов о сапожниках с именем вождя. А Ветров связал, что, наверное, не так уж безобидно было для старого придурка. Но пусть успокоится: никто ни о чем говорить не собирается, доносительство здесь не в почете. Жаль только, что с ботинками ничего не вышло, ведь это была последняя возможность — в других ротах их выдали раньше. И что за неудачный день сегодня!
— Ты зачем нашего Колуна обидел?
Перед Женей стоял его старый приятель Мартиросов.
— Мы не сошлись взглядами на некоторые профессии, — объяснил Женя и, приглядевшись, не сдержал удивления: — Где это тебя так?
Лицо Мартиросова имело помятый вид: нос расширился вдвое, под правым глазом темнел синяк, на лбу розовела шишка.
— Зашибся, ваше благородие! — с излишней бодростью ответил тот словами матроса из часто показываемого кинофильма «В дальнем плавании».
— Темную делали? — догадался Женя о воспитательной мере, применявшейся в младших классах. — Допрыгался?
— Это им даром не пройдет.
— Дурак ты, Лешка. Идти против коллектива — дело бесполезное. Темная — это высшая мера справедливости.
— Ничего себе справедливость: все на одного. В гробу я видел такую справедливость.
— Ну да, по-твоему, справедливость, это когда ты, здоровый лоб, малышей колотишь и компоты отбираешь, но если они решили за себя постоять, то получается уже несправедливость.
Мартиросов упрямо сказал:
— Меня не за компоты били, а за нарушение установленного порядка. Колун так и сказал… Ну ничего, я ему на прощанье устрою веселую жизнь, надолго запомнит.
— На прощанье? Куда же ты намылился?
Он пожал плечами:
— Еще не знаю, наверное, снова в домик определят. Только я туда не пойду, стану сам по себе жить. Деньжат, правда, нету.
— Что-то ты рано засобирался.
— Ничего не рано. Колун сказал, что из училища меня все равно исключат, поэтому новой формы мне не положено, и не дал. Видишь? — он показал на потертый локоть гимнастерки. — А я сам ее достану.
— Это как же?
— Запросто! Не веришь? — Мартиросов зыркнул по сторонам и, приблизившись к Жене, зашептал: — В каптерку к нему залезу. Колун привык только другим замечания делать, а то, что у него форточка на соплях держится, не видит. Обмундируюсь втихаря да еще память оставлю, — он достал из кармана пузырек, — вот у химика солянку стырил. Побрызгаю на его новые шмотки, что вчера со склада приволок, пусть сам в старом походит.
— Тебя же сразу вычислят.
— Сначала поймать надо.
— Чего тут ловить? Увидят в новой гимнастерке и сразу поймут.
Мартиросов какое-то время выглядел озадаченным, но быстро нашелся:
— А-а, на фига мне новое обмундирование? Подберу из старья, что поприличнее, не на парад же. Но Колуну в обновках не ходить, не я буду…
Его глаза сверкали радостным блеском, а заплывшее лицо растянулось в широкой улыбке.
— Эх ты, дурачок, — потрепал Женя бугристую голову, отчего тот непроизвольно ойкнул — должно быть, темная оставила чувствительные следы и на ней.
Конечно, Сердюк нуждался в наказании, его вообще следовало навсегда отучить от вредных привычек. Женя помнил, как в первые дни после поступления в училище он старшинствовал у них в роте и тоже грозился исключить из училища за какие-то шалости, а напуганные малыши плакали навзрыд и просили: «Дяденька старшина, не исключайте…» Но портить соляной кислотой новые вещи, нет, это никуда не годится.
— Ты хочешь деньги заработать? — ему в голову пришла неожиданная мысль привлечь Лешку к своей затее.
— Спрашиваешь! — живо откликнулся тот.
И тогда Женька рассказал все без утайки.
— Восемьдесят рублей мои, а все, что сверху, возьмешь себе, — и со знанием дела добавил: — Мальчиковая обувь нынче в цене. Заодно сапожному мастерству обучишься, глядишь, и пригодится.
— Сегодня же принесу тебе этих лаптей, сколько хочешь, — радостно пообещал Мартиросов.
— Много не надо, пар пять, из тех, что поновее. И кислоту пока не расходуй, нам сначала дело нужно сделать.
— Ну, это понятно, — солидно согласился Леша и шмыгнул носом: — Так я пойду?
— А ты уверен, что пролезешь? — засомневался Женя, уж что-то слишком легко все получалось.
— Голова запросто проходит, сам проверял. Значит, и все остальное пройдет — первый закон форточника.
— Ну, давай.
Мероприятие решили провести после ужина, когда в клубе будет демонстрироваться так любимый всеми и никогда не надоедающий кинофильм «Подвиг разведчика».
Задний двор училища был обнесен высоким каменным забором. С левой стороны к нему примыкало здание тира, с центра — соседняя воинская часть и лишь правая выходила на городскую улицу. Там росли старые липы, одна из которых разрослась так широко, что захватила военную территорию. Это было самое удобное место для проникновения в училище, и им часто пользовались самовольщики.
Сердюк занимал место в непосредственной близости от традиционного перехода обычно минут за сорок до вечерней поверки. Когда возвращающийся из города уже почти оканчивал опасный путь и повисал на ветвях, Сердюк со словами: «Стой! Кто идет?» — зажигал трофейный фонарь и принимал нарушителя в крепкие объятия. По-видимому, его все время тревожила слава Карацюпы, с которым ему вроде бы пришлось служить на границе. Рассказывали, что в первое время Сердюк даже устраивал допросы, начиная их неизменным: с кем связан и где рация? Кто-то из старших, кажется, Ленька Дорохов, решил отхохмить и на очередном допросе показал, что задание ему давал мистер Скаундрел,[5] а рация закопана во дворе. При этом он выговаривал фамилию резидента с таким откровенно зарубежным прононсом, что Сердюк подумал о поимке крупной птицы. Но чтобы совсем обезопаситься от розыгрыша, он решил проверить показания с помощью родимого миноискателя. Тот действительно показал наличие металла. Сердюк принялся копать и вскоре к всеобщему удовольствию ребят обнаружил обыкновенный колун, который Ленька стащил с дровяного склада. С тех пор Сердюк и стал Колуном. С возрастом он все реже выходил на охоту, но сегодня у него было дежурство и не воспользоваться казенным временем для любимого занятия было бы совсем грешно. Он устроился на обычном месте и уже приготовился к отлову нарушителей, как вдруг его внимание привлекло засветившееся окно на первом этаже главного корпуса. Сколько ни считал, оно все время выходило восьмым от угла и, значит, принадлежало комнате для хранения имущества пятой роты, его комнате. Неужели он забыл потушить свет? Нет, нет, свет зажегся только что, до этого все окна нижнего этажа были темными. Чрезвычайно обеспокоенный Сердюк бросил свой пост и поспешил к корпусу.
